Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай. Страница 32
Роберта притягивал и сам Райдер, и древний язык, которым он занимался. Вскоре Райдер начал давать Оппенгеймеру по вечерам в четверг частные уроки санскрита. «Я изучаю санскрит, — писал Роберт Фрэнку, — язык мне очень нравится, как и сладостная роскошь возвращения к ученичеству». Хотя большинству друзей его новое увлечение показалось странным, Гарольд Чернис, познакомивший Оппи с Райдером, видел в этом безупречную логику. «Он любил головоломки, — говорил Чернис. — А так как почти все давалось ему легко, внимание привлекали только по-настоящему трудные задачи». Кроме того, Оппи «любил мистику и загадочность».
Благодаря своей способности к языкам Роберт вскоре читал «Бхагавадгиту» в оригинале. «Она очень проста и волшебна», — писал он Фрэнку. Он уверял друзей, что древний индуистский текст «Песни Господа» является «самой прекрасной философской поэмой, написанной на любом известном языке». Райдер подарил ему экземпляр книги в розовой обложке, который занял постоянное место на полке рядом с рабочим столом Роберта. Оппи завел привычку дарить экземпляры «Бхагавадгиты» своим студентам.
Роберт настолько углубился в изучение санскрита, что осенью 1933 года, когда отец купил ему еще один «крайслер», назвал машину Гаруда по имени гигантского царя птиц индуистской мифологии, переносящего Вишну по небесам. Повествование «Бхагавадгиты», главной части написанного на санскрите эпоса «Махабхарата», ведется в форме диалога между воплощенном во плоти богом Кришной и героем-человеком, царевичем Арджуной. Накануне смертельной битвы Арджуна отказывается вести свои войска на войну против друзей и родни. Бог Кришна убеждает Арджуну, что как воин он обязан исполнить свое предназначение: сражаться и убивать [11].
Со времен эмоционального кризиса 1926 года Роберт пытался обрести некое внутреннее равновесие. Самодисциплина и работа всегда служили ему руководством к действию, теперь же он полубессознательно возвел их в ранг жизненной философии. Весной 1932 года Роберт в длинном письме брату объяснил, почему он это сделал. Тот факт, что дисциплина «полезна для души, более фундаментален, чем любая из причин, приводимых в пользу ее полезности. Я считаю, что через дисциплину, но не только через нее одну, мы способны обрести душевный покой и определенную, ценную степень свободы от случайностей судьбы… а также отстраненность, предохраняющую целостность отвергаемого ей мира. Я считаю, что дисциплина учит нас сохранять во все более враждебном окружении то, что важнее всего для нашего счастья, и легко отказываться от того, что в ином случае казалось бы нам позарез необходимым». И только дисциплина позволяет нам «увидеть мир без грубых искажений со стороны личных желаний, а увидев, с большей легкостью принимать земные лишения и земные кошмары».
Как и многие западные интеллигенты, зачарованные восточной философией, Оппенгеймер находил убежище в мистицизме. Более того, он знал, что не одинок. Некоторые из любимых им поэтов, например, У. Б. Йейтс и Т. С. Элиот, тоже баловались «Махабхаратой». «Поэтому, — говорилось в конце письма двадцатидвухлетнему Фрэнку, — я думаю, что мы должны с глубокой благодарностью приветствовать все, что требует дисциплины: учебу, наш долг перед другими людьми и обществом, войну, личные неприятности и даже нехватку средств к существованию, ибо только они позволят нам приобрести хотя бы толику отстраненности и только так мы обретем покой».
Оппенгеймеру еще не исполнилось тридцати лет, а он, похоже, уже стремился к отстраненности от земной суеты. Иначе говоря, желал взаимодействовать с физическим миром в качестве ученого, сохраняя при этом дистанцию. Он не стремился к полному уходу в сферу духа, но в то же время нуждался в душевном покое. «Бхагавадгита», похоже, содержала философию, устраивавшую интеллигента, знающего толк в мирских делах и чувственных удовольствиях. Одним из любимых текстов Роберта, написанных на санскрите, была поэма «Мегхадута», описывающая географию любви — от обнаженных женских бедер до парящих в небесах горных вершин Гималаев. «Мы с Райдером прочитали “Мегхадуту” с удовольствием, простотой и великим очарованием», — писал он Фрэнку. Еще один любимый им текст «Шатакатрая» содержит следующие фаталистические строки:
В отличие от «Упанишад» «Бхагавадгита» прославляет активную жизнь и включенность в окружающий мир. В этом смысле она совместима с этической культурой, которую Оппенгеймеру преподавали в школе. Но есть и важные отличия. Идеи кармы, судьбы и земного долга «Бхагавадгиты» на первый взгляд противоречат филантропии Общества этической культуры. Доктор Адлер негативно отзывался о любых неотвратимых «законах истории». Этическая культура вместо этого подчеркивала роль воли каждого индивидуума. В социальной работе Джона Лавджоя Эллиотта с иммигрантами Нижнего Манхэттена не было ничего фаталистического. Поэтому, возможно, притяжение фатализма «Бхагавадгиты», которое ощущал Оппенгеймер, отчасти объяснялось поздним протестом против того, чему его учили в юности. Так, например, считал Исидор Раби. Жена Раби, Хелен Ньюмарк, была одноклассницей Роберта в Школе этической культуры, и Раби позднее вспоминал: «Из наших бесед я сделал вывод, что сам он относился к школе без особой любви. Нередко слишком большая доза этической культуры, как уксус, действует на начинающего интеллигента, который предпочел бы более глубокий подход к человеческим отношениям и месту человека во вселенной».
По мнению Раби, наследие этической культуры сковывало молодого Оппенгеймера. Человек не может знать всех последствий собственных действий, и подчас даже добрые намерения приводят к чудовищным результатам. Роберт обладал острым чутьем на этику, но при этом был наделен амбициями и непоседливым, пытливым умом. Подобно многим другим интеллектуалам, сознающим сложность жизни, он, вероятно, временами испытывал нерешительность, граничащую с инертностью. Позднее Оппенгеймер размышлял об этой дилемме следующим образом: «Я могу, как мы все вынуждены это делать, принять решение и действовать или же размышлять о своих мотивах, особенностях, достоинствах и недостатках, пытаясь определить, почему я делаю то, что решил сделать. Оба подхода имеют место в нашей жизни, но совершенно ясно, что один исключает другой». В Школе этической культуры Феликс Адлер подвергал себя «постоянному самоанализу и самооценке теми же высокими стандартами и целями, которые задавал другим». Однако на пороге тридцатилетия Оппенгеймер все больше тяготился непрерывным самокопанием. По предположению историка Джеймса Хиджая, «Бхагавадгита» дала ответ на эту психологическую дилемму: чти труд, долг и дисциплину и не тревожься за результат. Оппенгеймер четко сознавал последствия своих действий, но, подобно Арджуне, подчинялся велению долга. Поэтому долг (и амбиции) подавляли сомнения, хотя сомнения никуда не девались и сохранялись в форме постоянного напоминания о несовершенстве человеческой природы.
В июне 1934 года Оппенгеймер вернулся в Мичиганский университет проводить летний курс по физике и прочитал лекцию с критическим разбором уравнения Дирака. Лекция настолько впечатлила Роберта Сербера, что молодой постдок немедленно решил перевестись из Принстона в Беркли. Через неделю или две после переезда Оппи пригласил его в кинотеатр, где они посмотрели «Когда настанет ночь» с Робертом Монтгомери в главной роли. Это событие заложило основу их многолетней дружбы.
Сербер, сын юриста из Филадельфии с обширными связями, вырос в левой политической среде. Его отец родился в России, оба родителя были евреями. Мать Сербера умерла, когда ему было двенадцать лет. Вскоре после этого отец снова женился. Новая жена, Фрэнсес Леоф, художник-монументалист и гончар, впоследствии, согласно документам ФБР, вступила в Коммунистическую партию. Роберт Сербер быстро стал частью большого семейного клана Леоф, во главе которого стояли дядя его мачехи, харизматичный филадельфийский врач Моррис В. Леоф, и его жена Дженни. Дом Леофов напоминал политико-художественный салон. Частыми гостями в нем были драматург Клиффорд Одетс, левый журналист И. Ф. Стоун и поэтесса Джин Ройсман, которая потом вышла замуж за леволиберального судебного адвоката Леонарда Будена. Молодой Роберт Сербер вскоре попал под очарование Шарлотты Леоф, младшей из двух дочерей Морриса и Дженни. В 1933 году он и Шарлотта после ее выпуска из Пенсильванского университета зарегистрировали брак. Шарлотта унаследовала от отца-радикала тягу к политике и горячо выступала в поддержку различных левых инициатив. Ввиду таких семейных связей неудивительно, что политические взгляды самого Сербера приобрели заметный левый уклон, хотя несколько лет спустя ФБР констатировало, что «достоверных доказательств вступления Роберта Сербера в Коммунистическую партию не обнаружено».