Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай. Страница 47

Шевалье убежден, что Оппенгеймер, кого он считал самым близким другом, разделял его левые политические взгляды вплоть до ухода из Беркли в 1943 году: «Мы разделяли идеал социалистического общества… он никогда не проявлял никаких колебаний, не ослаблял свою позицию. Был тверд, как скала». Однако Шевалье хорошо понимал, что Оппенгеймер не был доктринером. «Он не страдал ослеплением, узколобостью, бездумной приверженностью политической линии».

По сути, в описании Шевалье Оппенгеймер предстает не связанным с партийной дисциплиной интеллектуалом левого толка. Однако много лет позже, рассказывая о дружбе с Оппи, Шевалье попытался нарисовать другую картину. В 1948 году он подготовил сюжет повести, главный герой которой, блестящий физик, работающий над созданием атомной бомбы, одновременно де-факто является руководителем «тайной ячейки» Коммунистической партии. В 1950 году, не найдя издателя, Шевалье отложил неоконченную рукопись в сторону. Однако после слушаний по делу Оппенгеймера в 1954 году он вернулся к повести, и в 1959 году издательство «Сыновья Дж. П. Патнэма» опубликовало ее под тяжеловесным названием «Человек, который хотел бы стать Богом».

В повести герой, похожий на Оппенгеймера, некий Себастиан Блох решает вступить в Коммунистическую партию, но, к его удивлению, местный вожак КП отказывает ему в приеме. «Себастиан регулярно встречался с ячейкой и во всем вел себя как действительный член партии, кем его и считали другие. Однако он не платил членские взносы — ему позволили вступить с партией в отдельное финансовое соглашение, вне ячейки». В повести Шевалье описывает ежедневные собрания тайной партийной ячейки как «неформальные семинары, проводившиеся по самым различным вопросам среди преподавателей и студентов кампуса». Члены ячейки обсуждали «идеи и теорию», текущие события, «деятельность того или иного члена учительского профсоюза», а также «поддержку, которую следовало оказать профсоюзной кампании, забастовке, отдельному человеку или группе людей по вопросу ущемления их гражданских прав». В ответ на вторжение Советского Союза в Финляндию в ноябре 1939 года, альтер эго Оппенгеймера предлагает партии опубликовать ряд статей, объясняющих международное положение «языком, приемлемым для образованных, критичных умов». Близнец Оппенгеймера оплачивает все расходы на печать и рассылку и сам почти целиком сочиняет текст. «Это было его дитя, — пишет романист. — За несколько месяцев вышел целый ряд таких “Отчетов факультету”».

Этот вымысел, за которым стояли реальные лица, плохо продавался, Шевалье был недоволен отзывами критиков. Например, рецензент журнала «Тайм» счел, что «тон повести выдает намерение бывшего поклонника растоптать своего павшего кумира». Шевалье это не остановило. Летом 1964 года он сообщил в письме Оппенгеймеру о том, что почти окончил писать мемуары, в которых намерен рассказать об их дружбе. Он объяснял: «Я постарался изложить суть истории в повести. Однако американских читателей смутила смесь правды и вымысла, и я осознал, что во избежание недоразумений надо рассказать все, как было… важную часть истории составляет твое и мое членство в группе КП с 1938 года по 1942 год. Я хочу осветить его под правильным углом, излагая факты так, как я их запомнил. Это был этап в твоей жизни, которого, на мой взгляд, тебе меньше всего следует стыдиться. Твоя преданность делу, о которой среди прочего говорят твои “Отчеты перед нашими коллегами”, внушительно звучащие даже сегодня, была глубока и правдива, поэтому было бы большим упущением промолчать об этом». Шевалье спрашивал, имеет ли Оппенгеймер какие-либо возражения против опубликования такой истории.

Через две недели от Оппенгеймера пришел лаконичный ответ:

Шевалье благоразумно рассудил, что если напишет о вступлении Оппенгеймера в Коммунистическую партию, то его друг, чего доброго, возбудит иск за клевету. Поэтому через год он опубликовал «Оппенгеймер — история дружбы» без смелых заявок. Вместо этого «тайная ячейка» повсюду в книге фигурирует как «дискуссионная группа».

Шевалье сообщил Оппенгеймеру, что не мог не написать мемуары, потому что «история, будучи робкой по своей природе, нуждается в служанке в лице истины». Однако в данном случае «истину» каждый видел по-своему. Состояли ли все члены «дискуссионной группы» Беркли в Компартии? Шевалье, очевидно, считал, что да. Оппенгеймер настаивал, что он, по крайней мере, не состоял. Через контакты с КП он нашел для себя правое дело — защиту испанской республики, сельхозрабочих, гражданских прав, интересов потребителей. Роберт посещал собрания, давал советы и даже помогал партийным деятелям сочинять декларации. В то же время он не имел партийного билета, не платил партийные взносы и был полностью освобожден от подчинения партийной дисциплине. Его друзья имели основания считать его «товарищем», однако сам он себя таковым явно не считал.

Джон Эрл Хейнс и Харви Клер, историки коммунистического движения в Америке, писали, что «быть коммунистом означало принадлежать догматичному духовному миру, наглухо закрытому внешним влияниям…». Таким Оппенгеймер определенно никогда не был. Да, он читал Маркса, но также читал «Бхагавадгиту», Эрнеста Хемингуэя и Зигмунда Фрейда, а ведь в те времена чтение таких книг грозило исключением из партии. Одним словом, Оппенгеймер никогда не вступал в тот причудливый социальный договор, которого требовали от членов партии.

В 1930-х годах Роберт, вероятно, стоял ближе к партии, чем потом сам признавал или помнил, но не настолько близко, как считал его друг Хокон. Это не странность и не обман. Так называемые «тайные ячейки» партии, в одной из которых якобы состоял Оппенгеймер, были, как объяснил Шевалье Мартину Шервину, группами, не имеющими формального состава, установленных правил или четкой подчиненности. По понятным тактическим причинам партия предпочитала считать, что участники «тайных ячеек» проявляли большую личную преданность. С другой стороны, каждый участник мог сам устанавливать пределы своей «преданности», и ее степень со временем менялась, причем иногда очень быстро, как это, например, произошло с Джин Тэтлок.

Шевалье, похоже, всегда сохранял верность партии и в тот период, когда они были близкими друзьями, считал Оппенгеймера настолько же лояльным. Возможно, некоторое время так оно и было, однако мы не можем знать, как далеко простиралась верность Оппенгеймера партии. С уверенностью можно сказать только одно: период максимальной преданности был для Роберта коротким и быстро закончился.

Правда и то, что Роберт всегда желал иметь и сохранял возможность самостоятельно мыслить и принимать решения. Чтобы оценить приверженность чему-либо, ее необходимо рассматривать объективно. Отказ от объективности был наиболее пагубной чертой маккартизма. Наиболее существенный политический факт биографии Оппенгеймера — это то, что в 30-х годах прошлого века он посвятил себя работе на благо социально-экономической справедливости в Америке и ради достижения этой цели сблизился с левыми. 

Глава одиннадцатая. «Я женюсь на вашей знакомой, Стив…»

К концу 1939 года зачастую бурные отношения Оппенгеймера и Джин Тэтлок расстроились. Роберт любил Джин и, несмотря на проблемы, был готов жениться на ней. «Мы по меньшей мере дважды были настолько близки к браку, что считали себя обрученными», — вспоминал он. Однако Роберт часто пробуждал в своей избраннице худшие качества. Джин раздражала привычка Роберта осыпать друзей подарками. Она не желала, чтобы ей оказывали подобные знаки внимания. «Пожалуйста, больше не дари мне цветы, Роберт», — однажды заявила она. Тем не менее в следующий раз, забирая ее из дома знакомых, он опять явился с неизменным букетом гардений. Увидев цветы, Джин швырнула их на пол и сказала подруге: «Скажи ему, пусть уходит. Скажи, что меня здесь нет». Боб Сербер утверждал, что Джин временами «пропадала на несколько недель, а то и месяцев, после чего безжалостно мучила Роберта. Она издевательски спрашивала, с кем он проводил время и что они делали, как если бы старалась обидеть его. Вероятно, потому что хорошо знала, как сильно он ее любил».