Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай. Страница 7

Роберт прекрасно сознавал влияние Адлера не только на себя, но и на отца. Он без стеснения подтрунивал над Юлиусом. В семнадцать лет Роберт сочинил стихотворение по случаю пятидесятилетия отца, в котором имелись следующие строки: «…и, прибыв в Америку, проглотил доктора Адлера как нравственность, спрессованную в пилюлю».

Подобно многим американцам немецкого происхождения, доктор Адлер был глубоко огорчен и раздираем противоречиями из-за того, что Америку втянули в Первую мировую войну. В отличие от другого известного члена Общества этической культуры, редактора журнала «Нейшн» Освальда Гаррисона Вилларда, Адлер не был пацифистом. Когда немецкая подводная лодка потопила британский пассажирский лайнер «Лузитания», Адлер поддержал оснащение американских торговых судов оружием. Выступая против вступления США в боевые действия, он тем не менее призвал своих последователей проявить «безраздельную преданность» Америке после того, как администрация Вудро Вильсона в апреле 1917 года объявила войну Германии. В то же время Адлер говорил, что не может считать Германию единственной виновницей войны. Как критик германской монархии, он приветствовал крах имперского господства и распад Австро-Венгерской империи в конце войны. Но как ярый противник колониализма открыто осуждал лицемерный мирный договор победителей, лишь укрепивший британскую и французскую империи. Естественно, оппоненты немедленно обвинили его в прогерманских настроениях. В качестве попечителя общества и большого поклонника доктора Адлера Юлиус Оппенгеймер точно так же страдал от внутреннего конфликта по поводу войны в Европе и своей немецко-американской идентичности. Сведения о том, как относился к войне юный Роберт, не сохранились. Однако школьным учителем у него был Джон Лавджой Эллиот, яростный критик вступления Америки в войну.

Эллиот, родившийся в 1868 году в семье аболиционистов и вольнодумцев, стал популярной фигурой прогрессивного гуманистического движения Нью-Йорка. Высокий и мягкий в обращении, Эллиот был прагматиком, реализующим принципы этической культуры Адлера на практике. Он построил один из лучших в стране благотворительных общественных центров «Гудзонская гильдия» в Челси, районе нью-йоркской бедноты. Являясь пожизненным членом попечительского совета ACLU, Эллиот отличался политическим и личным бесстрашием. Когда в 1938 году гитлеровское гестапо арестовало в Вене двух австрийских руководителей Общества этической культуры, Эллиот в возрасте семидесяти лет отправился в Берлин и несколько месяцев добивался от гестапо их освобождения. Заплатив взятку, он сумел вывезти двух активистов из нацистской Германии. После смерти Эллиота в 1942 году исполнительный директор ACLU Роджер Болдуин в траурной речи назвал его «острым на язык святым… человеком, любившим людей так сильно, что не пренебрегал самыми скромными задачами, лишь бы помочь им».

Именно этот «острый на язык святой» проводил еженедельные диалоги на уроках этики, на которых присутствовали братья Оппенгеймеры. Несколькими годами позже, когда дети выросли, Эллиот написал их отцу: «Я не знаю, насколько сумел сблизиться с вашими парнями. Но я рад, что у меня есть вы с ними». Эллиот преподавал этику на семинарах в стиле Сократа, на которых учащиеся обсуждали конкретные социально-политические вопросы. Знакомство с проблемами жизни было обязательным предметом для всех старшеклассников. Иногда он подбрасывал учащимся какую-нибудь личную нравственную дилемму — например, если бы у них был выбор между работой учителя и лучше оплачиваемой работой на фабрике жевательной резинки Ригли, чему они отдали бы предпочтение? За время учебы в школе Роберт принимал участие в дискуссиях на такие горячие темы, как «негритянская проблема», этика войны и мира, экономическое неравенство и суть «половых отношений». В выпускном классе Роберт был вовлечен в широкую дискуссию о «роли государства». В учебную программу входил «краткий курс политической этики», включавший в себя «этику верности и предательства». Он получил превосходное образование в области общественных и международных отношений, пустившее глубокие корни в его душе и через несколько десятков лет принесшее обильный урожай.

«Я был до отвращения хорошим, сладеньким мальчиком, — вспоминал Роберт. — В детстве жизнь не подготовила меня к тому, что мир полон жестокости и злобы». Обеспеченное домашнее существование не позволило ему «остервенеть естественным, органическим путем». Однако оно выработало внутреннюю твердость и физический стоицизм, о которых не подозревал даже сам Роберт.

Тревожась, что сын слишком много сидит дома и проводит мало времени с детьми своего возраста, Юлиус решил отправить четырнадцатилетнего Роберта в летний лагерь. Для большинства мальчишек лагерь «Кениг» выглядел горным раем, средоточием радости и дружбы. Для Роберта он обернулся кошмаром. Почти все его черты превращали мальчика в мишень для жестоких насмешек подростков, находящих удовольствие в травле робких, чувствительных или непохожих на них сверстников. Вскоре мальчишки прозвали его «лапочкой» и стали беспощадно высмеивать. Роберт не отвечал на нападки. Он избегал занятий спортом, предпочитая одинокие прогулки и сбор минералов. У него появился друг, запомнивший, что в то лето Роберт увлекся книгами Джордж Элиот. Ему очень импонировал главный роман автора — «Мидлмарч», возможно, потому что в нем исследовалась тема, казавшаяся Роберту загадкой, — существование интуитивного разума и его воздействие на зарождение и разрыв отношений между людьми.

С другой стороны, Роберт тоже сделал ошибку — написал родителям, что рад находиться в лагере, потому что другие мальчишки учат его реалиям жизни. Письмо побудило Оппенгеймеров немедленно приехать в лагерь; в итоге заведующий объявил, что запрещает школьникам рассказывать похабные истории. Роберта неизбежно заподозрили в доносительстве, однажды ночью его затащили в ледник, раздели догола и избили. Сверстники довершили унижение, облив его ягодицы и гениталии зеленой краской. Голого Роберта заперли в леднике на всю ночь. Один из друзей назвал инцидент «пыткой». Роберт снес издевательства с молчаливым стоицизмом — он не покинул лагерь и не стал жаловаться. «Я не представляю, как Роберт выдержал последние несколько недель в лагере, — сообщает его друг. — Немногие ребята смогли бы или согласились бы это сделать, но Роберт смог. Для него это, должно быть, был сущий ад». Как заметили многие из его друзей, хрупкая и тонкая на вид скорлупа, окружавшая Роберта, на самом деле скрывала несгибаемую личность, опирающуюся на неуступчивую гордость и твердость духа — качества, которые еще не раз проявят себя в течение его жизни.

В школе интеллект мальчика развивали внимательные преподаватели Общества этической культуры, тщательно отобранные доктором Адлером как пример для подражания для будущих участников прогрессивного педагогического движения. Учительница математики Матильда Ауэрбах, заметив, что Роберт скучает и вертится, отправила его в библиотеку заниматься по своему плану и потом предложила рассказать классу, что нового он узнал. Преподаватель древнегреческого и латыни Альберта Ньютон отзывалась о Роберте как о находке для учителя: «Всякую новую мысль он воспринимал как само совершенство». Юноша читал Платона и Гомера на древнегреческом, Цезаря, Вергилия и Горация — на латыни.

Роберт всегда получал высшие отметки. Уже с третьего класса проводил лабораторные опыты, а в пятом классе в десятилетнем возрасте начал изучение физики и химии. Стремление Роберта к изучению научных дисциплин было так велико, что хранитель Американского музея естественной истории согласился давать мальчику частные уроки. Роберт перескочил через несколько классов в школе, все считали его акселератом, а иногда — самородком. В девятилетнем возрасте он как-то сказал старшей двоюродной сестре: «Давай ты будешь задавать мне вопросы на латыни, а я буду отвечать на древнегреческом».

Одноклассникам Роберт подчас казался нелюдимым. «Мы часто встречались, — вспоминал один знакомый детства, — но так и не стали близки. Он обычно был занят каким-нибудь своим делом или мыслями». Другой одноклассник запомнил, что у Роберта порой был такой невменяемый вид в классе, «словно его не кормили и не поили». Некоторые сверстники считали, что он «неотесанный… не знал, как себя вести с другими детьми». Сам Роберт мучительно сознавал, что знает намного больше одноклассников. «Мало радости, — однажды сказал он другу, — переворачивать страницы в книге и повторять про себя — да-да, я и так знаю, что там написано». Джанетт Мирски достаточно хорошо знала Роберта в старших классах, чтобы считать его «лучшим другом». Он казался ей отстраненным, но отнюдь не робким. Ему было свойственно некоторое высокомерие, несущее в себе семя саморазрушения. Все в личности Роберта — от неровной, резкой походки до таких мелочей, как заправка салата, — выдавало, на ее взгляд, «огромное стремление заявить о своем превосходстве».