Возвращение со звезд. Футурологический конгресс - Лем Станислав. Страница 8
– А через сколько минут?
Я взглянул на нее. Она спросила вполне серьезно. Ну, конечно, откуда ей было знать; я пожал плечами.
– Дело не во времени, просто… просто она должна была сначала что-то… ну, увидеть в нем, узнать его, полюбить. Сначала гуляли…
– Подожди, – перебила она. – Ты, кажется, ничего не понимаешь. Ведь я же дала тебе брит.
– Какой брит? Ах, это молоко? Ну так что?
– Как что? Разве… тогда не было брита?
Она улыбнулась, потом расхохоталась. Внезапно замолчала, посмотрела на меня и отчаянно покраснела.
– Так ты думал… ты думал, что я… нет!!
Я присел. Пальцы меня не слушались. Я вытащил из кармана папироску и закурил. Она широко открыла глаза:
– Что это такое?
– Папироса. А вы не курите?
– Первый раз в жизни вижу такое… и это папироса? Как ты можешь втягивать в себя дым? Нет, постой – то важнее. Брит вовсе не молоко. Я не знаю, что там, но чужому всегда дают брит.
– Мужчине?
– Да.
– Ну и что из этого?
– То, что он будет… он должен вести себя хорошо. Знаешь… Может, тебе какой-нибудь биолог объяснит это.
– К черту биологов. Так это значит, что мужчина, которому ты дала брит, ничего не может?
– Разумеется.
– А если он не захочет выпить?
– Как он может не захотеть?
Тут кончалось всякое взаимопонимание.
– Ты же не можешь его заставить, – терпеливо начал я.
– Сумасшедший мог бы отказаться, – медленно сказала она, – но я ни о чем таком не слыхала, никогда…
– Это такой обычай?
– Не знаю, что тебе сказать. Ты из-за обычая не ходишь раздетым?
– Ага. Ну, в некотором смысле да. Но на пляже можно раздеться.
– Догола? – спросила она с внезапным интересом.
– Нет. Купальный костюм… Но в наши времена были такие люди, они назывались нудисты…
– Знаю. Нет, то другое, я думала, что вы все…
– Нет. Значит, этот брит, это… как платье? Такое же обязательное?
– Да. Когда вдвоем.
– Ну а потом?
– Что потом?
– Во второй раз?
Идиотский это был разговор, и я себя отвратительно чувствовал, но должен же я был наконец узнать!
– Потом? По-разному бывает. Некоторым… всегда дают брит…
– Пустая похлебка, – вырвалось у меня.
– Что это значит?
– Нет. Ничего. А если девушка идет к кому-нибудь, тогда что?
– Тогда он пьет у себя.
Она смотрела на меня почти с жалостью. Но я упорствовал:
– А если у него нет?
– Брита? Как же может не быть?
– Ну, кончился. Или… он ведь может солгать.
Она засмеялась.
– Но ведь это… неужели ты думаешь, что я все эти бутылки держу здесь, в комнате?
– Нет? А где же?
– Я даже не знаю, откуда они берутся. В твое время был водопровод?
– Был, – хмуро ответил я. Конечно, могло ведь и не быть; я мог прямо из пещеры влезть в ракету. На мгновение меня охватила ярость; потом я спохватился – в конце концов, это была не ее вина.
– Ну вот, ты разве знал, откуда берется вода, прежде чем…
– Я понял, можешь не продолжать. Ладно. Значит, это такое средство предосторожности? Очень странно.
– Мне это совсем не кажется странным. Что у тебя там белое, под свитером?
– Рубашка.
– Что это?
– Ты что, рубашки не видела? Ну, такое – белье в общем. Из нейлона.
Я засучил рукав свитера и показал.
– Интересно, – сказала она.
– Такой обычай, – беспомощно ответил я.
Действительно, мне ведь говорили в Адапте, чтобы я перестал одеваться, как сто лет назад; а я заупрямился. Однако я не мог не признать ее правоты – брит был для меня тем же, чем для нее рубашка. В конце концов, людей никто не заставлял носить рубашки, а все их носили. Видно, с бритом обстояло так же.
– Сколько времени действует брит? – спросил я.
Она слегка покраснела.
– Как тебе не терпится. Ничего еще не известно.
– Я не хотел сказать ничего плохого, – оправдывался я. – Мне только хотелось узнать… почему ты так смотришь! Что с тобой? Наис!
Она медленно поднялась. Отступила за кресло.
– Сколько, ты сказал? Сто двадцать лет?
– Сто двадцать семь. Ну и что?
– А ты… был… бетризован?
– Что это значит?
– Не был?!
– Да я даже не знаю, что это значит. Наис… девочка, что с тобой?
– Нет… не был, – шептала она. – Если б был, ты бы, наверно, знал.
Я хотел подойти к ней. Она вскинула руки:
– Не подходи! Нет! Нет! Умоляю!
Она попятилась к стене.
– Ведь ты же сама говорила, что это брит… сажусь, сажусь. Ну, сижу, видишь, успокойся. Что это за история с этим бе… как это там?
– Не знаю подробно. Но… каждого бетризуют. При рождении.
– Что же это?
– Кажется, что-то вводят в кровь.
– Всем?
– Да. Потому что… брит… как раз не действует без этого. Не двигайся!
– Девочка, не будь смешной.
Я погасил папиросу.
– Я ведь все-таки не дикий зверь. Ты не сердись, но… мне кажется, что вы здесь все чуточку тронутые. Этот брит… это же все равно что сковать всем до единого руки, а вдруг да кто-нибудь окажется вором. В конце концов… можно ведь и доверять немного.
– Ты великолепен. – Она будто успокоилась немного, но продолжала стоять. – Почему же ты так возмущался раньше, что я привожу к себе незнакомых?
– Это совсем другое.
– Не вижу разницы. Ты наверняка не был бетризован?
– Не был.
– А может, теперь? Когда вернулся?
– Не знаю. Делали мне разные уколы. Какое это имеет значение?
– Имеет. Тебе делали? Это хорошо.
Она села.
– У меня есть к тебе просьба, – начал я как можно спокойней. – Ты должна мне это объяснить…
– Что?
– Твой страх. Ты боялась, что я на тебя наброшусь, да? Но ведь это же чушь.
– Нет. Если подумать, конечно, чушь, но все это слишком, понимаешь? Такой шок. Я никогда не видела человека, которого не…
– Но ведь этого же нельзя распознать!
– Можно. Еще как можно!
– Как?
Она помолчала.
– Наис…
– Да я…
– Что?
– Боюсь…
– Сказать?
– Да.
– Но почему?
– Ты понял бы, если б я сказала. Видишь ли, ведь это не из-за брита. Брит – это только так… побочное… Дело совсем в другом…
Она побледнела. Губы ее дрожали. «Что за мир, – подумал я, – что за мир!»
– Не могу. Ужасно боюсь.
– Меня?!
– Да.
– Клянусь тебе, что…
– Нет, нет… я тебе верю, только… нет. Этого ты не можешь понять.
– Ты мне не скажешь?
Видно, было в моем голосе нечто такое, что она переборола себя. Ее лицо стало суровым. Я видел по ее глазам, каких усилий ей это стоило.
– Это… для того… чтобы нельзя было… убивать.
– Не может быть! Человека?!
– Никого…
– И животных?
– Тоже. Никого…
Она сплетала и расплетала пальцы, не сводя с меня глаз, – будто этими словами спустила меня с невидимой цепи, будто вложила мне в руки нож, которым я могу ее пронзить.
– Наис, – сказал я совсем тихо. – Наис, не бойся. Правда… не надо меня бояться.
Она пыталась улыбнуться.
– Слушай…
– Что?
– Когда я тебе это сказала…
– Ну?
– Ты ничего не почувствовал?
– А что я должен был почувствовать?
– Представь, что ты делаешь то, что я тебе сказала…
– Что, я убиваю? Я должен это себе представить?
Она содрогнулась.
– Да…
– Ну и что?
– И ты ничего не чувствуешь?
– Ничего. Но ведь это же только мысль, я совсем не собираюсь…
– Но ты можешь? Да? Действительно, можешь? Нет, – шепнула она одними губами, словно самой себе, – ты не бетризован…
Только теперь до меня дошло значение этого, и я понял, что для нее это могло быть потрясением.
– Это великое дело, – пробормотал я. Немного погодя добавил: – Но может, лучше было бы, если б люди отвыкли от этого… без искусственных средств…
– Не знаю. Может быть, – ответила она. Глубоко вздохнула. – Теперь ты понимаешь, почему я испугалась?
– По правде говоря, не совсем. Так, немножко. Ну не думала же ты, что я тебя…