Яма - Акунин Борис. Страница 32
– Вечно вы торопитесь. – Шпехт неодобрительно покачал головой. – Это из-за торопливости вы с Фандориным в Бордо сошли с дистанции. Гнали по 40 километров в час, а воду в радиатор подлить забыли. Я же ехал не спеша и добрался до финиша. Вас ждут на Потсдамер-плац с девяти, а сейчас еще нет семи. По вашему осунувшемуся лицу видно, что вы ничего не ели. Здесь рядом отличная пивная. Поужинаем, расскажете мне что знаете, а потом отправляйтесь. На извозчике это меньше получаса.
– Я не хочу есть. А кто не торопится, тот занимает семнадцатое место – как вы в Бордо. Лучше уж идти первым и сойти с дистанции.
Это была не очень вежливая ремарка, но Густав не обиделся. Он видел, что герр Сибата сам не свой от волнения.
А еще на свете есть люди, которых делает сильными ненависть. Чем ее больше, тем человек сильнее.
Полковник Хентеш был почти сверхъестественно силен. Он мало что на свете не ненавидел. Априори проникался мгновенной ненавистью ко всему, на что устремлялся тяжелый взгляд его водянистых, вечно полуприкрытых набрякшими веками глаз. И ко всем, кого встречал на своем пути. Потом, нечасто и неохотно, делал исключение для отдельных явлений жизни и очень немногих людей, зато уж относился к этой заповедной зоне своей души со свирепой бережливостью. Когда он командовал офицерским училищем, кадеты знали: если ты сумел добиться расположения грозного начальника, он будет печься о тебе, как о родном сыне. Заглазное прозвище у полковника было Краб, потому что крабы пожирают своих детенышей, оставляя только самых сильных. Хентешу всю жизнь давали какие-нибудь противные клички – он мало кому нравился, с раннего детства. В школе, например, он был «Мясо» (по-венгерски «хентеш» – «мясник»), в полку – «Мерин», из-за неприязни к женскому полу и лошадиной физиономии. Шеф называл его похоже: «Конеголов», но по другой причине, необидной.
Берлин полковник ненавидел люто. Во-первых, пруссаков, искалечивших его жизнь. Во-вторых, сам город – одновременно чопорный и суетливый, в парадном мундире и грязном нижнем белье. В-третьих, из-за берлинского задания Хентеш был вынужден покинуть Будапешт, единственное хорошее место на земле, и еще нескоро сможет туда вернуться.
После долгой эпопеи с интригами, взятками и устранением человеческих помех (Хентеша привлекали только к последнему из этих видов деятельности) правительство и муниципалитет дали согласие на строительство первой подземной линии. Проект навесного метро наконец был похоронен – вместе с несколькими энтузиастами этой разновидности городского транспорта. Всем им Хентеш организовал мирную, совершенно неподозрительную кончину. Путь к настоящему метрополитену наконец был расчищен, и с первого января в спешном темпе начали прокладывать Шарлоттенбургскую трассу. Шахтная система под Потсдамер-плац была подготовлена заранее, полковник разместил там свой командный пункт.
Его дело было создать на новом месте работоспособный филиал. Опыта после Лондона и Нью-Йорка накопилось достаточно. В хороших кадрах, слава богу, недостатка тоже нет. Хентеш привез с собой свежих выпускников Школы. Это были не болваны-кадеты, которых он когда-то обучал армейской науке, а отборный человеческий материал, самородок к самородку, просто некого ненавидеть. Взял с собой и новоназначенного берлинского рафика, Каспера. Толковый парень, со временем будет не хуже парижского Лябурба, нью-йоркского Дойла или лондонского Аспена.
Но работы было столько, что полковник почти не спал. Обычно даже ночевал не в отеле, а прямо под землей, в рабочем кабинете, на стульях. Ведь берлинская командировка не отменила и других, рутинных дел. Нужно было продолжать разработку операции «Король Умберто», очень важной и сложной.
А тут еще Шеф со своими выкрутасами! Ну хорошо: приехал в Берлин, моментально решил самые неотложные проблемы – за это спасибо. Но что за несносное пристрастие смешивать дело с развлечениями! И эта несолидная страсть к эффектности! Примчался как вихрь, так же стремительно унесся, а нелепый, абсолютно никому не нужный спектакль разыгрывай полковник Хентеш! Как будто у него мало серьезных дел. Но никуда не денешься. Приказ есть приказ. Всё будет сделано и об исполнении доложено, с приложением фотографий. В конце концов и у великих бывают свои слабости.
– Мой дорогой Мамянь, – сказал Шеф на вокзале (называл Хентеша еще и так, на китайский манер), – я всё подготовил, но, увы, вынужден срочно уехать. Жалко, не увижу, как это произойдет. Обязательно сделайте красивые снимки. Крупный план, разные ракурсы. Хочу кое-кому показать. Отправьте в Париж, вот адрес. Это особняк, который я приобрел в Булонском лесу. Теперь ведь мне часто придется бывать в Париже.
И отбыл в своем салон-вагоне.
Раньше девяти объект появиться был не должен, поэтому полковник сидел у себя в кабинете, работал.
Всех людей Хентеш отпустил, зачем они? Оставил только одного, Кугельхена. Беспокоился за него после сегодняшнего инцидента с Кноблем. Кугельхен парень талантливый, но тоже совсем зеленый, его еще натаскивать и натаскивать. Пусть поднаберется опыта.
Из Главной Конторы поступила телеграмма за подписью генералдиректора: «ШУЛЬЦ БОЛЕН НЕИЗЛЕЧИМО. ПРИМИТЕ МЕРЫ». Значит, договориться с директором конкурирующей компании «Унтергрундбангезельшафт» не удалось. Придется организовать ему что-нибудь скоропостижное. Опять дополнительная работа.
Сразу, на вдохновении, набросал маленький план. Поручить дело Кугельхену, он в любую щель пролезет.
Ночь, спальня, форточка, инъекция, внезапная остановка сердца. Fall geschlossen [20], или, как говорят у англичан, сase closed.
В три минуты десятого на столе зажглась лампочка. Хентеш когда-то ненавидел электричество, а потом полюбил и всё, что возможно, электрифицировал.
Мигание лампочки означало, что объект прибыл.
Каким образом японец найдет Четвертый бункер, Шеф не объяснил. Просто сказал: «Не беспокойтесь, сам придет».
Перерыв на десять минут, сказал себе Хентеш, поднимаясь. Еще четверть часа, пока Кугельхен фотографирует труп, уйдет на составление рапорта. И можно вернуться к работе.
В Школе фидаинов ему дали имя Кугельхен, Шарик, потому что он был маленький, подвижный и коротконогий – будто не шел, а катился. Ну и из-за шариков, конечно.
Шарику всё на свете было любопытно – с самого рождения. Мамаша-покойница рассказывала, что он еще младенцем высовывался из колыбельки и с интересом глазел, как она на кровати обслуживает мужчин.
Из-за жадного любопытства ко всему на свете он сызмальства часто попадал во всякие передряги. Однажды сиганул с Радецки-брюке в речку Вену, захотелось ощутить, каково это – лететь по воздуху. Чуть не потонул. В восемь лет располосовал ножиком кошку – не от жестокости, а потому что стало интересно, чем это она урчит в животе.
Много чего было.
В венской шайке «Чистильщики» его, малолетка, держали на равных со всеми, потому что от Шарика было больше проку, чем от любого взрослого вора. Специальность у него была козырная – «нюхач». Он намечал, какую подломить квартиру, и ни разу не подвел товарищей. А почему? Потому что лазил в форточки не для наводки, а просто из любопытства – посмотреть, как люди живут. Во всякие дома пробирался, не только в богатые. Иногда по пять-шесть раз за ночь. Ну и, конечно, брал на заметку годные адресочки.
Грабежом «Чистильщики» тоже промышляли. И Шарик старался ни одного гоп-стопа не пропустить. Любопытно было посмотреть, как разные люди себя ведут с приставленным к горлу ножом. Страх у всех разный. Кто побелеет, кто затрясется, кто в обморок бухнется, кто заругается, кто обмочится. Изредка попадались и бесстрашные, таких кореша резали. Шарик нагибался, жадно смотрел, как в глазах гаснет жизнь. Пару раз и сам пырнул, попробовать.