Вторжение - Соколов Василий Дмитриевич. Страница 125

В тот день командующий фронтом побывал еще на некоторых опасных и решающих участках — в районе деревни Ленино, под Черными Грязями, Красной Поляной — и всюду узнавал одно и то же: немцы создают оборонительные узлы, оплетают передний край проволокой, минируют местности, натаскивают к дорогам бревна для завалов.

Подобные же наблюдения доложили ему с Можайского участка командующий 5–й армией генерал Говоров, из района обороны Тулы командующий 50–й армией генерал Болдин. Сомнений не было, противник ослаб и рассчитывает зимовать у ворот Москвы.

Командующий фронтом вернулся в Сходню. И впервые, кажется, за долгие месяцы войны увидели его в хорошем расположении духа. Он разделся, пригладил начинающие седеть волосы.

— Скупой ты, командарм, — обратился он насмешливо к Рокоссовскому. Расчетливый, видать. Тебе бы не мешало дать пост министра бережливости.

— Почему?

— Ну как же! Сколько приезжаю к тебе, а Ни закусить, ни выпить… Хотя, правда, на выпивку я не горазд, но по сему случаю отведал бы стопку коньячку.

— Все готово. Повар ждет только команды! — браво прищелкнул каблуками Рокоссовский.

Пока накрывали на стол, командующий попросил связать его по прямому проводу со Ставкой. И когда начал говорить, все разом поднялись. Стало необычайно серьезно, радостно и почему–то немножко страшновато…

— Докладываю… — начал было командующий громко, но голос вдруг сорвался, и он трудно выдохнул одно–единственное, но такое жданное, кровью добытое тысячами безвестных бойцов: — Кризис миновал!

Вошедший с подносом повар остановился посреди комнаты, улыбаясь всем своим круглым распаренным лицом, и не заметил, как одна рюмка сползла на край подноса и упала, разбившись.

— Тише! — кто–то сердито погрозил кулаком.

Командующий еще говорил, глядя на пол и улыбаясь, затем повесил трубку.

— Здорово у тебя получилось, — переведя взгляд на повара, сказал он. — Это к счастью, когда посуда бьется, — и сел за стол.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Победные телеграфные ленты еще ручьем текли в генеральный штаб немецких сухопутных войск, размещенный глубоко под землей в Восточной Пруссии… Начальник штаба генерал Гальдер, одним из первых читая эти телеграммы, потирал от удовольствия руки. Еще 30 ноября, когда ему донесли, что мотоциклисты–разведчики побывали под Химками, он долго с помощью лупы рассматривал на карте этот населенный пункт, потом позвонил в штаб воздушных сил.

— Закажите мне самолет. Маршрут — Москва… Понятно вам — Москва! повторил он, торжествуя.

— Я понимаю вас, господин генерал, — ответил дежурный офицер. — Но распоряжение на полеты, тем более на такой дальний маршрут, дает лично рейхсмаршал Геринг.

— Передайте ему приказание фюрера, что, как только имперские войска войдут в Москву, я должен быть там. Да–да, я, начальник генерального штаба! — и Гальдер, зная, что приказ фюрера никем и никогда не отменяется, повесил трубку.

Настроение у Гальдера было приподнятое. Будь у него крылья, он ужо парил бы туда, в большевистскую поверженную столицу. Он встал, прошелся но кабинету — сейчас ему в этом убежище, где, кстати, вечно пахло сыростью, было душно, тесно, хотелось скорее на простор. Потом он вспомнил о дневнике, который вел с присущей ему аккуратностью. Поправил на сиденье кресла суконку, предостерегающую брюки от неприятного лоска, и сел, вынув из бокового ящика стола дневник. Записывать какие–то новые мысли пока не стал и, в ожидании свежих сообщений, начал листать дневник, как бы воскрешая в памяти долгий, трудный, по — черт возьми! — в конечном счете доблестный и победный марш.

Не понравились ему лишь последние записи. И хотя помечены были разными датами, они как бы взаимно исключали друг друга и сбивали с толку.

Пытаясь вникнуть в суть дела, Гальдер снова перечитал их:

"8 августа 1941 года. Противник имеет в своем распоряжении для ведения дальнейших операций только крайне ограниченные силы. На основании имеющегося опыта можно заявить, что из одного миллиона населения можно скомплектовать две дивизии. Исходя из этого, можно считать, что количество введенных противником в бой дивизий является предельно возможным количеством скомплектованных дивизий и что никаких новых крупных комплектований не предвидится.

…11 августа 1941 года. Общая обстановка показывает все очевиднее и яснее, что колосс Россия, подготовка которого к войне была связана со всеми затруднениями, свойственными странам, в состав которых входят различные народности, был недооценен нами. Это утверждение распространяется на все хозяйственные и организационные стороны, на средства сообщения и в особенности на чисто военные моменты. К началу войны мы имели против себя около 200 дивизий противника. Теперь мы насчитываем уже 360 дивизий противника. Эти дивизии, конечно, не вооружены и не укомлектованы в нашем понятии, их командование в тактическом отношении значительно слабее нашего. Но, однако, эти дивизии имеются. И если даже мы разобьем дюжину из этих дивизий, то русские сформируют еще одну дюжину. Русские еще и потому выигрывают во времени, что они сидят на своих базах, а мы все более отдаляемся от своих баз.

Таким образом, получается то положение, при котором наши войска, страшно растянутые и разобщенные, все время открыты для атак противника. Противник же потому и одерживает частичные успехи, что наши войска, ввиду растянутости на огромных пространствах, вынуждены оставлять громадные резервы на фронте.

…2 декабря 1941 года. На фронте группы армий "Центр" обстановка обострилась у Тима, Ельца и Воронежа. Скучивание войск у Воронежа. Отмечены продвижения противника от Воронежа на север. Наши части, наступающие на фланге группы армий, вследствие тяжелых боев медленно продвигаются вперед. Сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил".

Гальдер откинулся на мягкую спинку кресла.

— Не ясно, откуда большевики наскребут еще дивизии, — вслух рассудил он. — Мы их столько перемололи, что и счету не поддаются. Младенцев, что ли, пошлют? Хотя у них хватит ума заткнуть ими бреши.

В кабинете раздался резкий телефонный звонок. Гальдер почти машинально встал, зная, что это звонок из приемной Гитлера.

Говорил личный адъютант фюрера полковник Шмундт.

— Вы у себя? — кратко спросил тот.

— Пока на месте, герр полковник, — ответил Гальдер и, зная, что Шмундт вместе с фюрером до последних дней находился на Восточном фронте под Смоленском, осторожно спросил: — А вы каким образом… вернулись? Соскучились по фрау или имеете какое–либо поручение?

— Разве вы не знаете последних сообщений? — В голосе адъютанта сквозил упрек. Недаром его побаивались даже приближенные к фюреру генералы.

— Нет… То есть… Кое–что мне известно… — промолвил Гальдер и почему–то начал ощупывать нагрудные и боковые карманы мундира. И, чтобы не оказаться в дураках перед адъютантом, похвалился: — А я, герр полковник, условился с фюрером и получил его благословение лететь в Москву. Мог бы сесть прямо на Красной площади, да жаль, мала там площадка для посадки.

— Где же вы намерены приземлиться? — полюбопытствовал адъютант.

— Придется на центральном аэродроме. Это в районе Ходынки. Если память мне не изменяет, там принимала парады царица Екатерина.

Мембрана в трубке задрожала от хохота, полного сарказма.

— Что — не верите? Есть там аэродром! — уверял генерал–полковник. Мне докладывали, его даже отчетливо видно из окон Кремля.

— Когда же вы собрались лететь?

— Я лечу завтра утром.

— Не хватало еще одного самоубийства! — выпалил полковник в самое ухо Гальдеру. Начальник штаба посмотрел на трубку, и ему показалось, что вместо слухового отверстия на него наведен ствол пистолета.

— Что же вы молчите, господин генерал? — спросил Шмундт. — Хотите быть самоубийцей или попасть в лапы большевиков?

— Перестаньте, Шмундт, язвить. Я все–таки старше вас чином, — отрезал Гальдер.