Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy". Страница 32

«Аллег, — постоянно билось в голове. — Мне нужно увидеться с Аллегом».

Он встретил его в коридоре перед их кабинетом и сразу же впился в него глазами, с маниакальным вниманием рассматривая всего — от кончиков аккуратно подстриженных ногтей и до закругленного краешка хорошо отглаженного светло-бежевого пиджака. Аллег встретил его улыбкой.

— Привет, парень, — радушно произнес он, пожимая ему руку. — От тебя с Рождества ни слуху ни духу! Как ты?

— Все хорошо, — ответил Томми.

Он старался звучать нормально, обыденно, «как обычно». У него получилось — Аллег покивал и заговорил о чем-то другом, пропуская его в кабинет.

«Он не прошибаем, — осознал Томми. — Он в упор не может увидеть, что что-то не так. Не может… или не хочет».

Парню очень не понравилась эта мысль. Откуда ему, блять, знать?! Вот откуда?! Самым умным себя вообразил, знаток малолетний?! Двоих альтернативно одаренных поймал и думаешь, что превратился в гения психоанализа? Нет. Просто я сам такой же… альтернативно одаренный. А, как говорится, рыбак рыбака… Нет! Нет, нет, нет! Это все чушь! Полный бред! Или все же… Томми запутался.

Первый рабочий день дался ему очень тяжело. Голова гудела и никак не хотела перестраиваться на нужный лад. Отчеты, столбцы, алгоритмы… Они рябили перед ним, не складываясь в понятную его рабочему глазу картину. Компьютер невероятно раздражал, выдавая одну ошибку за другой. У Томми от перенапряжения мелко тряслись руки.

— Так хорошо отметил? — с лукавой улыбкой спросил Аллег, заметив это.

— Да, думаю именно в этом дело, — ответил Томми.

В этот раз он фальшивил. Причем так искусно, что любой бы мог догадаться… но без толку. Аллег не догадался. Только кивнул. Я схожу с ума? Законы мироздания пошатнулись, пока я спал? Что не так с тобой, любимый?.. Он счастлив, вот что. До Томми это дошло только на третий день беспрестанного наблюдения. Аллег был счастлив, у него на душе было легко и хорошо… впервые за столь долгое время. Он не хочет снова терять это чудесное ощущение, доставшееся ему такой тяжкой ценой. Не желает чувствовать скорбь, грусть и тягостную муку. А потому не принимает во внимание намеки. Даже самые явные. Хотя… кому как. Может, не такие уж они и явные. Может, Томми слишком далеко зашел в своих размышлениях, слишком увлекся, чересчур перегрузил мозг…

Иначе как объяснить его обморок посреди рабочего дня в кабинете после всего трех рабочих недель?

Прибывший врач списал все на переутомление — мол, паренек заработался совсем. Пару коллег подтвердили, что Томми в последнее время вкалывает, как проклятый. Никак в долги влез… «На квартиру коплю», — пробормотал непослушными губами Томми. Он хотел лишь обелить свое имя… а заработал незапланированный отгул. Отгул. ОТГУЛ, МЛЯТЬ! Мистер Рэджельт сообщил ему об этом на следующий же день и, похлопав по плечу, с заботливой интонацией произнес: «Вы заслужили, мистер Клайптон. У вас переработка на целых два месяца! Подобное рвение требует соответствующего поощрения».

Томми едва не взорвался. Там же, в кабинете. Он хотел отказаться. Он был намерен отказаться… Но начальник был тверд. Столь же твердыми были и остальные его знакомые коллеги. «Ты себя в зеркало видел?! — возмутилась Хелл. — Ты похож на восставшего мертвеца». Аллег тоже заметил, что он выглядит нехорошо. Чья бы корова мычала, мог бы огрызнуться Томми, но… не стал. Не хватило духу. В противном случае, пришлось бы признаваться самому себе в ещё одной проблеме, отчаянно прессующей серое вещество.

Аллег, несмотря на всю свою нарочитую жизнерадостность, заметно сдал — стал ещё более рассеянным и слабым. Теперь это проявлялось не только в каких-то элементарных вещах, вроде забытых в кармане очков или повторения одного и того же по несколько раз. Аллег стал неуклюжим и неряшливым. Он мог поскользнуться на ровном месте, одним неловким движением опрокинуть стопку папок или испачкать края рубашки в соусе и даже не заметить этого. Из-за этого мужчина становился нервным, раздражительным, даже вспыльчивым в какой-то мере.

Самое жуткое, по крайней мере для Томми, было то, что Аллег, похоже, прекрасно понимал, что с ним творится что-то неладное, но упорно делал вид, что все в порядке, отчаянно скрывая за широкой улыбкой и нарочитой веселостью все вылезающие наружу слабости. А слабостей этих с каждым днем становилось все больше. И когда по офису поползли слухи о его скором увольнении, Томми всерьез забеспокоился. Он уже хотел поговорить об этом с Аллегом — благо, теперь статус позволял. Но, как назло, именно в этот день его мозг проявил непростительное самоволие, посмев самостоятельно привести в исполнения протокол «Боже храни Мозг раба своего Тупого», следствием которого стал тот самый обморок и тот самый добровольно-принудительный выпер «на поотдыхать» сроком ровно на две недели.

Подобное самоуправство было поддержано, как со стороны всех сочувствующих в конторе, так и со стороны родни и всяких там «левых». За последних было особенно обидно. Томми искренне надеялся, что хотя бы Род его поддержит, а он… «Ты дебил?! Две недели праздного безделья за чужой счет — и ты ещё смеешь упираться, как баран?! Хотя почему, сосбсна, «как»?..» Томми был полон негодования. За две недели его мозг не столько успокоится и придет в норму, сколько окончательно «крашнется» от переизбытка гипотез, теорий и домыслов. Ну, пусть хоть Чуги порадуется, что папка его дома…

«Я так больше не могу, — думал Томми, отчаянно ища в списке контактов букву «Д». — Клянусь Ктулху, я щас сойду с ума».

Эти две недели обглодали его до костей. Мозг был готов разорваться на куски, сердце давно поселилось где-то глубоко в иссохшем горле. Муки совести вели долгие кровопролитные сражения со смелыми подозрениями на бесплотных полях его помутненного рассудка. Томми был на грани. В исступлении. Даже сейчас, когда он набирал номер, его всего колотило.

«Это безумие сведет меня в могилу, — решил он, окончательно измаявшись. — Я так близко к точке невозврата, как не был уже очень и очень давно».

У него нет доказательств. У него нет ничего… Кроме чуйки и нашептанных ею домыслов. Серые глаза живут во снах, властвуют в них, и Томми невероятно трудно с ними бороться. Разум прямо заявлял, что причина тому самая понятная и простая — ревность. Жгучая, черная, незамутненная ревность. Он влюблен. Даже хуже — он… Проклятье. Он… он любит. По-настоящему. Когда осознание этого пришло, Томми со всего размаху ударился башкой о твердую стенку, заработав себе громадную шишку, небольшую ссадину и час стенаний. Любит. Возьми его Боже, любит… Мерзость. Эгоистичность. Собственничество. Вот! Во-о-о-о-от! Вот, что есть все его попытки в анализ. И отвратительно, пытаться оправдать свои додумки…

«Это не додумки! Это не ревность! Это нечто большее! Большее!..»

Когда-то он уже проходил через это. Когда-то все тоже кричали, что его мысли — бред. Говорили, что его слова — бессмысленная тарабарщина, что он — полный псих… Все, кроме самых дорогих. Они верили и, в итоге, не ошиблись. Потому что он сам не ошибся, он был прав. Его подозрения имели смысл, его слова имели цену, его чувство… то самое, что сейчас неустанно скребет по костям ребер… имело причину. Вескую. Настоящую. Осязаемую.

Серые глаза… Пустой взгляд… Безжизненный голос… Алчность… Тварь… Так близко… Так близко от шеи Аллега… Шея темна… Красна… Истекает…

Старый сон. Он приходил к нему вновь и вновь, и дорога плутала и изгибалась снова и снова. Черный горизонт, влажные клыки, маска Балдуина и… Аллег. Его Аллег в центре его кошмара, как в оке урагана. Как на язычке капкана, готового вот-вот захлопнуться. Побитый, бледный, встрепанный и разбитый болью, ложью и дурманом. Он смотрел. Смотрел своими светлыми, теплыми, такими родными глазами. Он улыбался. Его шея была черна, а руки — мягки, слабы и холодны. Томми метался в страхе, захлебывался беспомощностью и мучился бесплотной болью. Ему хотелось достать, хотелось спрятать, хотелось спасти… А Тварь слетала сверху, окунала мир во мрак и губила, губила, губила… У Твари были серые глаза и рыжие волосы.