Страсть по расчету (Строптивая леди) - Кинг Валери. Страница 6

Шарлотте показалось, что она ослышалась.

— Отвлечь этого лорда? — переспросила она, пристально заглянув в красивые голубые глаза отца.

— Да, — нетерпеливо ответил сэр Джон. — Ну ты знаешь, пофлиртовать с ним, или за несколько лет жизни в Бедфордширском поместье, в Эмберли-парке, ты уже настолько превратилась в старую деву, что даже забыла, как пробудить в мужчине интерес?

И снова Шарлотта была сбита с толку словами отца.

— Интерес в мужчине? — растерянно повторила она.

Она смотрела, как багровеют щеки отца. Он сжал губы и в отчаянии фыркнул.

— Я тебя испортил, — вскричал он вне себя от возмущения. — Я позволил тебе жить, как ты хотела, и ты настолько увлеклась повседневными заботами, что стала старой девой! Тебе сколько лет? Великий Боже, ведь тебе не больше двадцати четырех! Что ж, позволь преподать первый урок. Слушай! Интерес мужчины к женщине определяется желанием вступить с ней в беседу, горячей надеждой, что следующие два танца она отдаст ему и не отпустит его ни на шаг; он выделяет ее из множества других, даже если остальные красивее, богаче и лучше одеты; он постоянно тревожится, вдруг она сочтет его брата, дядю или кузнеца в его имении более привлекательными. Вот что такое вызвать интерес мужчины. Ты способна на это? Боже мой! Мне никогда не приходило в голову, что ты можешь не подойти для моего плана. Дай-ка мне взглянуть на тебя! Сними накидку и позволь посмотреть, умеешь ли ты общаться со своей портнихой.

— Папа, в этом нет необходимости, уверяю тебя! Хоть я и погрузилась в заботы о твоей собственности, я весьма часто бывала в бедфордширском обществе. И пусть я не посещала Лондон, я всегда, по возможности, прочитывала «Аккмерманне Репозитори» и «Благородное собрание». Более того…

— Хватит, я говорю! — властно прикрикнул сэр Джон.

Шарлотта принялась расстегивать свою шелковую накидку.

— Моя одежда измялась в дороге, папа. Однако я хочу понять, как ты можешь просить меня намеренно завоевывать расположение мужчины, которого я не знаю, да еще ради такого… такого сомнительного дела, как это?

— Я лишь попросил тебя пофлиртовать с ним, ты вовсе не вовлечена в тайный заговор. И не понимаю, почему ты считаешь мое желание поговорить с принцем-регентом наедине «сомнительным делом». Черт побери, мне следовало настоять, чтобы в этом году ты поехала со мной в Лондон. Шарли, мне неприятно говорить об этом, но ты стала чрезвычайно сварливой. Ты пытаешься оспорить каждое мое слово.

Шарлотта оставила попытку объяснить, что ей не нравится завоевывать внимание человека для того, чтобы кто-то другой, пусть даже отец, мог извлечь из этого выгоду, и сосредоточилась на пуговицах накидки. Если отец не видит в этом ничего дурного, ей не переубедить его.

Кроме того, это совсем небольшая просьба, учитывая, что речь идет о возврате двадцати тысяч фунтов долга.

Сняв накидку, Шарлотта постаралась разгладить белые шелковые юбки своего модного платья. Она взбила короткие пышные рукава и легкими движениями пальцев приподняла присобранные кружева, украшавшие лиф. Красные вишни и зеленые листья — последние как раз того тона, что и ее зонтик! — были вышиты двумя длинными рядами и шли по подолу над тремя оборками красного шелка.

— Очаровательно! — воскликнул сэр Джон и улыбнулся. — Отдаю тебе должное — вкус у тебя отменный. А что это с твоими волосами? Прическа вся развалилась.

Шарлотта почувствовала, что краснеет, и стала приглаживать каштановые локоны, выбившиеся из-под лент. Ей не хотелось рассказывать отцу о происшествии и упоминать о знакомстве с лордом Стоунлеем при таких неподходящих обстоятельствах. Правда, сейчас это показалось Шарлотте несущественным.

— Я упала, выходя из последнего магазина.

— М-м, — отозвался ее отец, углубившись в изучение внешнего вида девушки.

Шарлотта не знала, чувствовать ли себя обиженной. Почему отец не обратил никакого внимания на ее слова? Его очевидное безразличие к ее сообщению о себе раздражало. Она уже собралась, было спросить, не хочет ли он услышать подробности, когда раздался знакомый голос:

— Шарли! Ни за что не догадаешься, кого мы с няней видели в Лондоне! Львов!

5

— Генри, мои милый малыш, — повернулась, разводя руки, Шарлотта.

Она опустилась на колени, чтобы принять в объятия своего младшего брата. Когда тот прильнул к сестре всем своим худеньким телом, она заметила стоявшую у дверей няню. Та растроганно наблюдала семейную сцену, ожидая своей очереди приветствовать Шарлотту.

Няня, пожилая женщина, ухаживавшая еще за Шарлоттой, когда та была маленькой, поехала с Генри в Брайтон через Лондон, где показала ему несколько достопримечательностей. Шарлотта целую неделю не виделась с братом. Она слегка отстранила его, заглянула в лицо мальчика, ущипнула за щеку.

— Ну и как тебе львы — очень свирепые? — серьезно спросила она.

Мальчик разочарованно сморщил нос.

— Они все спали и рычали, только когда их тыкали длинной острой палкой. И все равно это больше напоминало обыкновенное ворчание. Зато как здорово было в цирке Эстли! О, Шарли, когда мы будем ехать с побережья, мы обязательно побываем в Лондоне, ты должна увидеть лошадей и наездников. Нам показали целое сражение, даже пушки палили, пока все не начали задыхаться от дыма! Леди рядом со мной упала, и я подумал, что она умерла, пока няня не подержала свою маленькую серебряную коробочку у ее носа. Потом она пришла в себя — не няня, конечно, а та толстая леди, что лишилась чувств. Шарли, правда, как жаль, что ты с нами не поехала. Там было так весело!

Шарлотта прикусила губу, чтобы не рассмеяться, слушая восторженный рассказ брата. Так естественно перемешались в его детском сознании впечатления. Она умолчала, что нисколько не страдает, не став свидетелем такого печального зрелища, как потерявшая сознание зрительница. Генри же считал свою поездку замечательной, и ничто другое не имело значения. Она поинтересовалась, как вообще прошло их путешествие в Брайтон. Брат вспоминал каждую пару лошадей, начав с той, которую они получили в «Двухголовом лебеде», и, продолжив перечислением достоинств и недостатков каждой последующей смены на протяжении всего пути; Шарлотта, почти не слушая, с обожанием глядела на него.

Ее всегда поражало, насколько мальчик похож на своего отца. Его светлые волосы вились, как у сэра Джона в юности, и нос с горбинкой становился орлиным, хотя должно пройти еще не менее десяти лет, прежде чем исчезнут детские округлые черты и миру явится молодой мужчина. У него, безусловно, глаза Эмберли. Сама Шарлотта унаследовала внешность матери, обладавшей красивыми карими глазами. Но ей казалось, что она лишена самой привлекательной черты лица семейства Эмберли. Но не Генри. Его глаза отличались такой синевой, что, казалось, они сами излучают небесный свет, искрясь и сверкая, — так играют солнечные лучи в роднике. А небольшую картину, изображавшую сэра Джона в возрасте пяти лет, входившую в родовую коллекцию, развешенную в переднем холле в Эмберли-парке, уже не раз принимали за портрет Генри.

Шарлотта так любила его. Всего без остатка. Следя за восторгом, светившимся в глазах брата, она ощущала глубокую нежность к нему. После смерти их матери, сгоревшей от лихорадки вскоре после рождения сына, Шарлотта редко разлучалась с Генри. Он стал необходим ей как воздух, она нуждалась в его постоянном присутствии. Он скрашивал ее одиночество, ведь сэр Джон не жил в имении. Утрата любимой матери нанесла Шарлотте кровоточащую рану, залечить которую, казалось, могла только забота о маленьком Генри.

Сэр Джон, конечно, сочувствовал ей, но ему и в голову не приходило утешить Шарлотту. Его устремления всегда были гораздо шире ее собственных. Она, подобно своей матери, довольствовалась жизнью в Бедфордшире, в то время как сэр Джон беспрестанно путешествовал по всей стране. После Рождества он ехал в Лондон, здесь главными в его жизни становились политика и свет. Июнь уносил его в Брайтон, он проводил на побережье большую часть лета. В конце августа сэр Джон возвращался в Эмберли-парк, где проводил несколько дней, обсуждая дела с Шарлоттой и управляющим имением, засыпая над бокалом вина; нехотя занимался доходами, получаемыми за сданные в аренду земли. Осень приносила свои развлечения — начинался сезон охоты. Тогда почти все время он проводил в охотничьем домике, пока земля не промерзала, и первый снег не охлаждал его пыл. К началу декабря сэр Джон опять обосновывался в Эмберли-парке, нет, конечно, он не оставался подолгу на одном месте, поскольку глубоко укоренившаяся в нем непоседливость сквозила в каждом его слове, в каждом движении высокой, гибкой фигуры. Он жил в имении, притворяясь довольным, но каждым вздохом подчеркивал свое насильственное пребывание здесь, тяготясь повседневностью будней. Домашний очаг — не для сэра Джона.