Урга и Унгерн - Толмачёв Максим. Страница 71

Оставив Оссендовского при хутухте, я без провожатых, не дожидаясь утра, двинулся к бивуаку доможировских войск. Среди нескольких юрт выделялась размерами княжеская. Из нее доносился шум голосов и пахло мясным дымом. Перед юртой сидели у костра охранники-монголы. Я прошел мимо них, не встретив никаких препятствий. В центре княжеской юрты ярко пылал огонь, на почетном, противоположном от входа месте стоял резной деревянный трон, на котором восседал Доможиров. Из одежды на нем были только трусы, сапоги и папаха. По неизменной своей привычке он громко рассказывал какую-то забавную историю про битву с хунхузами у Мурукче. Бойцы валялись вокруг жаровни в живописных позах, было их человек двадцать. В юрте стоял довольно густой запах нестираного белья, перегара, жареного мяса, мочи и сырой кошмы, было довольно душно. На мое появление и тут не обратили никакого внимания. Некоторое время я стоял в дверях, привыкая к новой обстановке, пока наконец Доможиров не вытянул в мою сторону свой длинный худой палец.

– У нас гости? – осведомился он. – Ведите-ка его сюда!

Я не стал дожидаться провожатых, а, переступая через лежащих, подошел к трону Доможирова и остановился у его подножия.

– Ивано́вич! Жив, сукин ты сын! – с пьяной радостью объявил полковник, которого я теперь разглядел во всех подробностях.

С момента нашей последней встречи в ургинской тюрьме он не только не поправился, но стал еще более худ. Его жилистое костлявое тело было обтянуто мертвенно-бледной кожей. Лицо и шея по контрасту были значительно темнее, кисти рук, тоже смуглые, напоминали издали перчатки. Из рваных, грязных трусов набок вывалилась мошонка с яйцами, что никого из присутствующих нисколько не смущало. Доможиров слегка покачивался из стороны в сторону и время от времени резко мотал головой, как конь, отгоняющий в жару назойливых мух.

– Здравствуй, Владимир Николаевич! – поприветствовал я хозяина трона. – Я Ивановский, если запамятовали. Весело тут у вас…

Не почувствовав иронической интонации, полковник оскалился в щербатой улыбке и, дергаясь своим вытянутым лицом из стороны в сторону, хлопнул себя рукой по колену. В другой его руке был кубок, к которому Доможиров довольно часто прикладывался во время беседы.

– Налейте Ивано́вичу магайла! – громко потребовал командир, после чего сполз с трона на многочисленные подушки и пригласил меня присесть рядом.

Перегар он издавал застаревший – наверное, во хмелю провел не одну неделю. Мне нужно было вести с ним серьезный разговор, однако полковник в таком состоянии не был способен на осмысленную речь. Ждать его протрезвления я тоже не мог, поди знай, когда оно наступит.

– Владимир Николаевич, у меня к тебе есть важное дело! – доверительным шепотом вещал я в его красное ухо, торчащее из-под папахи. – Имеется приказ барона Унгерна!

При упоминании Дедушки Доможиров встрепенулся и, дико выкатив глаза, завращал ими с бешеной скоростью, после чего сдвинул брови и, прищурившись, изобразил сложную гримасу, выражавшую одновременно сомнение, подозрительность и страх.

– Унгерн здесь?

– Пока еще нет, но очень скоро он тут будет! – Я развел руками в красноречивом жесте бессилия перед грядущими обстоятельствами.

– Бойцы, пошли все вон! – проорал полковник.

Бойцы прекратили разговоры, уставившись на своего командира. Те, кто спал, проснулись, потревоженные неожиданным криком Доможирова.

– Растряси тебя хуеманка! Мать же вашу поперек жопы, грушу в пизду, гвоздь в подпиздок, ведьму в сраку, головню в рот, а дьявола в запиздье! – Произнося речитативом матерщинные проклятья, Доможиров активно шарил свободной рукой среди подушек в поисках чего-то неведомого.

Бойцы осоловело смотрели на полковника, пытаясь поймать нить его крамольных рассуждений.

– Тройным перебором, да через семь переебов, вавилонской блудницы выблядки!

Полковник вдруг замолчал, поглядел по сторонам, силясь что-то вспомнить, пополз на четвереньках по подушкам вокруг трона. Он громко прошелся по святым угодникам, упомянул в непристойном загибе тринадцатую становую кость Христову, после чего святителя Михаила, Богоматерь и Крестителя объединил в греховном соитии, к которому умело присовокупил апостолов, святых старцев, бессмертную душу и неведомый мне до того «Святых икон блядский дух»…

Неожиданно из-под трона раздался треск выстрелов. Вскочивший на ноги Доможиров, в папахе и мятых трусах, держал в вытянутых руках маузер, пытаясь прицелиться в кого-то из пьяных вояк, вконец одуревших от представления.

– Полпизды вам на сраку, полжопищи на ебаку, шишку вам на хуй и в пердилище ветродуй! Чтоб ваши пизды заросли рубцом, хуй свернулся кольцом, ебите себя в сраку, накурившись маку!

После этого зловещего лирического вступления полковник нажал на спусковой крючок и дал очередью из своего маузера в сторону бойцов.

Кто-то вскрикнул, получив неожиданную рану, началась неимоверная суета и давка, буквально через десяток секунд в юрте, кроме нас с полковником, никого уже не было.

– Видал такое? Это мне модификацию маузера под автоматическую стрельбу один мастер в Урге произвел!

– Не Лисовский, случаем? – осведомился я.

– А ты что же, его знаешь? – удивился Доможиров. – Он самый, спилил там что-то, теперь как пулемет строчит, в руках хуй удержишь! В бою толку мало, но напугать им можно до усрачки. Только патроны сразу кончаются. Лисовский, правда, и тут усовершенствование придумал, сделал отъемный магазин на двадцать и сорок зарядов. В такой комплектации, да с прикладом – это уже форменный пулемет. С двух перезарядок может кавалерийскую сотню перекрошить легко, да габариты неудобные. Потому я десятизарядными магазинами пользуюсь, на пару очередей хватает. Ты что-то про Унгерна начинал, Ивано́вич?

Искра трезвой мысли в глазах Доможирова затухала, он был истощен бессонницей и пьянством, стрельба из маузера придала ему бодрости ненадолго.

– А что, Володька, – начал я фамильярно, – не хочешь ли прочистить мозг кокаином?

– У тебя и кокаин есть? – снова ожил Доможиров.

– Не совсем кокаин! – Я достал из кармана заветную склянку и подмигнул полковнику.

– Кристаллы Рериха! Дружище, брат ты мой названый! Вот так чудеса! – Доможиров вмиг забыл про Унгерна и радостно уставился на меня.

Утром наш отряд выехал из Нарабанчи. Доможиров отпустил Чултун-бэйсэ и обоих торговых делегатов. Оссендовский засыпал меня вопросами, желая непременно знать о том, что произошло ночью в полевом лагере. Он слышал пулеметные очереди и крики бойцов, подумал, что этой ночью меня, скорее всего, расстреляли, и очень беспокоился о собственной судьбе. Его бесила моя скрытность – я не ответил на его многочисленные вопросы, – а еще больше то, что участия его в делах с освобождением сайда Улясутая не потребовалось. Выходило, что недельный путь через ледяную монгольскую пустыню был проделан Оссендовским напрасно. Все это не мешало ему, сидя у теплого очага на уртонах, заносить в блокнот свои впечатления и воспоминания, коих, судя по затрачиваемому на запись времени, было предостаточно.

В Улясутае я узнал от Михайлова, что из города уехал Бурдуков, а откуда-то с запада прибыл новый русский офицер, полковник Петр Николаевич Полетико, в сопровождении братьев Филипповых. Михайлову были предъявлены документы «от Центрального российского комитета по борьбе с большевиками». На основе этих бумаг Полетико требовал от полковника сдачи власти в Улясутае. Во время нашего отсутствия было проведено офицерское собрание, на котором прибывшим учинили длительный допрос. Мнения военных разделились. Сам Михайлов склонен был верить в слова Полетико, другие же считали, что он большевистский шпион и его следует расстрелять. Последнее слово оставалось за Михайловым, и он посчитал правильным передать Полетико власть, назначив того комендантом города.

– Как же так, Максим Михалыч? – удивился я, сидя за столом в доме полковника в день нашего возвращения в Улясутай. – Мне кажутся нелогичными и странными твои действия. Сначала это разграбление китайского каравана. В городе ходят слухи о том, что ты участвовал в дележе награбленного и отказал сайду Чултун-бэйсэ в возврате ценностей, конфискованных у китайцев. Теперь вот эта передача власти какому-то проходимцу с запада, представившему тебе документ от организации, о которой никто раньше и не слышал.