Урга и Унгерн - Толмачёв Максим. Страница 75

– Познакомился… Барон в его присутствии разоблачил прибывшего с ним Филиппова, который оказался большевистской сволочью. Видели бы вы, какой Оссендовский имел бледный вид, когда барон прострелил Филиппову голову из своего нагана. Поляк чудом не потерял сознания, что-то лепетал про то, что он гражданин Северных Штатов и известный писатель.

– Барон и его казнил?

– Нет, как ни странно, оставил этому слизняку жизнь. – Тон Резухина стал почти добродушным. – Забрал с собой в Ургу. Вам тоже сто́ит выдвигаться вслед за Унгерном. Я велю подготовить документы, на дорогах сейчас полно всякого сброда, возьмите с собой улачи и пару человек охраны.

Я спешил по улицам Ван-Хурэ, пытаясь найти дорогу к дому врача Гея. Очень быстро заблудился. Спрашивал у прохожих, мне указали, как лучше пройти, доктора тут действительно знали многие.

Двери дома были распахнуты, у калитки – множество свежих следов от тяжелых солдатских сапог. Мое сердце сжалось в дурном предчувствии. Я поднялся по ступенькам крыльца и заметил на дверном косяке кровь. В комнатах была повалена мебель, вещи вперемежку с битой посудой валялись на полу. Это были не следы спешных сборов, тут случился арест и обыск. Печь не успела остыть, но в дом уже пробрался холод. Кроватка, где раньше лежала больная хозяйская дочка, теперь была перевернута и изломана. Следы крови виднелись на стенах, над одним из окон вздымалась от сквозняка штора, стекло в раме было разбито, и кусок материи болтался на ветру с неприятным хлопающим звуком. Я вышел на крыльцо, аккуратно прикрыл за собой дверь и побрел переулками в сторону дома Казагранди. На душе было пусто и погано.

Казагранди появился поздно вечером. Он был пьян. Шумно отворил дверь, не глядя на меня, проследовал к столу и, опустившись на стул, сложил перед собой руки. Он был в шинели, но без папахи. Я сел напротив, но Казагранди по-прежнему не смотрел в мою сторону. В комнате стало темно, я зажег свечу, снял с буржуйки чайник и, насыпав в стаканы заварки, залил ее кипятком. Все это происходило в совершенной тишине, нарушать которую я не отваживался.

– Хуево мне, Ивановский! – тихо признался Казагранди.

Я подвинул к нему горячий чай, полковник глянул на меня с непониманием, потом как будто что-то вспомнил, взял стакан и сделал несколько глотков.

– Всех убили, суки. Детей не пожалели. Гея повесили на дереве, а всю его семью, как щенят, передушили. Я поздно приехал, уже холодные все были. Вот закопал их там же.

Я обратил внимание на то, что руки у Казагранди черны от грязи, а на ладонях кровавые мозоли. Нужно было что-то сказать, как-то утешить, но я погрузился в тупое оцепенение, не способный сделать ничего, чтобы облегчить боль этого сильного и бесстрашного мужика, повидавшего за свой век столько насилия и смертей. Вдруг я вспомнил о том, что на дне склянки, выданной мне при отъезде Рерихом, еще оставалось некоторое количество метамфетамина. Я снял с гвоздя свою шинель, порылся в карманах, достал стеклянный пузырек с порошком, высыпал его на блюдце, разделив на несколько кучек, разных по размеру, бамбуковую трубочку положил рядом.

Казагранди глянул на порошок и обреченно ухмыльнулся… Сидели молча, довольно долго. А может быть, просто казалось, что долго.

– Пообещай мне, Ивановский, что ты застрелишь Сипайло! Когда-нибудь он будет вам уже не нужен, убей, пожалуйста, эту тварь. – Казагранди говорил спокойным тихим голосом.

– Обещаю…

Я вспоминал Дусю, ее странный неуловимый аромат благовоний и мыла. Черты ее лица, как я ни силился, вспомнить почему-то не мог… Сипайло отнял жизнь у этой легкомысленной, веселой девушки, которую я не сумел защитить. Точно так же, как Казагранди не удалось спасти доктора Гея с его семьей. Сейчас я не сомневался в том, что у меня хватит духу застрелить Макарку Душегуба. Возможно, я даже получу от этого облегчение и испытаю извращенное удовольствие.

Другая Урга

В Ургу пришла весна. Потеплело, снег почти везде растаял, птицы весело щебетали в степи, которая ожила и наполнилась суетливым движением. С момента моего отъезда военных в городе значительно прибавилось. Бойцы в синих халатах, пешие и конные, поодиночке и группами сновали по столице, пробудившейся от зимней спячки вместе со степью.

Здание штаба оказалось открыто, вокруг него толпились солдаты, были привязаны лошади и стояло несколько тяжелогруженых телег, запряженных волами. Я вошел в «тронный зал» и сразу же заметил, как изменилась обстановка. Рабочих столов стало штук шесть, если не больше. Шкафами заставлено пространство вдоль стен. Исчез пулемет, который заботливый Жамболон приволок в первые дни после штурма. Штаб превратился в хорошо освещенное шумное административное здание и растерял всю свою сумрачную загадочность. Теперь уже совершенно не ощущалось того церемонного храмового величия, которое присутствовало здесь раньше.

За моим столом сидел молоденький лейтенант с редкими усиками и опрятно уложенными волосами. Он оторвался от каких-то важных бумаг, глянул на меня и недовольно поморщился. Вид я, конечно, имел непарадный. Весь долгий путь из Улясутая ни разу не мылся целиком, зарос щетиной, шинель моя была покрыта дорожной пылью, кое-где протерта до дыр, знаков различия на мне не было вовсе, сапоги тоже пришли в негодность, да и папаху давно уже нужно было постирать или вовсе выкинуть. Рядом с этим франтоватым юнцом в идеально выглаженном кителе я смотрелся нелепо и гротескно.

– Вы к кому? – не удостоив приветствием, произнес молодой человек, вскинул брови, смерил меня оценивающим взглядом, задержав его лишь на мгновение на грязных сапогах с рваными голенищами, после чего немедленно зарылся в бумаги, продолжая свою кипучую деятельность.

– Мне бы начальника штаба, – обратился я к лейтенанту.

– Начальник штаба еще не прибыл; если у вас депеша, я ее приму и внесу в журнал. Только давайте пошустрее, у меня скоро обед!

Обед! Да тут теперь солидная контора. Я огляделся по сторонам. Народу в помещении было довольно много. На деревянных скамьях сидели бойцы, ожидая своей очереди к военным чиновникам за столами. Офицеры заполняли какие-то формуляры, получали запечатанные пакеты, в помещении стоял вокзальный гул и ощущался характерный канцелярский запах. Среди этой размеренной полугражданской суеты я, несомненно, выделялся своим колоритным видом и запахом, даже солдаты на скамьях поглядывали на меня со скучающим презрением. Масштаб изменений, произошедший всего за пару месяцев моего отсутствия, впечатлял.

– Ивановский! – (Голос этот был мне знаком.) – Вот это да! А мы тебя уже заждались!

Ко мне спешил Рерих. Он выглядел бодрым и подтянутым: синий тарлык, портупея с маузером, вычищенные до блеска сапоги, аккуратно подстриженная бородка. Рерих крепко обнял меня, пожал руку, затем, отстранившись, с широкой улыбкой начал разглядывать мои отрепья. Молодой лейтенант, выскочив из-за стола и приняв положение «смирно», вытянул руки по швам. В его испуганных глазах читалось непонимание, смешанное с подобострастием.

– Что же ты тут застрял! Пошли к тебе в кабинет! – Рерих хлопнул меня по плечу и указал в сторону комнатки, в которой раньше была свалена ритуальная утварь.

– У меня и кабинет теперь есть? – весело поразился я.

– А как же! Начальнику штаба никак нельзя без кабинета! – Рерих бросил взгляд на обезумевшего в мыслительных потугах лейтенанта и скомандовал совсем по-военному: – Тазик теплой воды, мыло, полотенце и горячего чаю начальнику штаба Азиатской конной дивизии! Да пошустрее, время обеда как-никак!

Молоденький офицер метнулся исполнять, а мы прошли к кабинету. Рерих отпер дверь ключом и с улыбкой вручил его мне. Комнатка преобразилась. Теперь тут стоял массивный стол, за ним – удобное кресло. На полу лежал простенький ковер, в углу была устроена вешалка с полкой для головных уборов, рядом висело зеркало. Узкий шкаф со стеклянными дверцами был плотно заставлен картонными папками с разноцветными ярлыками. Было еще несколько стульев, выстроенных в ряд вдоль стены. У стола в углу красовался сейф. Тот самый, в котором Сипайло запер похищенное золото.