Благородный разбойник - Кинсейл Лаура. Страница 38

Когда она взяла поводья, то вспомнила клочок белой шерсти, оставленный на память. Элейн аккуратно стянула перчатку, убедилась, что он там, переложила его в седельную сумку и глубоко вздохнула. Она не будет думать о щенке, Маргарет, Маттео и других. Не сможет.

Она стала натягивать перчатку и замерла. В утреннем свете блеснуло кольцо. Остановившись, Элейн попыталась снять его. Она плюнула на руку, дергала и крутила его, всхлипывая от расстройства. Но она хотела оставить кольцо Рейвену. Оно ей не принадлежало, она не хотела бросать его раненым, отверженным да еще без средств к существованию. А кольцо золотое. С огромным трудом ей в конце концов удалось его снять.

И что с ним теперь делать? Возвращаться в хижину она не собиралась. Кольцо лежало у нее на ладони. Задумчиво повернув его, Элейн увидела, что на внутренней стороне тоже выгравированы буквы. A vila mon couer – было написано по-французски. – Guardi li mо.

Закрыв глаза, она крепко сжала пальцами кольцо и с возгласом отчаяния уронила голову на руки. «Вот мое сердце. Храни это всегда».

Глава 14

– Аллегрето!

Целый день он проспал мертвым сном, положив голову на седло. Когда Элейн вернулась в хижину, когда втащила туда упряжь жеребца, когда с грохотом перевернула тяжелую бадью, чтобы сесть, он даже не шевельнулся. Это было немного пугающим, она знала, что его всегда настораживал малейший звук.

Вечером она стала тормошить его. Она произнесла вдохновенную речь о том, как чувствует себя женщина, похищенная насильником и убийцей. Она пролила слезы досады и боли, когда снова пыталась надеть кольцо, – оно было слишком маленькое, а сустав ее пальца распух. Она в недвусмысленных выражениях сообщила ему, что это его вина, если она теперь не сможет носить кольцо. Но с превеликим трудом, несмотря на боль, ей все-таки удалось надеть его, и сейчас оно было на месте, скрывая тайные слова. Пират спокойно дышал, будто она, как Дарио или Зафер, охраняла его сон. Будто он ей доверял. Элейн подремала несколько часов днем, пока лошади паслись. Убийцы Риата не явились по их душу, вообще никто не пришел. Лишь водяные птицы медленно шествовали среди тростников да пятнистая жаба прискакала к хижине. Она долго сидела в раздумье у двери, уставившись на Элейн круглыми желтыми глазами, а потом лениво ускакала прочь.

Она вынула из седельных сумок все бумаги, но это оказались короткие рекомендательные письма людям, о которых она никогда не слышала, и перечень слов, не имеющих смысла. Единственное, что представляло для Элейн ценность, был брачный договор с Франко Пьетро. Она мельком взглянула на него, когда подписывала, но теперь читала с особым вниманием.

«Да будет известно, что, когда я дам согласие взять в мужья влиятельного и благородного лорда Франко Пьетро Риату и Монтеверде...»

Когда она даст согласие. Там не говорилось, что она уже дала его. Она не клялась Франко Пьетро, следовательно... Из всего прочитанного ею раньше о брачных контрактах и судебных исках в документах, которые присылала для ее образования леди Меланта, следовало, что она вообще не обручена.

Элейн вспомнила, как графиня беспощадно торговалась с Ланкастером. Долгие часы споров о приданом, золоте, об этом документе, а она тем временем безучастно глядела в окно, думая о Раймоне. Вспомнила, как пират смотрел на графиню Беатрис и улыбался при упоминании о контракте.

– Аллегрето, – повторила Элейн.

Когда она назвала его по имени, ресницы у него слегка дрогнули, он повернул голову и вздохнул. Так странно было произносить его имя, она не хотела к нему привыкать. Она пыталась думать о Раймоне снова и снова. Она любила Раймона. А к этому пирату, к этому темному падшему ангелу испытывала только греховное вожделение, а не любовь или что-нибудь подобное.

– Аллегрето! – резко сказала она. Пират улыбнулся и тихо застонал. – Просыпайтесь, скоро ночь.

Он вздрогнул, сжал кулак и поднял руку, снова разжал пальцы, сжал второй кулак и внезапно сел.

– Господи Иисусе, я почти не могу двигаться.

– Завтра будет еще хуже, – предупредила Элейн. Посмотрев на нее одним глазом, поскольку другой совершенно заплыл, он невнятно пробормотал:

– Обнадеживающие новости.

Когда она протянула ему флягу с вином, он с болезненным усилием приподнялся, сделал глоток и потом долго смотрел в пол.

– Сколько прошло времени, – неожиданно спросил он, – с тех пор как мы покинули Венецию?

– Неполная ночь и день, – ответила Элейн.

– А галера... когда отплыла?

– Они подняли якорь сразу после нашей высадки.

Он попробовал встать, и с третьей попытки ему это удалось.

– Нам пора ехать. Без встречи. Нужно подумать и догадаться, о чем был уговор. Но мы обязаны добраться до Авины прежде, чем они туда попадут.

Элейн поднялась.

– Авина? Где это?

Рсйвен бросил на нее странный взгляд и коротко засмеялся:

– Вы не знаете? Черт побери, они вам хоть что-то рассказывали о Монтеверде?

– Это там?

– В горах. Высоко над долиной, у рудников. – Он снова поднял флягу, отпил вина. – Зафер с Маргарет направляются туда под видом Иль-Корво и его невесты, красивой неизвестной леди с рекомендательными письмами Морозини. – Он вытер рот. – И Франко Пьстро идет по их следу.

– Франко Пьетро! Нет! Я думала, мы направляемся в какой-то богемский замок!

– Нет, принцесса. Мы направляемся в Монтеверде, – улыбнулся Рейвен. – И можете быть уверены, я отнюдь не собираюсь заключать вашего жениха в объятия.

Элейн не представляла, что они так близко к владениям Монтеверде. Теперь, вместо того чтобы надеяться на убежище, она со страхом глядела на чернеющие под лунным светом деревни. Болота, каналы и вода не были под властью Риаты, но они неизбежно вели к рекам и городам, богатым полям и виноградникам, к лающим собакам и дорогам с нагруженными ослами и ранними путешественниками.

Кони ритмично шагали, без устали отсчитывая расстояние и время. Земля была ровной, дорога сухой. За целый день они только раз остановились, чтобы напоить лошадей на рыночной площади обнесенного крепостной стеной города и, не спешиваясь, поесть хлеба с сыром, взятых у лоточника.

Хотя Рейвен надвинул пониже испачканную шляпу, люди замечали его разбитое лицо и заплывший глаз, ему выражали соболезнования, давали советы избегать уличных драк. Пират лишь злобно улыбался в ответ и пожимал плечами.

Элейн понимала его состояние. Даже она после месяцев переезда с места на место начала испытывать боль от долгих часов, проведенных в седле. Но у лошади пирата был спокойный аллюр, она прекрасно ему подходила, всю ночь и утро до полудня шла ровным шагом, только шея и бока слегка потемнели от пота. Жеребец охотно следовал за ней. Элейн уже собиралась попросить, чтобы они дали животным отдых, когда пират вдруг натянул поводья и остановился посреди открытой дороги.

Горы были уже совсем близко: серые отвесные скалы, покрытые темно-зеленым кустарником. Теперь они больше походили на холмы, ибо за ними поднимались остроконечные вершины, а громадные склоны терялись в облаках и туманной дали.

Пират внимательно поглядел вперед, потом обернулся, скользнул взглядом по дороге. Аккуратные виноградники были заброшены, поросли кустарником и подлеском. В бесхозных полях, где раньше косили сено, цвела сорная трава. Пират издал восклицание как неприятно удивленный человек. Он медленно ехал по краю дороги, глядя на землю.

– Сюда.

Он направил безропотное животное в брешь прогнившей изгороди.

– Давайте остановимся, – сказала Элейн. – Лошадям нужен отдых.

Рейвен кивнул. У подножия холма стояла деревянная хижина с тростниковой крышей, настолько покосившаяся, как будто в любую секунду готова была рухнуть. Женщина у двери, прикрыв лицо до глаз черной накидкой, молча следила за их приближением. Глаза у нее вдруг расширились от удивления, она бросила накидку и вышла на тропинку.

– Да благословит тебя святая Агата, – сказал Рейвен.