Цветы из бури - Кинсейл Лаура. Страница 17

Жерво сжал спинку стула и прижался к ней лицом.

«Он в своем уме, — упрямо твердила Мэдди. — Он абсолютно в своем уме…»

Она собрала грязное постельное белье, и, взяв банный халат и полотенце, направилась к двери. Замок громко щелкнул, когда она повернула ключ. Решетка зазвенела, когда Мэдди захлопнула дверь. Жерво не пошевелился, не поднял голову, но его пальцы, сжимавшие спинку стула, побелели от напряжения.

В его портфеле лежало пятнадцать писем от леди де Марли и шестьдесят одно от герцогини, его матери. Мэдди просмотрела большинство из них. Герцогиня писала сыну каждый день, и, казалось, ее слова с поразительной легкостью слетали с кончика пера. Она писала о своей евангелистской деятельности, о помыслах и молитвах. Герцогиня не сомневалась, что сын поправится. Она выражала абсолютную уверенность в надежности моральной терапии доктора Тиммса и говорила, что лечение Кристиана в Блайтдейле для нее утешение. Она просила сына подумать о последствиях своей озлобленности, умоляла вернуться на тропу истины, преодолеть гордыню, тщеславие и леность, отречься от соблазнов. Все письма герцогини были написаны в том же духе. Возразить что-либо против наставлений матери сыну было невозможно, но письма между тем разозлили Мэдди.

Она сочла леди де Марли более рассудительной. Ее письма адресовались не Жерво, а доктору, причем в каждом леди интересовалась состоянием здоровья герцога и прогнозировала будущее. В четвертом письме, которое Мэдди читала, удалось найти то, что нужно: упоминание о сопровождавшем герцога багаже и прилагаемый список его гардероба.

Она отнесла список кузену Эдвардсу. Он в кабинете заканчивал свои ежедневные записи.

— Он тих, — сказал доктор, не объясняя, о ком идет речь. — Я заглядывал к нему, пока вы обедали. — Кузен Эдвардс со вздохом откинулся на спинку стула. — Что я думаю? Возможно, это только совпадение. Я не чувствую облегчения, оставляя вас один на один с таким тяжелым пациентом…

Мэдди решила проигнорировать оттенок нерешительности в его голосе.

— Я закончила заполнять счета. Ты будешь диктовать?

— Да, да, конечно. Но разве ты не выполняешь других обязанностей?

— Я буду делать все, что необходимо. Я не возражаю против работы по вечерам, пока меня отец не попросит о помощи.

— Мне это не нравится. Не нравится.

Мэдди молчала.

— Я удивлен, даже шокирован, что твой отец поддержал это решение. Глубоко поражен, учитывая, что тебе будет постоянно грозить опасность.

— Папа очень привязан к Жерво.

— Боюсь, того Жерво, которого он знал, больше нет. Он умер. Мои объяснения ни к чему не привели. Вы с отцом одинаково упрямы.

Мэдди снова промолчала.

— У Блайтдейла есть определенная репутация. Если пациент причинит тебе вред… Ты понимаешь, о чем я говорю? — Его лицо густо покраснело. Он вытащил ключ из кармана жилета и принялся внимательно его разглядывать. — Кузина, это может погубить меня.

— Мне очень жаль, — искренне сказала Мэдди. — Но я… Как я могу отвергнуть Участие? Я никогда не думала… Я никогда не испытывала столь глубокого и сильного стремления. Все прежнее кажется… бездуховным.

Кузен Эдвардс выдвинул ящик стола, пошарил в нем и вытащил трубку, набил ее табаком и закурил. Сладковатый запах наполнил комнату.

— Хорошо. Возьми эту тетрадь, — резко произнес он. — Я хочу, чтобы ты записала все дневные наблюдения. Понаблюдаем еще немного. Будь осторожна, Мэдди. Прошу тебя, очень осторожна.

— Обещаю.

Он глубоко затянулся.

— Вскоре он отправится в Лондон на освидетельствование.

— Освидетельствование?

— Да. Это необходимо для пациентов, у которых есть собственность. В зависимости от решения компетентной комиссии его должны объявить недееспособным и назначить опекуна. Конечно, приятного мало. Больные, как правило, становятся буйными, оказавшись на публике и слушая многочисленные вопросы. Скажу тебе честно, не представляю, что с ним будет. Я слышал, сегодня утром он опрокинул Ларкина в ванну. Его необходимо наказать.

— Опрокинул? — Мэдди закусила губу. — Ты уверен?

— Конечно. Неужели ты думаешь, мои сотрудники способны соврать?

— Жерво очень замерз, когда его привели в камеру. Он весь дрожал.

— Ничего удивительного. Он принимал холодную ванну.

— Не думаю, что такая мера полезна для его здоровья…

Кузен Эдвардс отложил трубку в сторону.

— Когда получила свое медицинское свидетельство, кузина Мэдди?

Она решила, что не в ее интересах отвечать на вопрос доктора. Сейчас ей не хотелось оставлять за собой последнее слово.

Он вычистил трубку серебряным крючком и подозрительно посмотрел на нее.

— Возможно, если в ближайшее время ничего не случится, ты будешь сопровождать нас в Лондон. Думаешь, с ним можно справиться?

— Да, — ответила она в надежде, что эта уверенность пришла откуда-то свыше. От более великой силы.

— Хотя без Ларкина мы не обойдемся.

Мэдди протянула список, обнаруженный в папке.

— Его семья прислала одежду. То, что на нем сейчас, не годится.

— Мы не выдаем буйным пациентам дорогую одежду. Они могут разорвать ее.

— Только в том случае, если она не подходит им.

Кузен Эдвардс покачал головой.

— Когда-нибудь ты все узнаешь. И далеко не все будет утешительным. Можешь одеть его в эти дорогостоящие одежды.

Глава 7

В тишине пустынной гостиной Мэдди казалось странным и дерзким открывать сейф Жерво — словно она прокралась в чужой дом в отсутствие хозяев. Было странно и как-то больно дотрагиваться до вещей, к которым она не имела отношения. В сейфе находился ключ к сундуку, золотые часы с тяжелой официальной пломбой и увеличительным стеклом, висевшим на цепочке; массивное золотое кольцо-печатка, бритвенный прибор с ручкой из слоновой кости и пара шпор с ремнями из оленьей кожи.

Мэдди взглянула на кольцо и подняла его к свечке, направив на него увеличительное стекло. Металл был отполирован. По размеру он годился ей разве что на большой палец. Под геральдической лилией и хохолком феникса был вырезан девиз: «A bon chat, bon rat».

«Хорошей кошке — хорошая мышка».

А если кто не понимал французского, рядом на английском было сделано дополнение:

«Нашла коса на камень».

Мудрое и довольно дерзкое высказывание. Мэдди сунула кольцо в карман, захватив ключ от сундука и шпоры. В городе джентльмены повсюду носили шпоры, они как бы стали неотъемлемой частью модной одежды.

На чердаке среди прочих коробок и чемоданов свет канделябра незамедлительно выхватил отблеск элегантного черного лакированного сундука с визитной карточкой герцога, вставленной в латунную подставку. В сундуке было полно отличнейшей одежды: рубашки тонкого полотна; теплое белье — мягкое, как кожа у нее под подбородком; отделанные шелком пальто, проложенные листами серебристой папиросной бумаги, с пуговицами из перламутра и вышитые подтяжки.

Мэдди перебирала веши в сундуке совершенно с другим чувством. Эй не казалось это невежливым. Он никогда не притрагивался к этим вещам, все было новым, пахло краской и травами. Она попыталась вспомнить, что было надето на герцоге в тот вечер, когда они с отцом обедали вместе с ним, и вынула темно-зеленый пиджак.

Мэдди никогда ярко не одевалась, следуя консервативному вкусу. Сейчас же она выбрала жилетку, расшитую золотыми и пурпурными нитями, решив, что комбинация полосок цвета ржавчины и загара не так бросится в глаза. Наконец она достала пару сапог и отнесла все эти вещи в свою комнату.

Переписав и развесив графики ухода за пациентами, Мэдди выяснила, что никому другому не назначались терапевтические ванны, кроме Жерво. Мужчин с интервалом в четверть часа предполагалось побрить. В бумагах кузена Эдвардса напротив фамилии герцога значился Ларкин. Мэдди исправила его имя на свое. Она сочла возможным делать незначительные поправки.

Однако когда Мэдди вошла в комнату Жерво, Ларкин находился уже там, держа тазик с полотенцем. Она не обратила внимания на дурное настроение санитара, а просто взяла тазик у него из рук. Бритва перекатывалась по дну, издавая неприятный металлический звук.