Летящая на пламя - Кинсейл Лаура. Страница 11

— Молодчина. А теперь давайте разработаем план действий. Я, конечно, сам организую ваш отъезд из Лондона в Италию, но вот путешествие до Лондона вызывает у меня ряд серьезных сомнений. Дело в том, что я долго плавал и совершенно забыл расписание дилижансов, но еще с большим трудом я могу представить себе, каким образом можно переправить вас незаметно отсюда в столицу.

Олимпия глубоко вздохнула.

— Я уже все продумала. Я отправлюсь пешком до Апуэлла и попрошу Фиша Стовелла доставить меня на своей плоскодонке по реке до Линна.

— Прекрасная мысль. Но можно ли доверять этому вашему Фишу Стовеллу?

— Фиш — мой хороший друг, — серьезно ответила она. — Я бы доверила ему даже свою жизнь.

Шеридан не стал обсуждать вопрос о том, правомерно ли с ее стороны доверять свою жизнь человеку по имени Фиш.

— А… простите меня, я не хочу совать нос в чужие дела, но, надеюсь, вы подумали о финансовой стороне дела? — спросил он и отвел глаза в сторону.

— О, конечно! — Олимпия поставила свою чашку на стол и начала искать застежку на золотой цепочке, на которой висел кулон. — Вы должны взять вот это. Я не хотела опережать события и говорить с вами на эту тему до тех пор, пока не выяснила, что вы готовы помочь мне. Как вы думаете, этот кулон можно продать? С собой в дорогу я возьму все свои драгоценности. Эта вещица — всего лишь малая часть того, чем я располагаю.

На ладони Шеридана мерцала золотая цепочка. Он поворачивал руку так и этак, сдерживая себя, чтобы не рассмеяться от удовольствия, а затем сжал пальцы в кулак.

— Принцесса, — произнес он негромко, прижимая ее руку к своему кулаку с зажатым в нем бриллиантовым кулоном. — Вы уверены в том, что поступаете правильно?

Олимпия от растерянности вновь закусила губу, а Шеридан вдруг понял, что зашел слишком далеко, но уже не мог остановиться. Она взглянула на него и кивнула.

— Вы — мужественная и отважная леди.

Шеридан думал, что этими словами смутит ее, но не тут-то было. Вместо того чтобы разомлеть от такой похвалы, Олимпия выпрямилась, перестала кусать свою губу, взглянула ему прямо в глаза и покачала головой.

— Нет, — сказала она тихо, но решительно, — не говорите так. Я недостойна такой оценки.

Шеридан задержал ее чуть подрагивающие пальцы в своей руке. Должно быть, ей было холодно. Однако его поразили мертвенно-бледный цвет лица Олимпии, огромные остановившиеся глаза и дрожащая нижняя губа. Шеридан понимал, что творится у нее в душе. Такой вид обычно бывает у неопытных юнг, наблюдающих, как их корабль идет на сближение с другим судном, когда кажется, они вот-вот столкнутся; такой мертвенно-бледный цвет лица обычно бывает у матроса, которого тащат на порку.

Шеридан отпустил руку Олимпии и отошел от нее. Она продолжала сидеть, застыв в неподвижности и уставившись в пространство. Но затем ее лицо вновь оживилось, и она взглянула на своего кумира восхищенным взглядом. Она видела в нем героя, которым он никогда не был. Такое выражение благоговейного восторга Шеридан тоже видел не раз на лицах молодых моряков, веривших, что он, капитан Дрейк, поведет их к славе, хотя там, куда он действительно вел их, не было ничего, кроме грохота пушек, искалеченных человеческих тел и холодящего душу ужаса. Шеридану стало тошно, когда он заметил подобное выражение на лице своей гостьи, такой серьезной и торжественной. Этот воробышек решил, что сможет с его, капитана Дрейка, помощью стать орлом.

Как бы не так! Шеридан не мог ничем помочь ей, а если бы даже и мог, то ни за что не стал бы делать этого.

Он швырнул цепочку с кулоном ей на колени.

— Заберите, — спокойно сказал он.

Олимпия в замешательстве взглянула на свой кулон, а затем подняла взгляд на Шеридана. Выражение его лица было замкнутым и непроницаемым. Он явно прятал от нее глаза.

— Заберите это, — повторил он и встал с дивана, оставив на нем ворох скомканных одеял. — И отправляйтесь домой. Я — испорченный малый, и вы должны об этом знать. Лгун и негодяй. Я обману вас, обворую и брошу.

— Простите? — Олимпия явно не понимала, о чем он говорит.

— Вы думаете, что я честный человек. Но, к сожалению, вы ошибаетесь, хотя, прошу вас, никому не рассказывайте об этом. Я хочу сохранить это в тайне, впрочем, если вы даже и проболтаетесь, вам все равно никто не поверит.

Олимпия вздохнула с облегчением. На какое-то мгновение ей показалось, что он говорит совершенно искренне, но эта странная усмешка убедила ее в обратном.

— Понимаю, — сказала она и с трудом улыбнулась. — Вы опять шутите.

Лицо Шеридана вытянулось. Он, не говоря ни слова, уставился на гостью. Его черные, слегка вьющиеся волосы выделялись темным пятном на фоне золотистых обоев. Олимпии вдруг стало очень жаль, что она больше никогда не увидит этого человека в такой обстановке. Ей захотелось запомнить его, навсегда запечатлеть в памяти для того, чтобы долгими бессонными ночами вспоминать, рисуя в своем воображении эту линию плеч, мускулистую грудь, гладкую загорелую кожу.

Олимпия опустила ресницы, чтобы Шеридан не догадался, о чем она сейчас думает. Ведь таким мыслям и мечтам можно предаваться лишь наедине с собой, ночью, лежа в своей постели. И так как Шеридан все еще молчал, девушка взяла золотую цепочку с кулоном и положила ее на столик рядом с его чашкой, а затем, захватив свой жакет, встала с дивана.

— Мне пора уходить.

Шеридан даже не двинулся с места, чтобы помочь ей надеть жакет. Олимпия с трудом, не попадая в рукава, надела его и начала застегивать, поглядывая на хозяина дома.

— Если вы захотите связаться со мной, — сказала она, — передайте записку через моего друга Фиша. Я вижусь с ним каждый день.

Шеридан взглянул на столик, на котором мерцал бриллиантовый кулон. Выражение его лица не укрылось от Олимпии, и она пришла в замешательство. Взяв шляпу и теребя в руках ее поля, она попыталась выразить ему свою признательность:

— Я… сэр, я не могу… у меня нет слов, чтобы сказать, как я вам благодарна!

Шеридан вскинул на нее холодный взгляд своих серых глаз, казавшихся ледяными в этой маленькой комнате с золотистыми обоями и пылающим огнем в камине.

— Вам еще рано меня благодарить, — отозвался он, усмехаясь. От его усмешки Олимпии вновь стало не по себе. — Подождите немного, принцесса, вам еще не за что меня благодарить.

Как всегда невозмутимая, миссис Плам расстелила на кровати в комнате Олимпии отрез серебристого атласа и отступила на шаг, любуясь им с задумчивым видом.

— Как вам нравится эта ткань? — спросила она. Миссис Плам, чрезвычайно хорошенькая компаньонка с точеной фигуркой и узкой талией, обладала завидным вкусом и следила за тем, чтобы Олимпия одевалась по последней моде, хотя сама носила более чем скромные наряды, как и положено безутешной вдове.

— Думаю, из нее выйдет очаровательное платье для прогулок.

Мистер Стаббинс писал стихи миссис Плам, над которыми та смеялась, спрашивая его, зачем он, совсем еще ребенок, у которого молоко на губах не обсохло, тратит свое время на нее, пожилую женщину, и заигрывает с ней. Хотя Олимпия втайне думала, что Джулии нравятся ухаживания молодого человека. Сама Олимпия в юности страшно ревновала мистера Стаббинса, мягкие золотые кудри и горевшие революционным пылом карие глаза которого сводили: шестнадцатилетнюю девушку с ума.

Но теперь, в свои двадцать четыре года, Олимпия уже избавилась от былого увлечения и считала его детским капризом, свойственным праздной аристократической молодежи.

— Слишком кричаще, на мой взгляд, — ответила Олимпия, скосив глаза на серебристый атлас. — Я предпочитаю муслин.

Миссис Плам пропустила ее замечание мимо ушей и только негромко фыркнула. По мнению Олимпии, Джулия кичилась тем, что служит в доме у настоящей принцессы, это как бы подымало ее в собственных глазах и глазах окружающих. Олимпия и мистер Стаббинс, конечно, в душе осуждали такие консервативные предрассудки, но не хотели высказываться на эту тему вслух, боясь встретить холодный надменный взгляд красивых глас миссис Плам.