Летящая на пламя - Кинсейл Лаура. Страница 91

Олимпия закусила губу, наблюдая за тремя евнухами, одетыми в белые одежды. Они неслышно ступали своей грациозной мягкой поступью, похожие на сказочных насекомых. Олимпия и Шеридан стояли у арки ворот, ведущих в сад, каменная ограда которого изнутри была выложена узорной плиткой с синим, зеленым и золотым орнаментом.

Шеридан был по-своему прав — от него действительно ожидали диких выходок, хотя сам он вел себя совсем иначе. Шеридан обычно кланялся в восточной манере, а затем заводил с хозяевами дома обстоятельную беседу по-арабски; Олимпия в это время сидела здесь же без чадры в присутствии мужчин, которые могли видеть женское лицо, пожалуй, только в собственном гареме. Как и предсказывал Шеридан, его вежливость и здравомыслие вкупе со спокойным, полным достоинства поведением Олимпии, свободным от привычных для арабов условностей, производили более благоприятное впечатление на окружающих, чем припадки и судороги, которые были свойственны бродячим дервишам и прорицателям Востока.

Наконец Шеридану и Олимпии сообщили, что они должны ждать еще пять часов, прежде чем наступит благоприятный момент для встречи с пашой. Девушка понурила голову, услышав это известие: она очень устала, проведя в седле целую ночь и все утро, пока они спускались с нагорий Курдистана. А затем служанки, прислуживающие в гареме паши, искупали ее, натерли тело благовониями и одели в роскошный наряд. Олимпия была так утомлена долгой дорогой, что ее не могли взбодрить даже сказочная красота дворца Исхак-паши и мечети с минаретами, похожие на видения из «Тысячи и одной ночи». У подножия холма, где располагался дворцовый ансамбль, простиралась зеленая долина, а на горизонте в красноватой дымке виднелась снежная вершина далекой горы Арарат.

Шеридан попытался успокоить Олимпию — он хорошо знал местные обычаи и этикет. Олимпия кивнула, тяжело вздыхая. Но, взглянув на усталое лицо девушки, Шеридан помрачнел, в его глазах блеснул холодный огонек, он что-то отрывисто бросил арабам и взял Олимпию за локоть.

Обычно об их приходе хозяину дома докладывал слуга или евнух шептал на ушко высокопоставленному лицу их имена — так было во время визитов в дома богатеев и сановников на всем пути из Джидды в Багдад. Но сейчас Шеридан не стал соблюдать эти условности, он быстро увлек Олимпию через сад в небольшой внутренний дворик, где бил фонтан, а оттуда — в покои Исхак-паши, который в это время возлежал на подушках дивана, стоявшего на возвышении в центре зала для приемов.

Шеридан довольно небрежно поклонился и, к ужасу Олимпии, не сняв обуви, двинулся между низкими скамеечками, где сидели, сгорбившись, гости и просители паши, к возвышению, устеленному коврами. Не раздумывая он вступил на ковер и усадил ошеломленную Олимпию прямо на диван рядом со старым толстым визирем. А затем с бесстрастным видом Шеридан уселся сам по другую сторону от хозяина дома. На груди Шеридана поблескивал тескери хилаал, бросавшийся в глаза окружающим. Сам он был одет теперь по-турецки — в шаровары, просторную рубаху из красного бархата, украшенную вышивкой, однако вместо восточных туфель на нем были европейские сапоги. Шеридан, хлопнув в ладоши, возлег на диван визиря, вытянув ноги.

Исхак-паша, на голове которого возвышался украшенный перьями тюрбан, побледнел. Олимпия затаила дыхание. Она уже достаточно хорошо знала восточный этикет и понимала, что они нарушили его, нанеся визирю смертельное оскорбление. Но когда, внезапно прервав гробовое молчание, гости начали один за другим вставать и приветствовать низкими поклонами Шеридана и Олимпию, изумленная девушка поняла, что правитель всего этого края дрожит от страха, а вовсе не от ярости.

Олимпия взглянула на Шеридана и была поражена выражением его лица. Он хранил ледяное спокойствие, лишь его глаза пламенели холодным огнем. В эту минуту он действительно был похож на пророка. В него вновь вселился демон, как и в день битвы с пиратами на борту «Терьера».

— Мы вызываем благоговейный ужас, — сказал Шеридан по-английски загробным голосом, как будто уже начал изрекать приговоры судьбы. — Этот маленький бочонок жира думал, что приобрел две дорогие игрушки, и намеревался порадовать ими султана, ожидая от него за это вознаграждения. — Шеридан угрожающе улыбнулся несчастному паше, поглаживая свой тескери, как будто это было его оружие. — Но дело обернулось совсем иначе, не правда ли, мой дорогой мешок с дерьмом? Мы не собираемся развлекать тебя. Мы устали и хотим спать; вообще-то мы ловкие ребята, даже Мустафа не смог бы придраться к тому, как мы обвели тебя вокруг пальца. Жаль, что его нет сейчас с нами, но мы, пожалуй, справимся и без него. Кстати, вот и трубки. — Шеридан с угрюмым видом оглядел всех присутствующих и продолжал говорить по-английски: — Притворись, что затягиваешься, а затем изобрази на лице отвращение и с царственным видом отбрось трубку в сторону.

Шеридан кивнул, и сейчас же к помосту из дальнего конца зала устремились слуги. Они положили на столик перед каждым гостем по длинной трубке. Олимпия взглянула на поданный ей чубук, мундштук которого был усыпан драгоценными камнями, и поднесла его ко рту. Она чуть не задохнулась от крепкого запаха табака и постаралась сдержать кашель.

— Ких! — фыркнула она, произнося междометие, которым бедуины обычно вспугивали залезшую в мешок с зерном крысу, пытаясь ее прогнать, и отбросила мундштук.

Слуга, стоявший рядом, с ужасом взглянул на нее. Он мгновенно поднял трубку, исчез и вскоре вернулся с другой, украшенной еще более роскошно, чем первая. Но Олимпия отвергла и ее. Визирь вспотел от волнения и обратился к Шеридану, выражая свою тревогу.

После того как слуга вынес еще две трубки, а визирь уже, похоже, был близок к сердечному приступу, Шеридан сжалился над ними и распорядился, чтобы подали чай.

Шеридан начал задавать визирю отрывистые вопросы, а тот с готовностью давал на них пространные ответы. Когда наконец они встали, чтобы уйти, Исхак-паша тоже вскочил на ноги и проводил их до выхода из зала, все время повторяя какую-то фразу. Оставшись наедине с Шериданом, нагруженным фигами и пирожками с сыром, Олимпия спросила, что с такой серьезностью твердил им визирь.

— Он провожал нас фразой, которой провожают только самых высоких, почетных гостей, — ответил тот, мрачно улыбаясь. — «Будьте счастливы и богаты, как наследный принц!» Так примерно это переводится. Мы буквально ошеломили старика.

Олимпия глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. У нее до сих пор болезненно сжималось сердце при мысли о том, как они обошлись с влиятельным сановником в его собственном дворце.

— У тебя на удивление крепкие нервы, — заметила она.

— Запомни, что мы находимся теперь не на Аравийском полуострове, а на территории Османской империи, и поэтому вот этот знак, — Шеридан указал на висевший на его груди тескери, — откроет мне все двери. Именно он произвел такое неизгладимое впечатление на этого жирного борова, Исхак-пашу.

— Шеридан, что с нами будет дальше?

Он помолчал, задумчиво глядя на циновку, на которой они сидели.

— Я не знаю, — ответил он и пожал плечами. — Исхак говорит, что во все провинции разослан указ султана. Великий Махмуд желает видеть безумного англичанина, на груди которого висит полумесяц. Это может сулить нам и добро, и зло. Похоже также, что Фицхью не терял времени даром, он сразу же обратился к британскому послу в Стамбуле, требуя вернуть ему невесту и возместить убытки, причиненные нападением на корабль. Поэтому нас, оказывается, давно уже ждали в Османской империи.

Олимпия опустила глаза, а затем огляделась в комнате, предоставленной им пашой. Она была очень простой, уютной и милой. На полу лежали пестрые мягкие коврики, а стены были выложены узорными керамическими плитками с росписью, до слуха доносилось тихое журчание фонтанов со двора.

— Мы находимся в опасности?

Шеридан засмеялся и, вытянув ноги, прислонился спиной к низкому диванчику.

— Ты совсем не изменилась! Конечно, нам грозит вполне реальная опасность. То, что этот Исхак-паша потеет от страха в нашем присутствии и подобострастно расшаркивается, вовсе не означает, что он питает к нам добрые чувства. Он великодушен к нам только до тех пор, пока мы имеем наглость вытирать свои сапоги об его диван. А мы это делаем только потому, что чувствуем поддержку султана, вернее, его заинтересованность в нас. Но как только Исхак-паша узнает, что султан отвернулся от нас, мы дорого заплатим за нанесенное ему оскорбление. Он расправится с нами с восточной изощренной жестокостью.