Если сможешь — забудь (СИ) - Корешкова Евгения. Страница 24

— Гадар, помоги.

Обе ладони Гадара и одна Тарделя легли на изувеченный бок ребенка. Другой рукой Тардель придерживал края раны. Оба напряженно замерли. Гадар смотрел себе на руки, а Тардель наконец-то, в лицо малыша. Ребенок как ребенок. Лет семи-восьми. Блестящие волосы крупно вьются над высоким лбом. Густая тень длинных ресниц замерла на бледных щеках с широкими выступающими скулами. Губы пухлые, и подлая синева уже проступала сквозь кожу вокруг рта. По всему лицу следы обильно пролитых слез, еще дрожащих во внутренних уголках глаз.

Времени им было отпущено ровно столько, чтоб начали схватываться, срастаясь края страшной раны, и тут же донеся требовательный голос Ланера:

— Эй, аптечку давайте!

Гадар вопросительно глянул в лицо Тарделю. Он кивнул, отпуская. Гадар разом отнял обе ладони, удовлетворенно заметив, что рана не разошлась. Мельком посмотрел себе на руки, ожидая увидеть кровь. Не увидел. Подхватил с травы аптечку и понесся к Ланеру, который хлопотал около мужчины. Он еще не занимался обработкой многочисленных рваных ран, только останавливал стремительно вытекающую из них кровь. Гадар стал помогать ему, и все боялся, чтоб уверенно действующий Ланер не заметил его, Гадара, внутреннего страха. Да, конечно же, их обучали не только водить звездолеты, но и оказывать помощь раненым. Но одно дело Джанерская Школа. Там вроде бы все, все получалось хорошо, там можно было, и ошибиться, ничего страшного. Разве посмеются дружно, заставят переделать и все. А здесь вывернулось такое, и что отступить нельзя, а сердце частит. Ошибешься — и чужая жизнь уйдет, в прямом смысле проскользнув с кровью между твоих, не сумевших удержать ее пальцев.

Они уже наполовину закончили обработку ран антисептиком, когда справа из редколесья с громкими воплями вылетел с десяток всадников, вооруженных копьями. Ланер мельком глянул на них и приказал Гадару:

— Охраняй!

Гадар поднялся и встал, держа защитное поле, благо с боевым поясом это было не так и сложно. Всадники неслись мимо камня, и первым их должен был встретить Тардель, который, встав на одно колено, смотрел на одного из всадников, что вырвался вперед, отводя руку с коротким копьем, готовясь нанести удар: Тардель все успел рассмотреть: и темные вьющиеся волосы всадника, и азарт неистовой скачки на загорелом скуластом лице, и рукоять небольшого меча слева на поясе.

Увидев, что смертоносный замах завершен, Тардель, не поднимаясь, резко вскинул перед собой руки. Он все еще успевал следить, как разом выбрасывает передние копыта неведомое верховое животное, вытягивая вперед горбоносую морду с ощеренными ровными зубами травоядного. Увидел, как хищная улыбка, больше напоминающая оскал, со щербиной вместо двух передних резцов, появилась на относительно молодом лице нападавшего, и еще подумал, что данному всаднику или мало приходилось воевать, или родители ума недодали. Потому что более опытный человек еще прикинул бы, нападать или нет на того, кто спокойно стоит на одном колене пред скачущим всадником с выражением небрежной уверенности в глазах. Что руки вскинуты не абы как, лишь бы закрыть голову, а строго перед собой на уровне плеч. Этот ничего не заметил, метнул копье, целясь чужаку в грудь, и расширил изумленные глаза, увидев, как пущенное копье на полпути оборвало полет и соскользнуло вниз .

Потом он встретился глазами со взглядом Тарделя и мешком сполз с седла, резко свернувшего в сторону животного, оставшись неподвижно лежать на траве. И сразу же скачущий в середине, довольно пожилой, грузноватый человек вскинул правую руку, что-то крикнув своим спутникам. И те, опустив копья, стали сдерживать своих распаленных скакунов. Тардель, а за ним и Гадар опустили руки, а Ланер так и не оторвался от своей работы. Раненый был для него важнее всего. Всадники остановились метрах в пятнадцати, и тот же самый, пожилой, богато одетый мужчина тяжеловато спустился с седла, ничуть не заботясь о своем верховом животном. Поводья сразу же подхватил, нагнувшись с седла, ехавший справа угрюмый громила. Сопровождающие так и не покинули седел, но внимательно следили за происходящим, держа оружие наизготовку.

А их предводитель медленно пошел вперед, глядя на неподвижно лежащие тела людей и хищников. Походка его становилась все тяжелей, словно с каждым шагом уходили из крепкого еще тела последние силы. Гадар вместе с Тарделем между тем продолжали рассматривать его плотную, светло-сиреневую рубаху без ворота с широкими рукавами, отделанную по горлу и подолу трехрядной оранжевой вышивкой. На грудь свешивалась крупная, почти с ладонь треугольная бляха ярко-зеленого камня, подвешенная за острый угол на тяжелую, темного, тускло блестящего металла, цепь. Штаны были кожаные, тонкой выделки, с матовым блеском, мягкие сапоги без каблуков высотой на треть голени. И весь его облик выдавал богатого властного человека, вдруг разом потерявшего свое величие и убитого горем.

Гадар стоял, повесив на грудь леггер, прочно расставив чуть согнутые ноги и немного пригнувшись. Он был внешне спокоен, если б не цепкий, исподлобья, взгляд и напряженные кисти рук с полусогнутыми пальцами, что не висели вдоль туловища, а были направлены ладонями вперед и вниз, готовые меньше чем за секунду взлететь в боевую позицию и поставить непреодолимое защитное поле или влепить в лоб весьма ощутимый заряд. Вождь встретился с ним взглядом и, немного помедлив, отстегнул пояс с коротким мечом и положил перед собой на траву. Рядом лег нож. Хороший боевой нож с искусной резьбой на костяной ручке и надежным лезвием из блестящей, с травленым узором стали.

Оставшись безоружным, вождь снова двинулся вперед, и его полубезумный, отчаянный взгляд был прикован к лежащему окровавленному мужчине.

Когда между ними оставалось не более трех шагов, Гадар приказал на интерлекте:

— Стой! — почти не веря, что его поймут. Грозного оклика не получилось. Голос подвел, сорвавшись почти до фальцета, но мужчина понял, остановился и, чуть помедлив, заговорил на довольно исковерканном, но вполне понятном интерлекте:

— Это мой сын! Понимаете, это мой сын, пропустите!

И Гадар, поколебавшись, сделал шаг влево, уступая ему дорогу. Он не ожидал, что пожилой человек бросится вперед с такой скоростью, чтобы упасть на колени возле распростертого неподвижного тела, не переставая повторять:

— Это мой сын, понимаете, это мой сын! Он — мой единственный наследник. Он должен был возглавить род после меня…

— И в чем же дело? — впервые подал голос Ланер, не отрывая рук от левого бедра пациента.

— Я никогда не прощу себе, мой сын умер! Наш род прервался. — Файглы растерзали всех: и сына, и внука, и невестку.… О, горе нам! — он причитал и тянул заметно дрожащую руку, все боясь прикоснуться к неподвижно-спокойному лицу лежащего.

Ланер не выдержал:

— Да, жив ваш сын! Только не мешайте мне, если в самом деле, хотите, чтоб он возглавил ваш род.

— Вы спасете его? — как за соломинку уцепился незнакомец за слова Ланера, — Вы спасете его?

— Если вы прикажете своим людям, чтобы они нам не мешали и сами отойдете пока.

— Хорошо, хорошо, — заторопился вождь, поднимаясь. Он что-то коротко и властно крикнул попутчикам, те разом опустили копья и джанеры позволили себе немного расслабиться.

Постояв недолго над сыном, вождь побрел к женщине, потом к мальчику, который смирно лежал на траве, и бок его прикрывала белая салфетка. И снова взгляд вождя стал почти испуганным.

— Да жив он, жив, — заверил его Тардель, — спит он, только не трогайте его пока.

Вождь согласно кивал головой. Его люди спешились и тоже подошли к месту недавнего побоища.

— Мы немного опоздали, — вздохнул Тардель, — женщине не успели помочь. Мы можем лечить раненых, но мертвых воскрешать не умеем.

— Лишь бы мой Лоллет остался жив, он найдет себе другую жену. И мой внук Молтек, он тоже будет жить?

— Будет, — заверил Тардель, — он должен спать не менее пяти часов, — потом, коротко взглянув на вождя (похоже у них довольно примитивное понятие о времени) и пояснил, глянув на клонящееся к закату светило. — Он должен спать, пока не стемнеет. Прикажите, чтоб принесли что-нибудь теплое укутать его.