Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич. Страница 32

Когда один из них наткнулся на горбуна, тот сосредоточенно глядел вдаль. Наклонившись к его уху, раб шепнул три слова, и жрец, медленно поднявшись, пошел ко дворцу.

Через несколько минут с вершины одной из пирамид раздался низкий, торжественный голос Ах-Каока:

– Прими, владыка смерти, только что отлетевшую душу великого жреца! Прими ее достойно!

Глава шестнадцатая

ПОХОРОНЫ ВЕРХОВНОГО ЖРЕЦА

День погребения верховного жреца надолго запомнился всем жителям Тикаля.

Десять суток непрерывно, днем и ночью, при свете факелов, шла неустанная работа по подготовке почившему достойной усыпальницы.

Повелитель Тикаля – по просьбе любимой дочери – приказал похоронить верховного жреца в храме, посвященном великой воительнице Покоб-Иш-Балам.

Десятки рабов, сняв плиты пола в святилище, терзали могучее тело пирамиды, вырубая в толще склеп и лестницу в него. Скульпторы с покрасневшими от бессонницы и воспаленными от известковой пыли глазами спешно заканчивали рельефы, на которых покойный жрец приносил жертвы богам, отдыхал в тени священного дерева, подпирающего вселенную, и даже беседовал с мудрым Ах-Кин-Маи, его далеким предшественником.

По величественной наружной лестнице, бесконечными маршами уходящей ввысь, сновали рабы-носильщики, вынося в корзинах строительный мусор.

А в это время сонм жрецов под предводительством Ах-Каока, избранного преемником покойного, – ахау-ах-камха Кантуль, явившись в совет жрецов, добился его избрания – возносил божествам горячие молитвы, чтобы помочь усопшему в его трудной и далекой дороге.

Наконец все приготовления были окончены, склеп завершен, рельефы укреплены на стенах, внесены и расставлены богатые сосуды с пищей и питьем, приготовлены кучи известки и щебня, чтобы после похорон навсегда замуровать вход в гробницу.

Ранним утром торжественная процессия выступила из дворца покойного. Впереди на носилках несли тело; жители Тикаля, плотной толпой стоявшие на пути процессии, перешептывались, что у покойника вид, как у удушенного. За носилками в пышном одеянии верховного жреца шествовал Ах-Каок, окруженный новыми подчиненными. После жрецов выступали представители знатнейших родов великого города: как всегда спесивый Ах-Печ; опечаленный Ах-Меш-Кук, в свите которого выделялся прислушивавшийся ко всем разговорам Абиш; гордый након, окруженный прославленными воинами, и другие.

Большая толпа плакальщиц молча – обычаем воспрещалось днем оплакивать усопших – рвали волосы и царапали ногтями и колючками щеки и мочки ушей в знак безмерного горя. За ними в большой толпе рабов и прислужников верховного жреца шли, украшенные цветами, двое юношей и девушка-рабыня.

Их должны были замуровать заживо в преддверии склепа в качестве стражей гробницы. Лица юношей были спокойны, и только девушка время от времени бросала отчаянные взгляды в толпу, как будто надеясь увидеть там своего избавителя.

Погребальное шествие двигалось очень медленно, и прошло немало времени, прежде чем оно достигло своей цели – пирамиды Покоб-Иш-Балам. Перед лестницей с правой стороны уже находился наследный царевич Кантуль, окруженный многочисленной свитой; на его лице играла усмешка, которую он и не пытался скрывать. Его приближенные, чувствуя настроение своего повелителя, весело переговаривались между собой. С левой стороны стояла Эк-Лоль; ее сопровождало значительно меньшее число людей. Лицо царевны было печально; неожиданная потеря одного из немногих ее приверженцев, неоднократно рассказывавшего о великой правительнице прошлого и заронившего в ее душу мысль последовать ее примеру, сильно огорчила девушку. Она чувствовала себя в это утро особенно одинокой. Сейчас около девушки не было никого, на кого она могла бы положиться. На какой-то неуловимый миг у Эк-Лоль вспыхнуло сожаление, что рядом с ней нет Хун-Ахау, но приближающаяся процессия отвлекла ее от этой мысли.

Перед подъемом шествие перестроилось. После носилок и Ах-Каока на ступени лестницы вступил ахау-ах-камха Кантуль со своей свитой, за ними – царевна, а за ней последовали представители знатных родов. Ах-Печ, гневно фыркнув, протолкался к Ах-Меш-Куку и что-то шепнул ему на ухо; как и всегда сдержанный, Ах-Меш-Кук степенно наклонил голову. И только натренированное ухо Абиша сумело уловить два слова раздраженного толстяка: «детеныши» и «недолго».

Медленно-медленно поднималась печальная процессия по ступенькам. Пение жрецов становилось все более печальным и пронзительным. Им вторил крепчавший на высоте ветер. А внизу, у подножия пирамиды, выстраивались все новые и новые толпы людей, задиравших головы, чтобы не прозевать момент, когда шествие покажется на вершине пирамиды, перед тем как войти в святилище. Носилки с телом уже были близки к верхней площадке, а плакальщицы и рабы, предназначенные в жертву, только вступили на первые ступеньки лестницы.

Стоявший в толпе старый земледелец Вукуб-Ти-хаш, два дня добиравшийся до столицы, чтобы посмотреть на редкостное зрелище, шепнул своему соседу:

– А им всем будет трудно разместиться на площадке перед храмом. Уж больно много народу собралось. И перья на украшениях они себе пообломают – такая там будет давка!

И через секунду добавил мечтательно:

– Вот было бы хорошо, если бы вдруг пирамида рухнула!

– Это зачем же? – сердито спросил его сосед.

– Сразу бы не стало никого, кому надо платить налоги и сборы. – И Вукуб-Тихаш залился тихим дребезжащим смехом.

На верхней площадке пирамиды действительно было не много места. Поэтому большая часть процессии – все члены совета – так и осталась стоять на ступенях лестницы. Люди расположились так, что посередине оставался узкий проход, чтобы пропустить в нужный момент каменщиков и предназначенных в жертву, ждавших внизу у подножия. Перед входом в святилище носилки с телом были опущены на плиты, перед ними встал Ах-Каок и группа избранных жрецов, державших в руках нефритовую маску, ожерелья и другие предметы для украшения покойного. Вокруг них столпились представители знати и остальные жрецы. По сторонам носилок с телом верховного жреца стояли Эк-Лоль и Кантуль.

Когда на площадке воцарилось относительное спокойствие, горбун, стоявший с низко опущенной головой, поднял ее и пристально посмотрел на мертвеца. Жрецы прекратили петь.

– Иди с миром в царство владыки мертвых, о верховный жрец, великий Ах-Кин-Маи, – громким голосом торжественно произнес Ах-Каок и сделал нарочитую паузу.

Царевна побледнела, Кантуль злобно стиснул зубы и метнул на горбуна испепеляющий взгляд, в толпе знати недоуменно зашептались.

– Я знаю, – продолжал новый верховный жрец, – что ты при жизни носил другое имя. Но теперь, когда ты далек от нас и никто не может обвинить меня, твоего верного слугу, в лести, я говорю громко, перед лицом всех: да, ты был новым Ах-Кин-Маи, и твоею святостью и мудростью держался светоч мира, наш славный Тикаль.

Теперь речь горбуна лилась плавно и безостановочно. Он восхвалял усопшего по всем правилам заупокойного обряда.

Удивленные необычным началом речи представители знати теперь успокоились, и только в сердцах Кантуля и Эк-Лоль бушевала буря. Злобный намек Ах-Ка-ока коснулся больной темы, затрагивавшей и брата, и сестру. Оба бледные, с опущенными глазами, они, казалось, внимательно слушали похвалы покойному, но в действительности мысли их были далеко отсюда.

Наконец речь верховного жреца была закончена, и наступил последний этап обряда. Тело надлежало облечь в украшения, спустить в склеп и замуровать. По обычаю нефритовую маску на лицо покойного возлагал либо самый близкий умершему человек, либо наиболее знатный из присутствующих. После заключительного возгласа Ах-Каока: «Получи же теперь маску вечной жизни» – Эк-Лоль протянула руки к жрецу, чтобы взять маску, но перед ней неожиданно вырос брат с искаженным от гнева лицом.