Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич. Страница 5

– Где глаза у этой глупой деревенщины, этого потомка деревянных людей, погибших от потопа? Каким образом ты спасся от него, о бесстыдная бесхвостая обезьяна с разумом меньше ядрышка ореха? Какой зверь воспитывал тебя, о нечестивец, позорящий головы своих предков, если они вообще у тебя были? Как ты смел толкнуть меня? Здесь Ололтун, а не твой паршивый поселок!

Хун-Ахау остолбенело смотрел на остановившегося перед ним молодого, чуть старше его самого, воина. В длинных волосах юноши, зачесанных назад, виднелось лишь одно перо, – это означало, что его воинские заслуги еще невелики.

Противник Хун-Ахау, подбоченившись, продолжал издеваться:

– Что же ты так широко открыл рот? Ты ждешь, что с неба начнут валиться в твою пасть печеные индюшечьи яйца?

Пробегавшие мимо двое мальчишек, привлеченные шумом, остановились, прислушались, скромно хихикнули в кулачки.

Осторожность и рассудительность покинули Хун-Ахау, и, сжав кулаки, он двинулся на обидчика:

– Как ты смеешь так говорить о моих предках?

Обидчик не успел ответить: его потянул за руку подошедший высокий человек в длинном одеянии; возможно, кто-то из младших жрецов.

– Охота тебе связываться, Шбаламке, с каким-то мальчишкой. Брось! Идем, тебя зовет мой отец…

Он увлек упиравшегося воина; тот, обернувшись, крикнул Хун-Ахау:

– Мы еще посчитаемся! Через два дня я найду тебя, где бы ты ни был, и переломаю тебе все кости. Ты узнаешь, как толкать благородного воина, неуч, бесхвостая ящерица!

Они скрылись за углом ближайшего здания.

Долго еще стоял Хун-Ахау на месте, размышляя о случившемся. Он то вспоминал оскорбительные слова воина о его предках, и у него снова закипала кровь; то вдруг думал, что Шбаламке, наверное, происходит из знатного рода, и радовался, что не успел ударить обидчика. Желание мести и привычная осторожность земледельца пред лицом знатного человека боролись в нем. Неожиданно ему пришло в голову, что отец, вероятно, уже ждет его, и, испуганно посмотрев на стоявшее высоко солнце, он поспешил к условленному месту.

Ах-Чамаль действительно ждал его, но, вопреки обыкновению, не сделал никакого замечания. Было видно, что он чем-то очень доволен. Когда они вышли из города, отец сказал:

– Я нашел тебе невесту! После сбора урожая и праздника твоего совершеннолетия мы с матерью займемся приготовлениями. Пора уже, сынок, и тебе обзаводиться семьей! Чем раньше это будет, тем лучше!

Хун-Ахау довольно безразлично отнесся к этому сообщению, хотя еще совсем недавно оно взволновало бы его до глубины души. Он немногословно поблагодарил отца за заботу и снова умолк. Его беспокоила произошедшая ссора и то, что он скрывает ее от отца.

Но рассказать ему, обнаружить свое мальчишество как раз тогда, когда с ним говорили, как со взрослым, Хун-Ахау никак не мог решиться.

Вскоре Ах-Чамаль завязал разговор с Ах-Таком, односельчанином, также возвращавшимся домой, а Хун-Ахау, углубленный в свои неприятные размышления, так и дошел до селения, не промолвив больше ни одного слова. Уж скорее бы был сбор урожая! Тогда он будет взрослым и сможет достойно ответить этому грубияну Шбаламке!

Глава третья

НАПАДЕНИЕ

– Через два дня будем убирать кукурузу! – торжественно сказал Ах-Чамаль. Он многозначительно посмотрел на сына.

Хун-Ахау радостно встрепенулся. Ему уже давно казалось, когда он глядел на початки, что время уборки пришло. Но отец молчал. Сегодня, через три дня после похода в Ололтун, они, как обычно, пошли на поле, но Ах-Чамаль, осмотрев несколько стеблей, прекратил работу и вдруг произнес радостные слова. Как давно их ждал Хун-Ахау!

– Идем, скажем матери, – продолжал отец, – после сбора урожая мы отпразднуем твое новое имя, и ты будешь взрослым, сынок!

– Идем, идем скорее, отец!

Они выбрались из кукурузных зарослей и пошли по дороге к селению. Ах-Чамаль вслух размышлял, кого надо будет позвать на праздник, какие приготовить кушанья, как должен быть одет Хун-Ахау.

По обеим сторонам дороги тянулись то заросшие молодым леском отдыхавшие участки, то покрытые ровными рядами ишима. Богатый урожай будет в этом году! Все это казалось сегодня Хун-Ахау каким-то праздничным и торжественным. То здесь, то там мелькали согнутые спины работающих, а иногда и радостные лица – видно, у них тоже поспела кукуруза!

Они уже приближались к участку батаба, когда отец, внезапно прервав разговор, остановился и, вытянув шею, прислушался.

– Что это?

Со стороны поселения донесся протяжный вопль скорби или ужаса. Так кричали только по умершему, но обычай запрещал громко оплакивать покойников пока светит солнце. Значит, произошло что-то еще более страшное!

Ах-Чамаль повернул голову к Хун-Ахау, пристально посмотрел на сына; у юноши почему-то странно защемило сердце.

– Если что-нибудь случится со мной, позаботься о матери, сынок!

Новый порыв ветра принес на этот раз целый хор голосов. Лицо отца стало серым; он рванулся и побежал к селению так, как никогда еще не бегал; сын с трудом поспевал за ним.

Задыхаясь, они выбежали на площадь селения, но представшая перед глазами картина заставила их на мгновение оцепенеть. Только значительно позже Хун-Ахау понял, что все происходившее длилось каких-нибудь две-три минуты; тогда же ему казалось, что прошли долгие часы – так напряженно и насыщено событиями было это время.

Вся площадь была ареной ожесточенных схваток между жителями селения и отрядом чужих воинов. Односельчане Хун-Ахау были застигнуты врасплох: многие из них были на полях, те же, кто находились дома, почти не имели оружия. Тем не менее они отчаянно защищались, хотя нетрудно было понять, что победить врагов им не под силу.

На нижних ступенях храма несколько человек, вооруженных мечами, отбивали атаки группы воинов, во главе которых находился плотный, мускулистый мужчина в безрукавке из шкуры ягуара – очевидно, предводитель вражеского отряда. С верхней площадки, где на всякий случай были сложены кучей большие булыжники, несколько человек метали в нападающих камни. Метко брошенный камень попал в голову одного из воинов; деревянный шлем его, украшенный большим пучком перьев, раскололся, и раненый, хватаясь за голову, упал на землю. Сверху, перекрывая шум, разнесся ликующий вой; Хун-Ахау узнал в победителе их соседа Ax-Тока. Но радость была преждевременной. Защитники нижних ступеней к этому времени были перебиты, и, ступая по их трупам, враги двинулись наверх.

Тем временем на площади шла отчаянная борьба: невооруженные поселяне кидались по нескольку человек на одного воина, пытаясь его обезоружить; некоторые счастливцы заполучали таким образом мечи и копья, другие орудовали простыми дубинами. Но большинство защитников селения оставалось безоружными. Беспомощно падали они под ударами разъяренных воинов.

Толпа сражающихся то откатывалась от храма, то вновь приближалась к нему. Мертвые и оглушенные во множестве валялись на земле, и в ярости схватки их топтали и свои, и чужие. Один раненый в бессильной злобе ухватил зубами руку воина и висел, не разжимая челюстей. Тот ударом боевого топора добил его, с трудом освободив руку.

Около дома батаба лежал, уткнувшись лицом в землю, труп его владельца. Батаб был полуодет – очевидно, он отдыхал, услышав шум, выбежал из дому и был тут же убит. Жена и его старшая дочь, забыв про обычай, голосили около тела, не обращая внимания на окружающее. Двух сыновей батаба не было видно.

Штурмующие поднялись на верхнюю площадку, продолжая там свое смертоносное дело. Никто из защитников не сдавался в плен – их всех перебили. Один из победителей – молодой воин – высек огонь и вбежал в святилище. Через минуту густые черные клубы дыма поднялись к небу – маленькое деревянное здание, высохшее на солнце, занялось сразу.