Отважные мореплаватели [Отважные капитаны] - Киплинг Редьярд Джозеф. Страница 22

В Альбукерке поезд перевели в Глориетту; он прошёл через Ратонский туннель и Додж-Сити. Здесь Чейне случайно попала в руки газета, в которой он прочитал известия о сыне. Какой-то репортёр интервьюировал Гарвея. По его словам, это был действительно сын железнодорожного туза Чейне. Сообщение это несколько успокоило м-с Чейне, но она все продолжала просить доставить её поскорее до цели путешествия. Как вихрь, пронеслись они мимо Никерсона, Топеки и Марселина. Теперь уже чаще стали попадаться на пути города и деревни. Они ехали среди более населённых мест.

— Я ничего не вижу на циферблате. У меня глаза болят. С какой скоростью едем мы теперь?

— Очень быстро. Быстрее и незачем: мы приехали бы слишком рано, и нам все равно пришлось бы ждать другого поезда!

— Мне все равно. Мне только приятно сознавать, что мы двигаемся вперёд. Сядь и говори мне, сколько миль мы проезжаем!

Чейне сел и стал считать мили по мере того, как они продвигались вперёд. Локомотив жужжал, как гигантская пчела, и мчался вперёд. А м-с Чейне все ещё находила, что они едут недостаточно быстро. Был август месяц. В вагоне было жарко и душно. Часовые стрелки, казалось, не двигались. Ах! Когда же, наконец, они будут в Чикаго?

После сильного волнения у большинства людей, особенно же у мальчиков, появляется аппетит. Они спустили шторы и устроили пир по случаю возвращения блудного сына, наслаждались своим счастьем, в то время как поезда с шумом и свистом проносились мимо них. Гарвей пил, ел и без умолку говорил, рассказывая о своих приключениях. Когда одна из его рук оказывалась свободной, мать брала её и нежно гладила. Голос Гарвея возмужал от жизни на воздухе. Руки у него стали жёсткие и грубые. От его синей куртки и резиновых сапог пахло треской.

Отец, привыкший оценивать людей одним взглядом, проницательно смотрел на сына. Он не замечал, чтобы пребывание среди рыбаков дурно отразилось на сыне. Он должен был признаться, что до сих пор мало знал своего сына, но все же он помнил его заносчивым, вечно всем недовольным подростком, который к старшим относился без всякого уважения, постоянно мучил и заставлял плакать свою мать, пользовался репутацией весёлого шалопая среди жителей гостиниц и посетителей ресторанов. Между тем этот воспитанный среди рыбаков юноша замечательно стоек в своих убеждениях; он смотрит открыто и уверенно; со старшими говорит с уважением. Кроме этого, видно было, что перемена эта в Гарвее произошла навсегда, что характер его окончательно установился.

«Кто-то переломил его, — подумал Чейне. — Констанция никогда бы этого не позволила. Даже путешествие по Европе не могло бы принести ему такой пользы!»

— Но почему же ты не сказал этому… кажется, Тропу, кто ты такой? — допрашивала мать, когда Гарвей успел рассказать историю своих приключений, по крайней мере, дважды.

— Диско Троп, милая. Это самый лучший из людей, которые когда-либо ступали по палубе. Это имя я запомнил твёрдо, до остальных мне дела нет! — сказал Чейне-отец.

— Почему ты не велел ему довезти тебя до берега и высадить? Ты ведь знал, что папа озолотит его!

— Знал, но дело в том, что он принял меня за помешанного. Кажется, я имел неосторожность назвать его вором, потому что не нашёл у себя в кармане бумажника с деньгами!

— Матрос нашёл его в ту ночь у флагштока! — вздохнула м-с Чейне.

— Теперь все объясняется. Впрочем, я нисколько не обвиняю Тропа. Потом я сказал ему также, что не желаю работать, и он так ударил меня, что у меня из носу потекла кровь, как у зарезанного барана!

— Мой бедный мальчик! Они, должно быть, ужасно дурно обращались с тобой?

— Нет, ничего. Это меня образумило!

Чейне похлопал сына по колену. Он ему был теперь милее и дороже, чем когда-либо. Он не узнал в нем прежнего Гарвея. Даже глаза у мальчика светились каким-то новым, ясным светом.

— Ну, потом старик назначил мне десять с половиной долларов в месяц жалованья. Теперь он мне заплатил половину. Я не могу похвастать, что мог исполнить работу, как взрослый рыбак, но умею править лодкой не хуже Дэна, не боюсь тумана, могу управлять шхуной, когда ветер не особенно силён, закинуть невод, знаю все снасти, до поздней ночи могу складывать солёную рыбу. Да вы и не подозреваете, с какой массой работ можно ознакомиться за десять с половиной месяцев!

— Моё ученье продолжалось восемь с половиной месяцев, — сказал отец.

— Как это? Ты мне никогда не рассказывал, отец.

— Ты никогда и не спрашивал, Гарвей. Если хочешь, когда-нибудь расскажу. А теперь попробуй-ка вот этих оливок!

— Троп говорит, что полезнее всего на свете посмотреть, как трудятся и зарабатывают хлеб другие люди. А все-таки приятно обедать за хорошо сервированным столом! Не подумайте, что нас плохо кормили. На нашей шхуне еда была лучше, чем на всех других шхунах с Отмелей. Диско кормил нас прекрасно. Он чудесный человек. Был ещё там его сын и мой товарищ Дэн; дядя Сальтерс, знаток по части удобрения, он любил читать Книгу Иосифа. Сальтерс и сейчас убеждён, что я помешанный. Был там ещё бедненький Пенн, тот помешан на самом деле. Вы не должны упоминать при нем Джонстоуна, потому что… Ах! Вы непременно должны познакомиться с Томом Плэтом, Долговязым Джэком и Мануэлем. Мануэль спас мне жизнь. Жаль, что он португалец. Говорит он мало, но очень любит музыку. Он увидел, что меня несло течением, и выловил меня из воды!

— Удивляюсь, как все это не потрясло твоей нервной системы! — сказала м-с Чейне.

— Отчего бы, мама? Я работал, как лошадь, ел за двоих и спал как убитый!

Дальше нервы м-с Чейне не выдержали, так как она представила себе сына среди морских волн. Она пошла в свой будуар, а Гарвей остался с отцом и стал рассказывать ему, как многим он обязан рыбакам.

— Можешь быть уверен, Гарвей, что я сделаю все, что могу, для этих людей. Из твоих слов я вижу, что они очень хорошие люди!

— Лучшие из всего рыбачьего флота, отец. Ты можешь справиться в Глостере, — сказал Гарвей. — Но Диско до сих пор убеждён, что я был сумасшедшим, и что ему удалось вылечить меня. Дэн — единственный, которому я рассказал все о вас, о наших поездах, обо всем, но я не уверен, что и Дэн всему этому верит. Я хочу удивить их завтра. Нельзя ли нашему поезду «Констанция» проехать через Глостер? Мама все равно, кажется, не будет в состоянии никуда ехать завтра, да и нам завтра предстоит выгрузить шхуну. Вуверман купил у нас рыбу. Мы возвратились с Отмелей первые и продали рыбу по двадцати пяти долларов за центнер. Мы выдержали характер, пока он не дал настоящей цены: им нужна треска!

— Ты хочешь идти завтра на работу?

— Я обещал Тропу. Я буду смотреть, когда будут вешать рыбу. Вот квитанционная книжка! — Он вытащил засаленную записную книжку и заглянул в неё не без сознания собственного достоинства. — Осталось, по моему расчёту, всего девяносто четыре центнера!

— Найми кого-нибудь за себя! — предложил Чейне.

— Невозможно. Я всегда вёл счета на шхуне. Троп говорит, что я способнее Дэна по счётной части. Троп — человек справедливый!

— Но как же ты поедешь туда, если я не прикажу отправить «Констанцию»?

Гарвей посмотрел на часы. Было двадцать минут двенадцатого.

— Тогда я просплю до трех часов утра, а потом пойду на товарный поезд, на котором нам — рыбакам — разрешено ездить бесплатно!

— Это тоже способ. Но я думаю, можно будет доставить тебя и на «Констанции» не позже, чем если бы ты ехал с товарным поездом. Ложись спать!

Гарвей сбросил сапоги, растянулся на диване и заснул раньше, чем отец успел погасить электричество. Чейне долго смотрел на лицо сына, который спал, закинув одну руку за голову. Он думал, и, между прочим, ему пришла мысль, что он, пожалуй, был по отношению к сыну небрежным отцом.

— Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, — сказал он. — Сын, пожалуй, подвергался большей опасности, чем утонуть. Но, кажется, этого не случилось, и я не знаю, как отплатить за все Диско Тропу!