Сплошная видимость (СИ) - "MMDL". Страница 5

Хотелось не просто плакать — рыдать! — оттого, что на самом деле глубоко внутри я была отчасти счастлива из-за того, как низко пала, но лишь отчасти, ведь удовлетворила не все проклятые желания, навеянные не то испорченностью, не то форменным сумасшествием!.. Господи, он же мой брат! Пусть не кровный, но мы росли вместе! Периодически, не постоянно, однако всякий его возраст я переживала с ним, помню его младенцем, ребенком, подростком, которым он до сих пор является, что сжимает руку на моем горле еще сильнее и безжалостнее!.. Я сломала остатки своей перепутанной, испорченной лишними узелками жизни, так как загремлю в тюрьму — вполне заслуженно! Еще и извратила несформировавшуюся до конца психику Люка…

Все мое тело охватила крупная дрожь: спрятав лицо меж острых коленей, я беззвучно роняла слезы, позволяла им выкачивать, кажется, всю имеющуюся в организме воду. Так, свернувшись под дверью точно испуганный броненосец, я провела целую ночь. В какой-то момент мне послышалось, что кто-то пришел, неуверенно постукивал в дверь, и удары отдавались болью в затылок, пульсировали внутри распухшей, раздувшейся как шар, после рыданий головы.

Наутро на меня глядели с жалостью и озабоченностью все трое членов семьи, я же не могла смотреть в глаза никому, как если бы другие люди способны были увидеть мое запятнанное темными желаниями и чудовищными поступками прошлое, встретившись со мной взглядом. Одетая максимально пуритански для такой жаркой погоды, в футболку и бриджи, отдав ключ от номера отцу у дома на колесах, я поднялась по ступенькам в прохладный, пусть и залитый солнцем салон. Люк уже сидел за столом, и сесть напротив него как обычно я не смогла; глядя в пол, будто столкнувшись в тесном коридоре с пугающим незнакомцем, я протиснулась мимо насвистывающего на кухне Кэмерона, залезла на свою полку и задернула жесткую штору, больше напоминающую выдвижную молочную ширму. Остатки света пробивались и сквозь нее, отчего мой укромный уголок был весь позолочен, не считая бежевой тени, брошенной на стену моей сгорбленной, зажатой фигурой.

— Рина, не будешь завтракать? — обеспокоился отчим.

— Н-нет, спасибо…

Звякнул нож, вернувшийся на доску рядом с не до конца нарезанными овощами для тако; приблизились шаги, на ширму с внешней стороны упала тень Кэмерона. Тихо-тихо, чтобы не слышал никто, кроме нас, он спросил:

— Плохо себя чувствуешь? Дать обезболивающее?..

— Нет, не в этом дело, — ответила я, искренне тронутая такой теплой, поистине родной заботой — и в то же время пристыженная ею… — Ночь прошла тяжело… Мне надо доспать, только и всего…

— Хорошо, сладких снов. Тако я и тебе сделаю и положу в холодильник.

— Спасибо…

Пухлая холодная подушка пахла цветочным шампунем из предыдущего мотеля, аромат убаюкивал. Вскоре вернулся отец, сдавший ключи от обоих номеров; какое-то время дом на колесах простаивал на парковке, пока не закончился завтрак; разговоры за столом велись чуть ли не шепотом — даже в таких мелочах отражалась отзывчивость всех членов моей семьи, что делало только больнее, ведь вон какие они чудесные! — а я поступила как форменная дрянь…

Сквозь топкую, ослабляющую дремоту я слышала, как зашумел мотор, ощутила мелкие вибрации, прошедшие через полку и все мое тело. Дом на колесах выкатился с парковки, вернулся на дорогу и поехал в сторону окончания нашего совместного отдыха, неблизкого… в некоторой мере уже мной желаемого… Под моим спальным местом скрипнула двухместная кровать: папа и Кэмерон минувшую ночь провели ярко (по сравнению с предыдущими), так что тоже не спали; один из них наверстает упущенное сейчас, пока другой будет просиживать часы за рулем. И не имеет значения кто именно! Я чувствую себя в полнейшей безопасности, находясь в руках любого из них.

Я спала очень тревожно, отрывисто, периодически открывая глаза и видя теряющую золото стену — наполняющуюся рыжиной. Незаметно мимо проскользнула половина дня: когда я, потирая глаза, отодвинула штору и слезла с полки, солнце уже потихоньку спускалось, держалось нехотя, неуверенно и невысоко над высохшей травяной пустыней и узкой пыльной дорогой, отчего-то сменившей асфальт. Кэмерон был за рулем, отец умывался в кухонной раковине после крепкого сна. Люк с задвинутой шторой полеживал на своей полке над водительским местом. Возможность не пересекаться с ним даровала мне облегчение, даже пробудился здоровый аппетит, так что я добралась до оставленного в холодильнике тако со сладковатым соусом и, голодно уминая его, следом за отцом подошла к носу салона.

Держась за край полки Люка, папа приглядывался к виду через лобовое стекло: словно не верил, что все же проснулся, — потому что видел сейчас пролетающего над радугой дракона вместо скучноватого пейзажа пустыни.

— Где мы?..

— Не знаю, — улыбчиво пожал плечами Кэмерон.

— Ты же был за рулем!

— Я свернул на повороте и теперь не знаю.

— Так надо было ехать же все время прямо! Зачем ты это сделал?!

— Мне стало любопытно, — вновь пожал плечами он.

— И теперь мы черт знает где! — всплеснул руками отец. — Зато ты утолил любопытство!

— Ага, прекрасно себя чувствую!

Папа измотанно рухнул на пассажирское сиденье. На его недоумевающем лице отчетливо читалось: «Просто, черт возьми, не верится!..» — только вместо поминания черта на кончике языка крутилось явно что похуже…

— Пап, седые волосы… — вполголоса вклинилась я, пока в одночасье возникшие глубокие морщины на его лбу не деформировали черепную кость. — Постарайся не нервничать лишний раз…

— Да черт с ней, с сединой! Я такими темпами облысею на нервной почве!..

— Ничего, куплю тебе парик, — как ни в чем не бывало зубоскалил Кэмерон, — из тех, что подороже.

Отец держался недолго: наконец, сквозь пальцы прижатой к губам ладони послышался короткий хрипловатый смешок, и папа отнял руку от посветлевшего лица:

— Ненавижу тебя, — с противоречивой, но однозначно искренней улыбкой произнес он. — Найди у кого можно спросить дорогу.

— Уже нашел — кого выбираешь: ящерицу или череп коровы?

Папа шутливо пихнул водителя ногой в бок, после чего так и замер, обдумывая дальнейший план действий. Одна нога отца покоилась у Кэмерона поперек бедер, свободная рука того — на отцовском колене, и это выглядело так по-домашнему тепло, что на душе все вновь затопило покоем. Пожалуй, так и должна выглядеть настоящая любовь: когда в первую очередь вы друг для друга лучшие друзья, во вторую — члены дружной и крепкой семьи и уже в третью — любовники…

Скрипнула верхняя полка! — отдернув штору, Люк, как черт из табакерки, свесился вниз головой у моего левого плеча! От испуга я чуть не выронила остатки крайне припозднившегося завтрака.

— Нам ни в коем случае нельзя останавливаться в придорожном стриптиз-баре! — ни с того ни с сего сказал он, глядя то на своего отца, то на моего. — Иначе стычки с вампирами не миновать! И выживет только Рина.

В ответ на его сомнительное заявление ухмыльнулся лишь Кэмерон, так как единственный понял, о чем именно шла речь.

— Что? — поднял брови папа.

— «От заката до рассвета», — за сына ответил Кэмерон. — И почему, скажи-ка на милость, выживет одна Рина? Чем я хуже Клуни?

— А я тогда кто? — сложив руки на груди, спросил отец.

— Ты — старый занудный отец девочки-подростка, — просиял Кэмерон и тотчас получил игривый пинок под ребра.

Люк, довольный донельзя, что сумел втянуть взрослых в обсуждение, повернулся ко мне, сияя широкой улыбкой, — на автопилоте я бросила взор на его лицо… Этой ночью его горячие мягкие губы касались вовсю моей киски… Проклятье!

— Простите… — обронила я всего слово, прежде чем резко развернуться на сто восемьдесят градусов и умчаться в тесный туалет, оснащенный унитазом, узенькой раковиной да выдвижной душевой кабиной. Я не могла смотреть на отражение в зеркале; включила ледяную воду, набрала полные ладони и плеснула в покрасневшее лицо, забрызгав пол. Сердце колотилось как бешеное, кожа перегревалась, будто под ней раскалилась спираль, как в духовке. Мокрые кулаки я прижала к закрытым глазам, игнорируя скатывающиеся к локтям ледяные капли. — Не возбуждайся… Не возбуждайся, дура ты этакая!.. — едва слышно шептала я, присев на опущенную крышку унитаза. Я должна терзаться муками совести, а не оказываться вновь и вновь на седьмом небе от счастья, вспоминая то кошмарное, запретное, что совершила!..