Сказки Старой Англии - Киплинг Редьярд Джозеф. Страница 27

«Их сердца изменились. Для меня они перестали быть открытыми, как раньше».

«Это потому, что у тебя только один глаз. Приди ко мне, и я буду твоими обоими глазами».

«Нет, — сказал я. — Я должен научить мой народ пользоваться ножом, как ты когда-то научила меня». — Дело в том, что нож держат в руке не так, как держат каменный топор.

«Все, что ты сделал, — сказала она, — ты совершил не ради своего народа, а ради женщины».

«Тогда почему же бог принял мой правый глаз? И почему ты сердишься?» — спросил я.

«Потому что бога может обмануть любой мужчина, а женщину — ни один. И я не сержусь на тебя. Я только очень тебя жалею. Подожди немного, и ты своим единственным глазом увидишь, почему», — ответила она и скрылась среди ветвей.

Мы отправились обратно, каждый нёс свой нож и со свистом рассекал им воздух — тссс-тссс. Топор так никогда не свистит. Он ухает — умп-умп. И Зверь услышал. Зверь увидел. Он понял! Он везде от нас убегал. Мы все смеялись. Когда мы шли, брат моей матери — Вождь Мужчин — снял своё ожерелье Вождя, составленное из жёлтых морских камешков…

— Из чего? А, вспомнил! Янтарь! — воскликнул Пак.

— …и хотел надеть его на меня. «Нет, — ответил я, — я и так доволен. Что может значить один потерянный глаз, если другим я вижу жирных овец и ребятишек, бегающих в безопасности?» Брат моей матери сказал тогда всем остальным: «Я же говорил вам, что он ни за что не захочет принять дар». Потом они стали петь песню на нашем древнем языке — песню Тора. Я запел вместе с ними, но брат моей матери сказал: «Это твоя песня, о Купивший Нож! Мы сами споём её, Тор!»

Но я ещё ничего не понимал, пока не увидел, как все обходят мою тень. Тогда я понял, что меня считают богом, подобным богу Тору, который пожертвовал правой рукой, чтобы победить Большого Зверя.

— Неужели богом? — чуть не выкрикнул Пак.

— Клянусь Ножом и Белыми Скалами, так оно и было. Они расступались перед моей тенью, как расступаются перед жрицей, когда она идёт в Долину Мёртвых. Я испугался. Я утешал себя только одним: «Моя мать и моя возлюбленная никогда не назовут меня Тором». Но все равно меня охватывал страх, как он охватывает человека, на бегу свалившегося в яму с крутыми склонами, когда он начинает чувствовать, что выбраться оттуда будет очень трудно.

Когда мы пришли к прудам, там уже собрались все. Мужчины показывали ножи и рассказывали, как они их получили. Все видели, как Зверь улепётывает от нас. Сбившись стаями, с диким воем, волки уходили на запад, за реку. Зверь понял, что наконец-то, наконец-то у нас появился нож! Да, он понял! Я сделал своё дело. Потом среди жриц я нашёл свою Возлюбленную. Она взглянула на меня, но даже не улыбнулась. Обращаясь ко мне, она делала знаки, какие делали жрицы, обращаясь к богам. Я хотел заговорить, но брат моей матери стал говорить от моего имени вместо меня, как будто я был одним из богов, от имени которых жрецы говорят с народом в канун Иванова дня.

— Помню, помню. Мне ли не помнить этот праздник!

— Рассердившись, я пошёл к дому матери. Она хотела встать передо мной на колени. Я уже совсем разозлился, но она сказала: «Только бог осмелился бы так говорить со мной, жрицей. Человек побоялся бы кары богов». Я взглянул на неё и рассмеялся. Мне было грустно, но я смеялся и не мог остановиться. Вдруг меня окликнули на нашем древнем языке: «Тор!» На пороге стоял юноша, с которым я сторожил свои первые стада, тесал первую стрелу, сражался с первым Зверем. Он просил моего разрешения взять себе в жены мою Возлюбленную, жрицу. Он стоял, не смея поднять на меня взор, почтительно положив руки на лоб. Он весь трепетал от страха, но это был трепет перед богом, меня же — человека, мужчину — он не боялся ни капельки. Я не убил его. Я сказал: «Позови ту девушку». Она тоже вошла без страха — она, та самая, что приходила ждать меня у прудов и обещала быть мне верной. Она не опускала глаз, ведь она была жрицей. Как я смотрю на облако или гору, так смотрела она на меня. Она заговорила на древнем языке, на котором жрицы обращаются с молитвами к богам. Она просила, чтобы я разрешил ей разжигать огонь в доме этого юноши и ещё чтобы я благословил их детей. Я не убил её. Я услышал, как мой собственный голос, съёжившийся и застывший, отвечал: «Пусть будет по-вашему». Они вышли, взявшись за руки. Моё сердце съёжилось и застыло, в голове словно прошумел ветер, в глазах почернело. Я повернулся к матери: «Скажи, может ли бог умереть?», и прежде чем провалиться в гудящую темноту, успел услышать её взволнованный голос: «Что с тобой? Что с тобой, сынок?» Я свалился без чувств.

— О бедный, бедный бог, — сказал Пак. — А что же твоя мудрая мать?

— Она поняла. Как только я свалился, она все поняла. Когда я пришёл в себя, она прошептала мне на ухо: «Будешь ли ты живым или мёртвым, в прежнем образе или нет — я останусь твоей матерью». Это было хорошо, это было лучше, чем та вода, что она мне подала, лучше, чем само выздоровление. Мне было стыдно, что я упал, но все равно я был счастлив. Она была счастлива тоже. Мы не хотели терять друг друга. У каждого человека есть только одна мать. Я подбросил в огонь дров, закрыл дверь и, как в прошлые годы, сел у её ног, а она расчёсывала мне волосы и пела. Наконец я спросил: «Что мне делать с теми, кто называет меня Тором?»

«Тот, кто совершил подвиг, доступный одному богу, должен вести себя, как бог, — сказала она. — Я не вижу другого выхода. Пока ты жив, люди будут тебе послушны, словно овцы. Ты не можешь их прогнать».

«Эта ноша более тяжёлая, чем я могу вынести», — сказал я.

«Со временем будет легче. Со временем, возможно, ты не захочешь променять это ни на одну девушку. Будь мудрым, будь очень мудрым, сынок, потому что единственное, что тебе осталось, — это слова песни и поклонение тебе, как богу».

— О, бедный бог! Но когда тебе поклоняются или поют песни в твою честь — это не так уж и плохо.

— Я знаю, что не плохо, но я отдал бы это все — все! — все за собственного малыша, который бы раздувал пепел в моем очаге. — Человек выхватил нож из земли, засунул его за пояс и встал. — И все же разве я мог поступить иначе? Овцы — они как люди.

— Это очень старая история, — отвечал Пак. — Я слышал её не только на Белых Скалах, но и среди деревьев, там, где растут Дуб, Терновник и Ясень.