Потаенный дворец - Джеффрис Дайна. Страница 6

Водитель остановил машину напротив лужайки, после которой улица становилась еще круче. Флоранс расплатилась, вылезла и оглядела материнский дом, залитый солнцем. Три перегородчатых окна на втором этаже, два таких же внизу. В последнем письме Клодетта предупредила, что дом совсем маленький, всего две спальни и выносной туалет. Флоранс с трудом представляла, как ее церемонная, привыкшая к удобствам мамочка ходит туда слякотной английской зимой. Перед домом был крошечный садик с низкой зеленой изгородью. Флоранс подошла к увитому диким виноградом крыльцу с навесом на столбах, как вдруг дверь распахнулась.

В проеме, натянуто улыбаясь, стояла Клодетта. Флоранс показалось, будто перед ней пронеслось все ее детство.

– С приездом, дорогая. Входи. Мы живем здесь очень просто. Надеюсь, ты поймешь.

Мать говорила с ней по-английски, чего раньше никогда не делала. Наверное, привыкла за столько лет жизни в этих местах, где не с кем переброситься французской фразой. Волосы Клодетты, в которых появилась седина, были убраны в аккуратный узел на затылке. Мать не утратила привычки элегантно одеваться и встретила дочь в серой облегающей юбке и светло-розовой блузке. Шею украшала одна нитка жемчуга. Так Клодетта одевалась, когда они жили в Ричмонде.

Ощущая незримую пропасть между ними, Флоранс заставила себя улыбнуться и подошла к матери. Клодетта постарела, и что-то в ее облике изменилось. Кажется, она даже похудела. Семь лет – долгий срок.

После торопливого объятия Клодетта взяла Флоранс за руку:

– Дорогая, я до сих пор не понимаю, почему ты рискнула отправиться в Англию. Война еще продолжается. В письме ты ничего не рассказала. Зачем было подвергать себя такой опасности?

– Это долгая история. Я…

– Ты была там несчастлива? – перебила ее мать. – Я думала, тебе там хорошо.

– Видишь ли… – Флоранс задумалась над ответом. – Я была счастлива. И мне было хорошо… в той или иной мере.

– Тогда зачем возвращаться?

– Война многое изменила, – сказала Флоранс, избегая ответа на вопрос; она еще не была готова рассказать матери правду. – Я же тебе писала, с каким удовольствием занималась садом, готовила еду, делала заготовки. Мне это приносило немало радости. – (Клодетта хмыкнула.) – Видела бы ты мой сад. Просто чудо! Я выращивала все овощи. У нас были куры, козы и…

Казалось, Клодетта едва ее слушает.

– Боже, ну почему мы с тобой разговариваем в прихожей! – воскликнула она, вновь перебивая дочь. – Я затопила камин в гостиной. Сегодня холодновато.

Флоранс нахмурилась. Она наслаждалась по-летнему теплым днем. Еще немного, и осень сметет это тепло.

Она поставила чемодан и только тут заметила простенькое зеркало, висящее напротив входной двери. Как это в духе ее матери! Та не упускала случая полюбоваться на себя в зеркале. Однако сейчас Клодетта даже не взглянула на свое отражение. Флоранс все же посмотрелась в зеркало и поправила свои непокорные светлые локоны.

В маленькой гостиной на стуле рядом со столиком дремал здоровенный рыжий кот. Поодаль, в углу, стояли напольные часы. Кот приоткрыл зеленый глаз, мельком взглянул на незнакомку и, не выразив недовольства, снова погрузился в дрему.

– Надо же, у тебя кот, – удивилась Флоранс.

– Это не мой. Он принадлежит… вернее, принадлежал одной милой женщине, которая оставила наш мир.

– Она умерла?

– Какое неприятное слово. В общем, кот перебрался жить сюда. Мне он нравится.

– И как его зовут?

– Франклин Робинсон, – ответила мать. – Я зову Робби. Хочешь чая?

Флоранс удивленно вскинула брови. С каких это пор ее мать держит кота и пьет чай? Флоранс вспомнилось детство, когда был жив отец и семья жила в Ричмонде. Клодетта всегда вела себя как истая француженка, хотя порой и одевалась на манер знатной английской леди.

Пока Клодетта хлопотала на кухне, Флоранс рассматривала гостиную – уютную комнату с низким потолком. Что-то перекочевало сюда из ричмондского дома: желто-голубые кружевные подушки, два кресла и сине-белый ковер, когда-то лежавший на полу в родительской спальне. От камина, где трещали дрова, веяло жаром. Флоранс захотелось открыть окно. В этот момент с чайным подносом вернулась мать.

– Где туалет? – спросила Флоранс и встала.

Мать опустила поднос на столик, кивком указав в сторону двора. Только сейчас Флоранс обратила внимание на сильно постаревшие материнские руки.

Когда она вернулась в гостиную, Клодетта стояла, держа в руке заварочный чайник.

– Дай-ка я налью нам чая, – сказала мать, и обе засмеялись. – Угощайся печеньем. Разумеется, овсяным. И масла в нем маловато. Я пеку и передаю в «Женский институт» на продажу. Вносим свой вклад в помощь фронту.

Флоранс не знала, как ответить. Прежняя Клодетта не стала бы возиться с овсяным печеньем.

– Попробуй варенье. Яблоки с ревенем. Ревень я выращиваю, а от прежних хозяев мне достались две яблони. Правда, с сахаром тяжело. Я часто заменяю его морковкой. Летом кладу инжир.

Интересно, мать тосковала по их отцу, когда переехала сюда из Ричмонда? А по своим дочерям? В ее письмах об этом не было ни строчки. Клодетта редко упоминала об их прежней жизни в Ричмонде, если не считать сообщений о том, какие вещи продала и какие оставила себе. Интересно, какие чувства испытывает мать по тем дням? Флоранс хотелось спросить об этом, но обсуждение чувств всегда было запретной темой.

– Значит, ты счастлива здесь.

Клодетта кивнула, но вид у нее был напряженный.

– Между прочим, это дом семнадцатого века.

– А почему ты решила переехать именно сюда, в эту деревню?

– Котсуолдс напоминает мне Дордонь.

– Но, маман, ты могла бы поехать с нами. Если не сразу, то потом, когда еще не начались военные действия. И во время войны мы жили бы все вместе.

– Нет, не могла. Сама знаешь: в том доме мало места. Туда даже на время не приедешь, иначе тебе с Элизой пришлось бы спать в одной комнате.

– Я бы не возражала.

– Терпеть не могу тесноту! И вы трое прекрасно справлялись без меня.

Флоранс чувствовала: Клодетта что-то скрывает. Может, эта жизнь в одиночку была ей нужна, чтобы видеться с… Нет, конечно. С тех пор как мать изрезала красное платье, прошло много лет. Тогда Клодетта в последний раз видела его. Флоранс взяла чашку и сделала глоток. Вкусно. Безупречный вкус позволял матери заваривать превосходный английский чай даже сейчас, когда он, в числе многих продуктов, продавался по карточкам.

– Как твои сестры? – спросила Клодетта.

– Хорошо. Надеюсь, что с ними все благополучно. Во всяком случае, так было, когда я уезжала… А ты знаешь, что Элиза ждет ребенка? – помолчав, спросила Флоранс.

Клодетта поджала губы.

– И, как понимаю, без мужа. Впрочем, это в духе Элизы. Моя средняя всегда была дикаркой.

– Маман, ты слишком поспешно судишь. Отцом ее ребенка был Виктор. Смелый человек. Нацисты его схватили и казнили. Это было ужасно! Я думала, Элиза этого не переживет. Не представляю, как она сейчас.

Клодетта вздохнула и печально покачала головой. Флоранс не знала, относился материнский вздох к гибели Виктора или к незамужнему положению Элизы.

– Нам всем тогда было чудовищно тяжело, – сказала Флоранс, и у нее дрогнул голос; немного успокоившись, она продолжила: – Мы все втянулись в помощь местному Сопротивлению. Даже Элен, а ты знаешь, насколько она осторожна. В таких условиях поневоле пришлось выбирать, на какой ты стороне.

Клодетта молча кивнула. Не сказала, что понимает, как тяжело было ее дочерям. Не коснулась руки своей младшей.

– Ты не поверишь, как война разделила людей в деревне. Старые друзья стали врагами. Это было ужасно! Правда, после казни Виктора многие очнулись и поменяли свою позицию. Думаю, его гибель стала последней каплей.

Клодетта снова промолчала. Флоранс чувствовала, что ее слова падают в пустоту. У нее внутри все бурлило, но не от избытка сил. Она набиралась смелости, чтобы сказать матери об истинной причине своего бегства в Англию.