Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович. Страница 103

К Е. Р. ДАШКОВОЙ

Москва, генвар. 22-го дня 1784.

Милостивая государыня!

Окончив препорученную мне от Академии аналогическую таблицу букв К и Л, имею честь представить при сем оную вашему сиятельству, равно как и выписанные мною слова из Архангелогородского летописца. Все же материалы, полученные мною от Академии для сей работы, возвращаю в пакете, адресованном на имя г. секретаря Лепехина.

Ваше сиятельство изволили мне поручить сообщить вам все производные и сложные слова от глагола дать. Я собрал их, сколько мог припомнить, и прилагаю здесь на особенном листу.

На сих днях нашел я его сиятельство графа Петра Ивановича в расположении удовлетворить желанию нашему, милостивая государыня, о сообщении в Академию охотничьих терминов. Из усердия моего к успехам Академии воспользовался я сим случаем и тотчас под его диктатурою написал собрание тех терминов, сколько он вспомнить мог. Здесь представляю оные для помещения в те буквы аналогической таблицы, куда какое название принадлежать может. Что же надлежит до дефиниций, то я также стараться буду найти графа в расположении их мне надиктовать, а я с охотою возьмусь привести его работу в порядок, какового словарь наш требует.

С самого приезда моего сюда был я непрестанно болен, так что, со всею моею ревностию работать для Академии, не мог я ранее окончать моих литер.

Теперь пишу сословник и, в исполнение вашего повеления, поспешу прислать несколько артикулов к вашему сиятельству.

Позвольте, милостивая государыня, повторить всегдашние мои уверения о глубочайшем почтении и совершенной преданности, с коими навсегда имею честь быть, милостивая государыня, вашего сиятельства всепокорнейший слуга...

К П. Б. ПАССЕКУ

Москва, 4 февраля 1784.

За милостивое покровительство ваше по делу моему с графинею Г., как и за почтеннейшее письмо ваше от 20-го прошедшего месяца, приношу в[ашему] в[ысокопревосходительству] покорнейшее благодарение.

Я отдаю на собственный ваш суд, не прискорбно ль бы мне было: за то, что у меня похищено наглым образом, взять половину той цены, за которую бы я ей не продал добровольно, а сверх того, и с издержек моих также принять на мой счет половину. Я, конечно, имею все почтение к ее полу и к ее летам, но знаю то, что для нее, по ее богатству, 2500 руб. ничего не значат и что несогласие ее происходит, откровенно сказать, от одной скупости.

В. в. знаете мою к вам совершенную преданность, за которую подали мне новый знак вашего ко мне благодеяния. Я имею к вашему правосудию такую полную доверенность, что за счастие почту, если вы, милостивый государь, возьмете труд на себя решить дело совестным образом. Я наперед даю вам честное слово повиноваться всему тому, что вы присудите. Пусть то же сделает графиня Г—кова. Ваше решение пусть будет для обоих нас без апелляции. Я, с одной стороны, уверен, что вы ни мне для графини, ни ей для меня никакого предосуждения не сделаете, а с другой — могу вас уверить, что у меня в голове нет взять с нее больше, нежели что следует мне по правосудию.

Ожидая от вас, как от моего благодетеля, сего нового опыта вашей ко мне милости, остаюсь…

К П. И. ПАНИНУ {*}

С.-Петербург, 4 апреля 1788.

Быв не в состоянии ехать в Невский в самый день памяти покойного графа, исполнил я сей долг на другой день и видел монумент. Должен сказать правду вашему сиятельству, что за ту сумму, чего он вам стоит, можно бы в Италии сделать гораздо лучше, ибо тут мастер весьма неясно изобразил свою идею. По сторонам бюста поставил он две фигуры, но что чрез их сказать хотел, того усмотреть невозможно, да и фигуры коротки и худо драпированы. Словом, сей монумент сравнивать нельзя с теми, кои в Италии видал я над телами людей партикулярных.

Здешняя полиция воспретила печатание «Стародума»; итак, я не виноват, если он в публику не выйдет.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностию честь имею быть, м. г., вашего сиятельства всепокорнейший и нижайший слуга…

V. Письма из третьего заграничного путешествия (1784—1785)

К РОДНЫМ {*}

Рига, июля 1784.

Матушка, друг мой сердечный Федосья Ивановна, здравствуй!

Мы сегодня отсюда отъезжаем, слава богу здоровы. Пускаемся в путь далекий. Сколько приятностей ни нахожу я в вояже, да они смешаны с тем сердечным огорчением, что я очень долго не получу об вас никакого сведения. Надобно доехать до Флоренции и тамо ждать ваших писем. Легко станется, мой сердечный друг, что и вы от меня долго писем не получите. Я писать, всеконечно, стану, да не могу отвечать за исправность почты. Часто почтмейстеры их бросают, и они по нескольку месяцев у них на столах валяются. — Здесь прожили мы изрядно, отдохнули, посмотрели Риги и благополучно отъезжаем. В Лифляндии и Эстляндии мужики взбунтовались против своих помещиков; но сие нимало не поколебало безопасности, большой дороги. Мы все те места проехали так благополучно, как бы ничего не бывало; везде лошадей получали безостановочно. Что после нас будет, не знаю: но мужики крепко воинским командам сопротивляются и, желая свергнуть с себя рабство, смерть ставят ни во что. Многих из них перестреляли, а раненые не дают перевязывать ран своих, решаясь лучше умереть, нежель возвратиться в рабство. Словом, мы сию землю оставляем в жестоком положении. Мужики против господ и господа против них так остервенились, что ищут погибели друг друга.

Описание нашего пути до Риги не заслуживает внимания; но как тебе, матушка, все то интересно, что до нас принадлежит, то я напишу тебе наш журнал. Мы выехали под вечер в воскресенье, ехали всю ночь под дождем и в понедельник приехали обедать в Ямбург. Приметя, что один наш сундук очень тяжел, решились мы вынуть из него все ненужное и возвратить в Петербург. Сей перебор занял нас так много, что в Нарву приехали около полуночи и спали как мертвые. Проснулися поздно. Наняли коляску и поехали от Нарвы версты три в сторону, смотреть славных водяных порогов. Признаюсь тебе, что я не воображал найти такого страшного зрелища. Представь себе целый ряд, на полверсты с лишком, водяных гор, которые с высоты ужасным стремлением и с ревом падают вниз и походят на белейший снег. Рев так громок, что за 12 верст во время непогоды слышен. Подходя к ним, кажется, что идешь в Нептуново царство. От Нарвы до Риги ехали мы день и ночь и терпели много от жаров; сюда приехав, отдохнули и пускаемся в путь далее. Вот, мой сердечный друг, все наше путешествие. Пожелай нам продолжать его так же благополучно, как начали. Прости!

Всех наших друзей обнимаю от сердца. Княжне Катерине Семеновне прошу сказать почтение и желанно ей всякого благополучия.

Лейпциг, 13/24 августа 1784.

В прошедшую субботу приехали мы сюда благополучно. Из Кенигсберга, откуда мы в последний раз писали, были мы в дороге до Лейпцига одиннадцать дней, то есть по скверной прусской почте, ехав почти всегда день и ночь, не могли мы сделать в одиннадцать дней больше 777 русских верст. У нас добрый извозчик скорее довезет на одних лошадях. Теперь, богу благодарение, доехали мы до города, где с большею приятностию отдохнуть можем, проехав около двух тысяч верст. Жена моя, ехав без девки, выносит храбро все дорожные беспокойства. Ты не поверишь, какое нахожу в ней утешение и как я рад, видя ее здоровою. Однажды прихворнула было она в Кенигсберге; разболелся у нее зуб; но мы с ним церемониться не стали, и тотчас решилась она его вырвать, что благополучно и исполнено. Голова моя один раз сильно, а другой раз слабее меня помучила; но какая разница с тем, что со мною бывает, живучи на одном месте. Я думаю, что и тут сам я был причиною обоим пароксизмам. Оба раза разозлился я на скотов почталионов и заплатил за свой гнев головною болью. Правду сказать, надобно быть ангелу, чтоб сносить терпеливо их скотскую грубость. Двадцать русских верст везет восемь часов, всеминутно останавливается, бросает карету и бегает по корчмам пить пиво, курить табак и заедать маслом. Из корчмы не вытащить его до тех пор, пока сам изволит выйти. Вообще сказать, почтовые учреждения его прусского величества гроша не стоят. На почтах его скачут гораздо тише, нежели наши ходоки пешком ходят. В Саксонии немного получше; но также довольно плохо. Не знаю, как пойдет далее. По счастию нашему, прескучная медленность почталионов награждалась прекрасною погодою и изобилием плодов земных. Во всей западной Пруссии нашли мы множество абрикосов, груш и вишен. В здешнем городе останемся мы еще на несколько дней. Хотим, отдыхая, собрать свои силы к переезду другой половины нашего пути; а сверх того, хотим здесь несколько экипироваться. Мы и люди наши износили все наше дорожное платье. Можно сказать, что, выехав из Петербурга в новых платьях, приехали сюда в лохмотьях. Не понимаю, отчего все изодралось. Вез я с собою шелковый новенький и прекрасный кафтанец, но в Риге за ужином у Броуна немецкая разиня, обнося кушанье, вылила на меня блюдо прежирной яствы. Здесь хочу нарядиться и предстать в Италию щеголем. Ласкаюсь, что время проведем приятно, если бог даст нам счастье получить ваши письма. Такое долгое безызвестно несносно. Знаю, что иначе быть не может; да никакое рассуждение сердечного чувства победить не может. Прошу тебя, матушка, бога ради, не пренебрегай писать к нам чаще: по крайней мере, чтоб я всякие две недели мог иметь о вас известие. Неполучение писем ваших может отравить всю приятность жизни нашей, и сомнение о состоянии здоровья всех моих родных не даст мне вкусить здесь прямого удовольствия. Итак, мой сердечный друг, войдите в наше состояние и пишите к нам регулярно; а мы, с нашей стороны, будем так часто к вам писать, как в первый наш вояж. К тебе же, матушка, буду писать большие письма, а ты их читай батюшке и всем нашим друзьям. Журнал наш, друг мой сердечный, нимало не интересен, и я его к тебе не сообщил бы, если б не знал, как все вы нас любите и как охотно будете читать об нас все то, что посторонним людям могло б очень наскучить. В Риге проводили мы наше время столько весело, сколько в Риге можно, и выехали из нее 23 июля нашего стиля, в шесть часов после обеда. Возьми ты теперь календарь, где есть станции от Риги до Митавы, и смотри, по скольку верст мы когда переезжали. В тот вечер ужинали мы в Олее. Тут встретили мы двух рижских дворянок, коя сами вояжируют в Митаву. Мы с ними ужинали, и хотя количество пищи для нас, для них, для людей наших и для их людей было весьма малое, но, благодарение богу, насытившему некогда пятью хлебами пять тысяч народа, все мы были сыты. Ночь всю мы ехали, а 24 числа поутру приехали в Доблен завтракать. Здесь примечания достоин один старинный развалившийся замок, весьма похожий на Тундердер-трунк, о котором писано в «Кандиде». Обедали во Фрауенберге у почтмейстера, старика предоброго, который утешается тем, что воспитывает дочь свою, учит ее бренчать на клавикордах и петь. Я не могу судить об успехе; но мне кажется, что за стеною слушать ее гораздо лучше. Ночевать приехали мы в Шрунден. 25 числа поутру жена тутошнего диспонента Фока прислала к моей жене блюдо плодов и цветов. За сию учтивость ходил я к ним с визитом и нашел весьма честный дом. Семья их состоит теперь из двух сыновей и дочери, madame Manteufel, совершенной красавицы. Она вдова, молодая, умная и преласковая. Вся семья приняла меня, как брата родного, и все они пошли со мною на почтовый двор, к жене моей. Мы всех их нашли в черном платье, ибо за четыре месяца пред сим умерли, одна после другой, две дочери, девушки моложе двадцати лет. Старики огорчены пребезмерно, и по их словам видно, что обе умерли от колики, которой помочь было некому. Жена моя одарила их магнезиею, ревенем и многими рецептами, коими запаслась она ради несварения моей грешной утробы. В сем месте мы так хорошо завтракали, что нигде обедать не останавливались. К ужину приехали мы в Обербартау; но не могли двух минут остаться на почтовом дворе: такая бездна сверчков, что от их крика говорить нельзя; мы друг друга разуметь не могли. В Петербурге поварня генерал-прокурора весьма знаменита сверчками. Повара его работают молча, потому что также друг друга расслушать не могут; сверчки валятся в кушанье, но со всем тем, я думаю, что обербартовский почтовый двор не уступит поварне его сиятельства. Мы принуждены были тотчас выехать и всю ночь продолжать путь наш. Поутру 26 числа пристали позавтракать в Ниммерзат, к пребедному почтмейстеру, у которого, кроме дурного хлеба и горького масла, ничего не нашли. В 4 часа пополудни приехали в Мемель. Продолжение моего журнала пришлю к тебе на будущей почте, а теперь от писания рука устала. Видишь, мой сердечный друг, что журнал мой не заслуживает быть читан. Надеюсь, что по прибытии моем в Италию будет он интереснее. Отсюда пойдет почта в субботу, и ты получишь от меня продолжение журнала по прибытие наше в здешний город.