Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович. Страница 138
В многочисленных записках, посвященных военным делам, Павел, прежде чем обсуждать конкретные проблемы необходимой реформы, дает оценку общего «внутреннего положения» в стране. При этом всегда осуждает екатерининское правление. Бумаги Павла отразили его размышления над большим кругом социально-политических и военных проблем, о которых, несомненно, он беседовал и с воспитателем и с Петром Паниным. Так постепенно он был подготовлен к мысли о необходимости не частных реформ, а выработки «фундаментальных законов». В записке под низванием «Мнение» он писал: «Спокойствие внутреннее зависит от спокойствия каждого человека, составляющего общество; чтоб каждый был спокоен, то должно, чтоб как его собственные, так и других подобных ему, страсти были обузданы. Чем их обуздать иным, не иначе как законами? Они общая узда; и так должно о сем фундаменте спокойствия общего подумать. Здесь опять воспрещаю себе больше о сем говорить, ибо сие рассуждение довело б меня до того пункта, от которого твердость и непоколебимость зависит...»
В 1778 году между Павлом и Петром Паниным, жившим под Москвой, шла оживленная переписка, в которой обсуждались важные политические вопросы. В письме от 14 сентября 1778 года Павел писал: «Свобода, конечно, первое сокровище всякого человека, но должна быть управляема крепким понятием оной, которое не иным приобретается, как воспитанием, какое не может быть иным управляемо, чтоб служило к добру, как фундаментальными законами, но как сейчас последних нет, следовательно и воспитании порядочного быть не может».
То, о чем Павел писал Петру Панину, жившему под Москвой, несомненно обсуждалось с Никитой Паниным, жившим в Петербурге. Вечная боязнь Павла, его постоянное стремление «запретить себе говорить о самом главном» — о фундаментальных законах, и понуждали Паниных и Фонвизина взять труд составления этих законов на себя. Фонвизин вернулся из-за границы осенью 1778 года. После его приезда и началась, видимо, работа. Любопытно, что к этому же времени относится и присылка Павлом различных своих мнений к Петру Панину. В письме от 11 октября 1778 года он писал: «При сем посылаю вам одну часть моих мнений, которые мною самим сделаны еще в 1774 году». К Петру Панину посылались главным образом мнения по вопросам военных реформ. С Никитой Паниным обсуждались вопросы политические. Знал об этих разговорах и Фонвизин. Таким образом, подготавливая проект фундаментальных законов, работая над «Рассуждением о непременных государственных законах», Фонвизин реально представлял себе тогдашний образ мыслей воспитанника Панина и потому верил, что труд его не напрасен, что он может послужить благу народа. Но и при этом для Фонвизина своеобразной гарантией осуществления фундаментальных законов являлось «послушание» Павла Панину. Об этом он пишет в «Жизни Н. И. Панина»: только при условии, если «питомец будет следовать искренним советам своего воспитателя», — «счастье государя и народа было бы взаимное и непоколебимое».
Впервые напечатано в IV части «Собеседника любителей российского слова» за 1783 год. «Челобитная» — это декларация независимости русских писателей от вельмож и сановников, чьи «умы жалованные, а не родовые». Под покровом похвалы «божественному величеству» Минерве — Екатерине Фонвизин обличал все придворное окружении императрицы, отстаивая независимость и права русских писателей. Конкретным поводом к написанию «Челобитной» оказались гонения, которым подвергся Державин с стороны обер-прокурора сената и начальника тайной полиции А. А. Вяземского. Служивший в сенате Державин именно в это время был вынужден уйти в отставку, которую и приняла Екатерина, несмотря на награждение поэта табакеркой с червонцами за стихотворение «Фелица».
Впервые напечатано в пятой части журнала «Собеседник любителей российского слова» за 1783 год. Свое письмо сочинителю «Былей и небылиц» после «отповеди» за «Вопросы» Фонвизин назвал «объяснением». Задача «Объяснения» — использовать новую возможность для обличительных целей. Поэтому письмо Фонвизина — не покаяние, а сатира. Сочинитель «Былей и небылиц» не выдержал тона, сорвал свою игру, когда стал грозить. Угрозы одного сочинителя другому не имеют смысла. Тон же сочинителя «Былей и небылиц» явно выдавал его как власть имущего, с чьими угрозами действительно надо считаться, чем Фонвизин и поспешил воспользоваться.
Ясно было, что остальные заготовленные вопросы больше не напечатают, что от этой полемики придется отказаться, о чем и следовало оповестить читателей. Такова первая цель письма. (Вспомним, что в сопроводительном письме к «Нескольким вопросам» было сказано: «Буде оные напечатаются, то продолжение последует впредь и немедленно».) Нужно было сказать и о том, что причина прекращения посылки вопросов — неудовольствие сочинителя «Былей и небылиц». Надлежало намекнуть читателю, кто скрывается под именем автора «Былей и небылиц». Сорвать маску с Екатерины, раскрыть ее псевдоним — вторая цель письма. Фонвизин оповещал, что широковещательные объявления издателей, будто бы они не боятся «отверзать двери истине»,—ложные, что на самом деле они боятся «истины», что за попытку прикоснуться к «истине» начинают грозить и преследовать.
Чтобы напечатать задуманное письмо в журнале Екатерины, нужно было найти слабое место у противника, и Фонвизин нашел его — тщеславие. Следовало польстить Екатерине, и эта лесть притупит бдительность. Так и произошло, — письмо напечатали.
Задумав раскрыть имя подлинного автора «Былей и небылиц», отвечавшего на присланные вопросы, Фонвизин избрал исключительно подчеркнуто почтительный тон письма: «По ответам нашим вижу, что и некоторые вопросы не умел написать внятно, и для того покорно вас прошу принять здесь мое объяснение»; «вседушевно благодарю вас за ответ на мой вопрос»; «видя, что вы, государь мой, в числе издателей «Собеседника», покорно прошу поместить в него сие письмо. Напечатание оного будет для меня весьма лестным знаком, что вы моим объяснением довольны», и т. д. Уже это довольно красноречиво свидетельствовало, что сочинитель «Былей и небылиц» — лицо чрезвычайно важное, что гнев и милость его далеко не безразличны для автора «Вопросов». Но кто же это важное лицо, состоящее одним из издателей «Собеседника»? Один издатель был объявлен: княгиня Е. Р. Дашкова. Кто же второй, да еще занимающийся литературой, да еще более важный, чем Дашкова? Уже все это довольно прозрачно намекало на автора. Но чтобы не было никаких сомнений, Фонвизин точно указал на императрицу.
Придравшись к одному из ответов, он написал: «Вседушевно благодарю вас за ответ на мой вопрос: «Отчего тяжущиеся не печатают тяжеб своих и решений правительства?» Ответ ваш подает надежду, что размножение типографий послужит не только к распространению знаний человеческих, но и к подкреплению правосудия». В России никто, кроме императрицы, не мог дать разрешение на печатание тяжеб, никто, кроме нее, не мог «подкрепить правосудие».
Впервые напечатано это произведение на французском языке в Петербурге в 1784 году. Русский текст помнился в журнале Ф. Туманского «Зеркало света» в 1786 году под заглавием: «Сокращенное описание жития графа Никиты Ивановича Панина». П. Бекетов напечатал это произведение по рукописи, отличающейся от печатных прижизненных публикаций. Привожу опущенный в свое время Фонвизиным текст жизни Н. И. Панина.
1. После фразы: «Пристойно бы здесь начертать душу... спокойствия его» в рукописи следовало продолжение: «Как и течение двадцати лет боролся он непрестанно то с невежеством, то с надменностию людей невоспитанных, захвативших всю ту силу и доверенность, которым следуют одним истинным достоинствам; как отвращал он устремление и ухищрение сильных, руководствуемых пристрастными своими видами на разрушение основанной им внешней системы, приобретшей отечеству истинную славу; с каким великодушием терпел он все и со всех сторон оскорбления; с каким презрением сносил все коварства мелких душ, искавших уязвлять его привязками, недостойными века Екатерины II».