Три солдата - Киплинг Редьярд Джозеф. Страница 10

С ЧАСОВЫМИ

— Святая Мария, милосердная Матерь небесная, зачем дьявол занёс нас сюда и зачем мы торчим в этой унылой стране? Скажите, сэр!

Так говорил Мельваней. Время действия — час душной июньской ночи; место действия — главные ворота Форта Амара, самой унылой и наименее привлекательной крепости во всей Индии. Что я там делал в то время — касается только сержанта м-ра Греса и часовых.

— Сон, — продолжал Мельваней, — вещь излишняя. Часовые бодро простоят до смены.

Сам Мельваней был обнажён до пояса; на соседней койке лежал Леройд, и с него стекали струйки воды, которой одетый только в белое нижнее платье Орзирис полил его из меха; четвёртый рядовой, лёжа с открытым ртом в полосе света, падавшего из большого фонаря, что-то беспокойно бормотал. Под огромной кирпичной аркой стояла страшная жара.

— Не припомню ночи хуже. Ох! Не выволокли ли на землю весь ад? — продолжал Мельваней.

Порыв раскалённого, обжигающего кожу ветра прорвался сквозь решётчатые ворота, точно морская волна; Орзирис выругался.

— Легче ли тебе, Джек? — спросил он Леройда. — Положи голову между коленями, и через минуту все пройдёт.

— Мне все равно; ах, мне было бы все равно, но моё сердце выбивает трель о мои ребра. Дайте мне умереть. Ой, дайте мне умереть, — простонал огромный йоркширец. Будучи мясист, он плохо переносил зной.

Спавший под фонарём на мгновение проснулся и приподнялся на локте.

— Умри же и будь проклят! — сказал он. — Я проклят и не могу умереть.

— Кто это? — прошептал я, так как не знал только что прозвучавшего голоса.

— Прирождённый джентльмен, — ответил Мельваней, — с первого же года — капрал, затем — сержант. До белого каления жаждет офицерского чина, но пьёт, как рыба. Ещё до наступления холода он отправится на тот свет. Так-то.

Мельваней скинул сапог и голым пальцем дотронулся до спускового крючка своего ружья. Орзирис неправильно истолковал его движение, и в следующую секунду ружьё ирландца было отодвинуто.

Орзирис остановился перед ним с глазами, в которых светился упрёк.

— Ты! — сказал Орзирис. — Боже мой, это ты-то! Уж если так поступаешь ты, Мельваней, что же нам-то делать?

— Спокойнее, малыш, — ответил ему Мельваней и не очень нежно оттолкнул его, — пока Дина Шад жива, я не сделаю ничего подобного. Я просто хотел показать кое-что.

Леройд, лёжа на своей койке, кивнул головой и простонал, а джентльмен-рядовой вздохнул во сне. Орзирис взял протянутый ему кисет Мельванея, и мы, все трое, некоторое время молча курили, а пыльные дьяволы плясали на гласисе [4] и проносились по докрасна раскалённой равнине.

— Стаканчик? — сказал Орзирис, отирая свой влажный лоб.

— Не терзай ты меня разговорами о выпивке; не то я запихаю тебя в казённую часть твоего же собственного ружья и выстрелю тобой, — проворчал Мельваней.

Орзирис засмеялся и через минуту принёс из ниши на веранде шесть бутылок имбирного пива.

— Ах ты, пройдоха! Откуда это пиво? — спросил его Мельваней. — Пойло не с базара.

— Откуда ты знаешь, что пьют офицеры? — ответил Орзирис. — Ты ведь не сержант-буфетчик.

— А все-таки, сынок мой, скоро ради тебя соберётся областной военный суд, — сказал Мельваней, — но, — он раскупорил бутылку, — на этот раз я не подам на тебя рапорт. Все, что хранится в буфете, предназначено для желудка, особенно же все, что касается выпивки. За удачу! Идёт ли кровавая война или нет, все равно, стоит такая погода, от которой сохнет горло. Итак, война! — И он качнул бутылкой во все четыре стороны горизонта. — Кровавая война! Север, восток, юг и запад! Эй, Джек, ты, стог сена, подойди выпей!

Но Леройд, полуобезумевший от страха смерти, о которой ему говорили надувшиеся на его шее жилы, молил Создателя послать ему смерть, а в промежутках между обрывками молитвы старался вздохнуть поглубже. Орзирис вторично облил его дрожащее тело водой, и бедный исполин ожил.

— Только подумать! Я когда-то не понимал, что человек не пригоден для жизни и что жить не стоит… Слушайте, ребята. Я устал. У меня размякли кости. Дайте мне умереть спокойно.

Прерывистый шёпот Леройда глухо отдавался под сводом ворот.

Мельваней безнадёжно взглянул на меня; я же вспомнил, как однажды в один ужасный-ужасный день на берегу реки Кхеми безумное отчаяние охватило Орзириса и как тогда ловкий волшебник Мельваней изгнал уныние и печаль из его души.

— Говорите, Теренс, говорите, — сказал я, — не то Леройд совсем размякнет и станет ещё хуже, чем, помните, был Орзирис. Говорите! На ваш голос он отзовётся.

Чуть ли не раньше, чем Орзирис проворно и ловко кинул на кровать Мельванея все ружья часовых, ирландец заговорил, точно продолжая какой-то рассказ. Обращаясь ко мне, он сказал:

— Ваша правда, сэр, в бараке ли или на открытом воздухе, ирландский полк — дьявол или ещё того хуже. С этими малыми может справиться только человек, хорошо воспитавший свои кулаки. О да, ирландский полк — орудие истребления; во время войны солдаты-ирландцы беснуются, несутся вихрем, все рвут, разрушают, рассеивают. Я начал свою службу в ирландском полку; были они бунтовщиками до мозга костей, между тем за «Вдову» бились лучше всех других. Это был полк чёрных тайронцев. Вы слышали о нем, сэр?

Слышал ли я! Я знал чёрных тайронцев как самых отъявленных мошенников, собачьих воров, опустошителей куриных насестов, грабителей мирных граждан и безумно храбрых героев. Половина Европы и половина Азии имели причины помнить полк чёрных тайронцев. И да сопутствует счастье их изорванному знамени, как ему всегда сопутствовала слава!

— Горячие это были малые, огненные. Раз в юности я рассёк своим поясом голову одного человека глубже, чем хотел, и, после некоторых неприятностей (умолчу о них) попал в старый полк; со мной пришёл и слух, что я малый, у которого и руки и ноги на месте. Вот мне довелось снова столкнуться с тайронцами, да как раз в такое время, когда наш полк смертельно нуждался в них. Орзирис, сынок мой, скажи-ка название того места, куда послали одну нашу роту и одну роту тайронцев, чтобы научить патанцев кое-чему, чего они не знали до тех пор? Это было после Гхузни.

— Не помню, как его называли проклятые патаны, но, по-нашему, это был Театр Сильвера. Но ты, конечно, сам помнишь?

— Театр Сильвера! Да, да. Верно. Ущелье между двумя горами, тёмное, как колодец, и узкое, как талия девушки. В нем собралось патанов больше, чем нам было удобно, и они — по природе бесстыжие — называли себя резервом. Помнится, наши шотландцы и несколько отрядов гурков теснили патанский полк. Шотландцы и гурки вечно вместе, сущие близнецы, именно потому, что они так мало похожи друг на друга; когда Богу угодно допустить это, они сообща напиваются. Ну-с, как я уже сказал, одной роте старого полка и одной роте тайронцев велели обойти гору и рассеять патанский резерв. В те времена офицеров было маловато: свирепствовала дизентерия; они же мало заботились о себе; вот потому-то нас послали всего с одним офицером. Но он был настоящий молодец, со здоровыми ногами и с полным зубов ртом.

— Кто это был? — спросил я.

— Капитан О'Нейль, старый Крюк — тот, об истории с которым в Бирме я рассказывал вам. О!.. Молодчина это был! С тайронцами шёл юный офицерик, но дьявольски хорошим командиром оказался он, и вы это сейчас сами увидите… Мы и они встретились на горе; оба отряда пришли с различных сторон, а этот скверный резерв ожидал внизу; патаны были точно крысы в колодце.

— Держитесь, молодцы! — сказал Крюк, который всегда заботился о нас, как мать о детях. — Сбросьте-ка на них несколько глыб, знаете, в виде визитных карточек.

Не успели мы сбросить чуть больше двадцати камней, как патаны стали сыпать страшными проклятьями; вдруг приносится офицерик тайронцев.

— Что вы делаете? — кричит. — Зачем портите удовольствие моим людям? Разве вы не видите, что они будут сопротивляться?