Вонгозеро. Живые люди (СИ) - Вагнер Яна. Страница 135

– Холодно, – сказала я. – Он там замёрзнет сейчас, на улице.

И толкнула дверь. Анчутка убрал руку и вышел вслед за мной по ступенькам. На скрип петель Серёжа обернулся к нам.

– Здорово, хозяин, – весело сказал Анчутка. – Что ж ты не заходишь? Я по твою душу, – и пошёл навстречу, издалека ещё протягивая ладонь.

Спустя десять минут мы снова сидели внутри, прихлебывая принесённый Вовой слабо заваренный, полупрозрачный чай.

– В Гимолы я бы не совался, – говорил Анчутка. – Мы туда ездили пару раз, пока снегоход еще бегал. Напрямки через лес и по озеру отсюда не так чтобы далеко, километров двадцать, но пешком если – это впритык, и там заночевать если только. А ночевать там неохота, – он криво, невесело улыбнулся. – Поселок конечно – так, название одно, но магазин у них, детский садик, мы набрали кой-какой еды, бензина даже слили чуток. А по домам не стали ходить. Ребята мои забоялись.

– Это когда же вы там были? – спрашивал Сережа, разглядывая Анчутку с завистью и даже с каким-то восхищением.

– Да с месяц, наверно. Но это ладно. Там у них озеро огромное, слышишь, и две турбазы больших, больше этой, домов по пять. Одна пустая – чай, спички, соль какая-то, а на второй зато – тушенка, масло подсолнечное, водки ящик, макароны. Картошка даже. Померзла, правда, вся. Мёд, – добавил он и коротко взглянул на меня.

– А живых? – спросил Серёжа. – Живых вы не видели никого? Хоть раз?

– Не было живых, – ответил Анчутка просто. – Жмуров видели, это да. В Гимолах, ну и на базе этой второй. Близко не лезли. Один раз пронесло, и слава богу.

– Турбазы, – произнёс Серёжа с отчаянием и потёр лоб, – вот я мудак. Я же знаю про эти турбазы, я всё время про них знаю.

– Я чего и хотел с тобой поговорить, – сказал Анчутка. – Ты же вроде местный почти? И карта у тебя есть. Может, тут в округе еще поищем? Я катался, катался, не нашёл ни черта, а если пешком – надо точно знать, куда идти.

– Так, – быстро сказал Серёжа. – Так. Только вместе пойдем, да?

– Вместе, вместе, – ласково согласился Анчутка. – Ну?

– Была пара охотничьих домиков на Маткозере, тут недалеко – маленькие, правда, совсем. Не найдем ничего. Можно в Лубосалму сходить. Там точно база. Точно.

А потом мы возвращались назад, перепрыгивая ледяные надвиги, и Серёжа, забывший обо всём, буквально тащил меня на себе и говорил без остановки, возбуждённо:

– Анька, всё будет хорошо, Анька, если даже не в Лубосалме, я еще пару мест вспомнил. Подальше немного, ну и что, найдем еду, найдем, нам бы только успеть, пока лед не вскрылся! Туда-обратно два дня максимум, завтра и пойдем.

И отмахивался ото всех моих испуганных возражений:

– А что, если этой базы там нет, если она сгорела, например? Это далеко, вы придете к вечеру, где вы будете ночевать?

– Палатку возьмем, – говорил он. – Спальник зимний. Пойдем налегке, с Лёнькой. Ты только подумай, они целый месяц, гады, таскали еду у нас под носом, а мы как идиоты!

– А если там будут трупы, – говорила я, – если там тоже?

– Респираторы возьмем, – отвечал он беззаботно, – у них же полно респираторов.

– А что, если вы не успеете вернуться и лёд вскроется? Если вы там вообще ничего не найдёте, никакой еды, ничего?

– Ну всё, хватит, – сказал он, потому что мы подошли к мосткам; новый наш, маленький недостроенный дом янтарно и весело смотрел на нас пустыми оконными проёмами. – Хватит. Ты ужасная стала пессимистка, знаешь?

Он легко взобрался на мостки, и нагнувшись, подхватил меня и выдернул вверх, как ребёнка.

– Подожди, – сказала я; края мостков, на которых мы теперь стояли, не было видно из окна. – Подожди, постой немножко, – и обхватила его руками; он был так весел, он буквально вибрировал от радости, я сто лет не видела у него такой улыбки. – Подожди, – повторила я, – подожди.

– Ну что? – он нетерпеливо, едва заметно дёрнул плечом, высвобождаясь. – Что ты? Потом, Анька, потом, пошли скорей.

27

Лёня принял Серёжино предложение безоговорочно и с восторгом, в точности так же, как вечность назад он мгновенно и с радостью согласился бросить свою осквернённую кирпичную крепость и рвануть из нашей тихой деревни чёрт знает куда по заметённым снегом, опасным дорогам – не задавая вопросов, по-детски доверившись чужой воле. Он всего-то и спросил – «далеко?»

– Да нет, километров пятнадцать. За день дойдём, там заночуем, назавтра – обратно, – ответил Серёжа, и этого оказалось достаточно для того, чтобы сделать Лёню немедленно горячим Серёжиным союзником.

– Конечно, пошли, – сказал он, широко улыбаясь. – Прошвырнёмся. Не кончим, так согреемся! Эх, твою мать, Серёга, что ж тебе раньше это в голову не пришло? Я думал, тут на сто километров ни хрена нет.

На самом же деле, у нас просто не было другого выхода. Это ясно было мне, ясно было всем остальным – даже папе, который, насупившись, долго разглядывал карту, озабоченно чесал бороду, а потом задал Серёже два десятка вопросов, ненамного отличавшихся от тех, что пришли мне в голову, пока мы переходили озеро.

– Да ладно, пап, – отвечал Серёжа терпеливо. – Что такое пятнадцать километров? Даже без лыж – реально за день пройти, а не успеем – так палатка же есть. Их двое, нас двое, поместимся, ничего. А лёд ещё с неделю точно простоит. Мы успеем, пап. А вы пока с Мишкой стропила закончите, положите рубероид, у вас своих дел полно.

У нас действительно не было другого выхода, и потому весь оставшийся день мы провели в сборах (палатка, спальные мешки, ружья, Серёжины охотничьи ножи и термос с рыбным бульоном), и в разговорах – глупых, полных надежды фантазиях о том, сколько прекрасных и нужных вещей может найтись в этой неизвестной Лубосалме, о существовании которой никто из нас ещё вчера не имел ни малейшего понятия. Мы, обречённые вяло сидеть на месте и дожидаться их возвращения, больше не спорили и не возражали; разве что ночью, лёжа без сна под горячей Серёжиной рукой, я услышала вдруг тонкие Маринины всхлипывания, «не ходи, Лёнечка, не ходи, ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не ходи, не оставляй меня», – повторяла она еле слышно, и он что-то отвечал ей – монотонно, успокаивающе, только я так и не сумела разобрать его слов, потому что сонный ровный стук Серёжиного сердца под моей лопаткой заглушил внезапно все остальные звуки. Не ходи, подумала я громко, почти вслух. Не ходи. Серёжа глубоко вздохнул во сне и убрал руку.

Поднявшись затемно, Лёня и Серёжа плотно упаковались в походное своё снаряжение и прямо с рассветом ушли, переполненные нетерпением и энтузиазмом. Как только за ними закрылась дверь, Марина сложила пальцы щепотью и перекрестила дощатое дверное полотно, мелко, три раза.

– Господи, – забормотала она торопливо, захлёбываясь. – Господи, если ты есть. Пожалуйста. Пусть он вернётся. Чёрт с ней, с едой, пусть он вернётся, пусть он просто вернётся, ладно? – и заплакала, некрасиво ссутулившись, свернув вперёд узкие плечи.

Ира сказала недовольно:

– Хватит, Маринка. Ты как на войну его провожаешь. Тут пятнадцать километров всего, тоже мне, кругосветка. Это как Ленинский проспект, слышишь? От Юго-Западной до Якиманки.

– Не знаю я никакой якиманки, – сказала Марина, не отворачиваясь от двери. – При чем здесь якиманка?..

– Ну хорошо, – устало ответила Ира. – Какая у вас там в Ростове самая длинная улица?

Лицо у нее было бледное и измученное; казалось, что и она тоже ночью совсем не спала.

Мы должны были их отпустить. Мы правильно сделали, что отпустили их; но тревога, придавившая нас еще ночью, накануне их ухода, с каждым часом ожидания делалась всё сильнее, несмотря на то что бессмысленно было рассчитывать на их сегодняшнее возвращение.

– Пятнадцать километров в одну сторону, девочки, это на целый день, – сказал папа спокойно. – Ничего, там переночуют. Волноваться можно начинать завтра вечером, не раньше. Успеете еще. Глупо торчать у окна, давайте-ка, давайте быстро, сети надо проверить, детей накормить. Мишка, пошли, крыша ждёт – прибьём рубероид, а после окнами займемся.