Тереза Батиста, уставшая воевать - Амаду Жоржи. Страница 42

От звона посуды и столовых приборов Тереза вздрагивает. Оба выпускают друг друга из объятий, прерывают поцелуй. На прощание Дан прикасается губами к влажным глазам Терезы и выходит на улицу, умытую дождём. Под зимними ливнями прорастают семена, дают всходы, и суровая, сухая и дикая земля родит цветы и плоды.

Когда приказчик Помпеу вошёл в магазин, а следом за ним Мухолов, Тереза продолжала сидеть на том же месте, не двигаясь, с отрешённым видом, такая странная и необычная, что в эту дождливую ночь и Помпеу на своей железной кровати, и Мухолов на деревянной койке, изменив Теодоре, слали с воображаемой Терезой.

Дан поцеловал её в глаза, потом в губы, правая рука скользнула от спины к бедру, левой он гладил её волосы. Четыре дня прошло с того первого поцелуя, но Тереза хранила его вкус на своих губах до второго. Его жаркий шёпот разжёг пожар в её груди.

— Завтра ночь Святого Жоана, — говорил Даниэл, — и капитан сказал мне, что поедет на праздник, а праздник всю ночь, до рассвета…

— Я знаю, он ездит каждый год на ферму сеу Мундиньо Аликате.

— Завтра в девять вечера жди меня у задних ворот, ровно в девять. У нас тоже будет праздник.

И опять он поцеловал её, Тереза со страхом дотронулась до мягких волос Дана. Завтра наш праздник, обязательно завтра.

Даже Дорис, законной супруге, а тем более Терезе — простой девчонке, капитан не имел привычки сообщать ни о своих отъездах и возвращениях, ни о ночных времяпрепровождениях, планах и принимаемых решениях, ни одной женщине не позволял он просить отчёта в том, где собирается провести ночь, дома с ней или в заведении Гади за пивом, опробуя новую обитательницу пансиона, или где-нибудь поблизости, занятый разными делами или петушиными боями, — уважающий себя мужчина, считал он, держит женщину на должном расстоянии.

О более далёких путешествиях, скажем, в Баию или Аракажу, Тереза узнавала лишь перед отъездом капитана, только успевая уложить в чемодан прекрасно накрахмаленные и выглаженные рубашки и белые отутюженные костюмы. Случайно же, из обрывков разговора капитана с Шико Полподметки она узнавала, что хозяин задержится на ферме, чтобы подогнать работы, о поездке в Кристину, где он собирался проверить дела в винном погребке негра Баптиста — погребок носил имя негра, но все товары и деньги принадлежали Жу-стиниано, о ночах, проводимых то в одном, то в другом доме, то на плантациях, то в посёлках, где танцевали всю ночь напролёт фанданго, а он, будучи хорошим танцором, всегда готов был потанцевать, тем более что на танцах капитан приглядывал и выбирал для себя девочек. Эти ночи для Терезы были ночами отдыха.

О празднике у Раймундо Аликате, на далёкой плантации в ночь на Святого Жоана, Тереза, конечно, знала: капитан никогда не пропускал его, считая своё присутствие обязательным каждый год. Мундиньо Аликате, которому покровительствовали Гедесы, был известным человеком в округе и сводником Жустиниано. Славился он не только тем, что выращивал сахарный тростник, продавал кашасу и другие местные, весьма любопытные напитки, способные поднять на ноги мёртвого, но и тем, что собирал у себя рабочих, возглавляемых кабокло, прозванным Прокладыватель дорог в зарослях, а потому Раймундо Аликате звали или Раймундо Прокладыватель дорог в зарослях, или Мундиньо де Обатуала — именем святого, которое было получено в Баии после смерти бабалориша Бернардино до Бате-Фолья. Славился он и девицами, которых собирал у себя, а потом поставлял капитану, другим уважаемым особам города (оставляя Гедесам самых привлекательных), а также пансиону Габи и злачным местам в Куйа-Дагуа. Не имевший себе равных праздник длился весь июнь с танцами в доме для приглашённых, а под навесом — для кабокло во славу Святого Антония, Святого Жоана, Святого Педро. Самый большой праздник был на Святого Жоана: разжигали большой костёр, готовили горы кукурузы, устраивали фейерверк, палили из ружей и танцевали до упаду. На праздник съезжались люди со всей округи на лошадях, в повозках, запряжённых волами, пешком, на грузовиках и «фордах», Раймундо Аликате закалывал борова, козлёнка, барана, резал кур и цыплят, устраивал пир горой. Кавакиньо, гармоники и гитары, вальсы, польки, мазурки, фокстроты и самбы — всю ночь напролёт. Капитан начинал кадриль, он был мастак танцевать, любил хорошо выпить и закусить, ну и выбрать из собравшихся здесь девиц приходящуюся ему по вкусу; когда же выбор был сделан, льстивый и корыстный Раймундо брался договариваться с девушкой. С этого праздника капитан с пустыми руками не уезжал никогда.

Тереза накрахмалила белый костюм, голубую рубашку. Выстиранное и выглаженное бельё разложено на постели, голый капитан сидит на краю, Тереза моет и вытирает ему ноги, потом выходит вылить воду из таза, дрожа от страха. Но сегодня это не обычный её страх перед грубостью и побоями, сегодня она боится, что он прикажет ей лечь и повалится на неё, прежде чем начнёт одеваться на праздник. Боже, сегодня нет! Ужасная, тяжёлая обязанность, которую Тереза выполняет почти каждый день, опасаясь наказания. Но сегодня, о Боже, не надо! Хоть бы капитан забыл!

Когда капитан приказывает, она должна повиноваться, нет возможности этого избежать. И бесполезно врать, говоря, что она нездорова, что у неё месячные. Капитан Жусто очень любит это время, кровь возбуждаст его: это — война! (Ещё одно выражение Венеранды.) Да здравствует война!

И это происходит каждый раз с тех пор, как у неё начались месячные. Война, грязная, отвратительная, делающая её обязанность ещё тяжелее и ужаснее. Но сегодня это будет ужаснее всего. Сегодня не надо, Боже праведный!

Она возвращается в комнату. Ах, Боже! Капитан уже переложил бельё с постели на стул и лёг, тело сильное, откормленное, ждёт, на груди ожерелье из золотых колец. Тереза знает, что должна делать, если капитан лёг, — должна тут же лечь, не дожидаясь приказа. Ослушаться невозможно. Мёртвая от страха, постоянного страха быть битой, Тереза вроде бы, не видя его, ищет бельё.

— Что ты там ходишь? Почему не ложишься?

Тяжело ступая, точно ноги налились свинцом, она подходит к постели, испытывая куда большее отвращение, чем в запретные дни месячных, но она ничего не может поделать и раздевается.

— Скорее. Давай!

Она ложится, тяжёлая рука берёт её за бедро, раздвигает ей ноги. Тереза сжимается, в горле стоит ком, всегда ей это противно, но сегодня особенно; сегодня совсем иное, иное страдание — болит сердце. Когда капитан уже на Терезе, внутреннее сопротивление усиливается, не даёт возможности в неё проникнуть, вроде бы два года назад он и не лишил её девственности.

— Да ты опять девственница или пользовалась квасцами? — Так делала Венеранда с уже использованными девочками: прикладывала им квасцы, чтобы обмануть мужчин-растяп.

Для капитана это одно удовольствие. Тереза напряжена, неподатлива. Это уже не аморфное, вялое тело, оно сопротивляется, трудно дастся, но капитан, чувствуя в очередной раз победу над мятежной природой девицы, побеждает её, нет равного ему самца.

От удовольствия он завладевает её ртом. Рот горек, как жёлчь.

Торопясь одеться, капитан даже не моется, когда Тереза приходит с тазом, он уже, вытеревшись концом простыни, надел трусы. Тереза надевает нижнее бельё, ей бы помыться, хотя она это сделала, закончив работу по дому и магазину. Теперь, стоя на коленях, Тереза натягивает носки и ботинки на ноги капитана; потом подаёт ему рубашку, брюки, галстук, пиджак и, наконец, кинжал и револьвер.

Тёрто Щенок ждёт его, сидя за рулём, шофёр и наёмный убийца, компаньон по танцам и игрок на гармонике. Шико Пол подмётки уже начал праздновать ночь на Святого Жоана, ходя из дома в дом, накачиваясь кашасой, коньяком, ликёрами из плодов женипато, кажу, питанги, журубебы, для него безразлично, что он пьёт. К утру он дотащится до своей раскладушки в подсобном помещении магазина, забитого сушёным мясом, мешками с солёной рыбой, грязного, облюбованного всеми мухами города, если, конечно, не останется в комнате проститутки в одном из худших борделей Куйа-Дагуа.