Нерушимые обеты (СИ) - Акулова Мария. Страница 35

Целует в губы, в уголок, снова в подбородок, шею…

Чувствует руки уже на ягодицах, обнимает крепко-крепко, вжимается губами в мужской висок, жмурится и отдает свое тело ему.

Сама же дышит там, где больше всего пахнет лучшим в мире человеком. Его волосами, кожей. Там, где капельками собирается пот…

Гаврила догоняет Полю быстро. Заставляет принять себя так глубоко, как только она может, каменеет, тянет за волосы, вжимается в голую шею и больно втягивает кожу.

Метит. Нельзя. Черт… Но вместо возмущения Полина чувствует новое сокращение…

У нее синяки останутся – на бедре. И засос… Это плохо, но Полине сейчас слишком хорошо.

Гаврила ещё кончает, а Полина бережно гладит его по голове и раз за разом целует в висок. У него сейчас – выброс агрессии. В ней – уже нежности.

Через минуту будет хуже, чем было до того, как она села в машину. Но эту минуту она не просрет.

– Ты – самый лучший… Самый-самый лучший… – Полина признается хотя бы в этом, раз в любви нельзя.

Гладит его. Прижимается губами, грудью… Чувствует на себе руки, в себе – член. Наполненность и жизнь.

Прислушивается к его дыханию – быстрому, потихоньку замедляющемуся…

Он первым ничего не скажет. А если скажет – хуже сделает. Полина знает это, вроде как нужно учитывать, но промямли она сейчас очередное «это ничего не меняет» – сама же себя убьет…

Поэтому тянет, как дура. Впитывает напоследок. Любит, кажется, еще сильнее, чем когда-то.

Когда рука Гаврилы съезжает со спины, выдает себя с потрохами, потому что рефлекторно прижимается сильнее.

Она не готова его отпускать.

Это очень палевно, Полина тут же жалеет. Гаврила же снова на миг каменеет, а потом выдыхает длинно.

– Не дергайся, Поль, накрыть тебя хочу…

Он шелестит её блузкой, действительно набрасывает на голые плечи, притягивает к себе плотнее. Он горячий, как печка. Вроде бы расслабляется, вжимается затылком в подголовник и закрывает глаза, потянув ее за собой.

В этом неидеальном мире у них целая идеальная минута. Жалко, не вечность.

Пусть когда-то поклялись – вряд ли светит.

Полина собирается с силами, чтобы отлипнуть. Улавливает движение мужской головы и снова шуршание на пассажирском. На сей раз он берет в руки коробку.

– Это что? Ты болеешь? – в голосе Гаврилы слышится волнение. Волнение же тошнотой подкатывает к Полиному горлу.

Можно соврать. И нужно соврать. Она прекрасно это знает.

Жмурится, затаивает дыхание, будто это может помочь.

– Нет. Противозачаточные.

На её ответ реагирует мужское тело и энергетика. Полине кажется, что её тут же выносит из салона голой в холод.

Молчание снова становится душащим. Рука на теле – чужой.

Гаврила бросает коробку обратно на сиденье.

– Ясно.

Ему ни черта не «ясно». Точнее его «ясно» не имеет ничего общего с реальности, в которой противозачаточные иногда покупаются не для чувственного секса без последствий, а затем, чтобы этих последствий ни за что и никогда не случилось, если тебя изнасилует муж.

Но дура-Поля не объяснила этого. А Гаврила расценил всё так, как расценил бы любой мужчина.

Она его подпускает к себе и хлещет по лицу новой унизительной выходкой. Она – чисто мразь. И рано или поздно он сдастся в борьбе за неё.

Сейчас Полина уже в своем условном доме.

Давно приняла душ, смыв с себя его прикосновения и запах. Кажется, вместе с горячей водой в слив попадали и её слезы, но это не точно.

Прочитала инструкцию. Выпила таблетку.

Промаялась весь день. Её трясло и наизнанку выворачивало от сладости и горечи. Любви к нему и ненависти к происходящему с ним по её вине.

Он просто хотел поговорить. Узнать, как дела. Предложить свою помощь. Сделать всё для её счастья. В ответ же она его использовала и вернулась в свою уродскую реальность.

Ей бы заснуть до прихода благоверного, но после пережитой остроты с Гаврилой не получается.

Сейчас она лежит на кровати, пялясь в темноту. На ней надет гольф с высоким горлом и закрывающими кисти рукавами. Отметин на теле много. Её слишком чувствительная кожа не позволяет изменять.

Надежда только на то, что Никите будет не до того. Идеально, если он вообще сегодня не придет. И завтра не придет. И послезавтра…

Иногда Полина даже мечтает о том, как ей звонят и сообщают, что с мужем случилась беда. Она сама согласилась на этот брак. Она воспринимает его как заслуженную кару за свою слабость, но врать не может – случись это, испытала бы облегчение.

А дальше… Просто куда-то исчезла бы, пока отец снова не пристроил.

Звук открывающейся двери в квартиру провоцирует обрыв сердца. К сожалению, муж пришел.

Дальше интрига состоит только в том – пьяный или трезвый. Буйный или мирный. Будет приставать или игнорировать.

По закону подлости именно сегодня, скорее всего, в покое не оставит.

А ей именно сегодня он особенно противен.

Полина его еще не видит, а уже сжимается и кривится от отвращения.

Подтягивает ноги к груди, обнимает себя крепко-крепко, закрывает глаза, ровно дышит и прислушивается.

– Вот блять… – сразу понимает, что тело сегодня пьяное. Судя по звукам, он заплетается в ногах и не с первого раза снимает ботинки.

Они с грохотом летят на пол – один за другим.

А Доронин плетется по стеночке в сторону не закрытой до конца двери в спальню.

Удивительно, но страха к своему мужу Поля не испытывает. Он сильнее физически и склонен к насилию, но это не пугает ее, только повышает степень брезгливости.

Градус их стычек с каждой следующей будет только повышаться. Рано или поздно по-настоящему вскипит. Это все – ужасная перспектива, но находится где-то в разряде неизбежностей, поэтому не волнует.

А вот в моменте задушить в себе брезгливость и отвращение Полина не может.

Особенно тошно, когда оставшиеся намеки на запах Гаврилы из её комнаты и мыслей выталкивает сопровождающий Никиту запах пусть хорошего алкоголя, но в слишком высокой концентрации.

Никита – молод. Он мог бы заниматься спортом и упражнять мозги сложными задачами. Но вместо этого медленно скатывается.

Сейчас громко дышит, стоя в дверном проеме.

Потом с щелчком закрывает дверь и движется к кровати.

Не нужно быть фантастически умной, чтобы понимать: будет липнуть. От одной только мысли уже мутит.

Полина держится за свои же плечи так, будто это может остановить ускользающие ощущения.

Когда под весом её мужа прогибается кровать, до отчаянья хочется оказаться в машине Гаврилы. У него на коленях. В его объятьях.

Но боль из-за невозможности – её справедливая плата за слабость, которую себе позволила.

Пьяный Никита двигается ближе и ближе. Кладет руку на Полино плечо и ведет по нему…

– Не трогай меня, – Полино требование звучит глухо и тихо. Мужская рука замирает, но ненадолго.

Никита хмыкает, обдавая алкогольным дыханием, а потом проезжается рукой по плечу вниз, останавливается на животе, давит.

Хочет опрокинуть её на спину, но Полина в покорную овцу не сыграет. Вжимается ногтями в широкую мужскую кисть. Надеется, что делает больно. Пытается снять с себя.

Но она слабая, и в этом, несомненно, проигрывает. Даже пьяному.

Победитель в их борьбе предрешен.

Напившийся Никита добивается своего – переворачивает на спину и наваливается сверху.

Когда горячо дышит алкогольными парами уже в лицо, Полине становится совсем гадко.

Она смотреть на него не может без тошноты. Когда ее касаются эти губы – хочется только сдохнуть.

И сейчас они снова тянутся к её лицу. Полина запрокидывает голову, плотно сжимая свои. Никита крепко держит руки над головой и извиваться толком не дает, но Полина знает одно – бороться будет до последнего.

– Что ж ты пинаешься, сучка…

Грубость не оскорбляет. Не пугает и не злит.

Полина продолжает пинаться. Еще яростней, когда чувствует, как зафиксировав её кисти одной рукой, второй он начинает шариться по телу.