На шесть футов ниже (ЛП) - Барбетти Уитни. Страница 28

— Как и наркотики, но ты, кажется, можешь себе их позволить.

Я услышала стук дерева о пол и скольжение металла, когда он сменил одну отвертку на другую.

— Покорми свою гребаную рыбу.

Несмотря на то, что он ругал меня, я улыбнулась. Раздраженный Шесть был сексуальным.

Я посмотрела на Генри, который выглядел так, будто излучал жизнерадостность, и вывалила в него, вероятно, слишком много рыбьего корма, не упустив из внимания тот факт, что Шесть очень тонко ушел с темы об употреблении наркотиков.

Шесть не говорил со мной о наркотиках с тех пор, как сказал, что ему это не нравится. Я особо это не скрывала, но ни один идиот не хвастался не-наркоманам, что они получают кайф.

Я делала работу для Шесть, но он не платил мне наличными. Он платил за мою квартиру, непосредственно арендодателю. На самом деле он заплатил за три месяца вперед. А еще оплатил мой счет за электричество, и каждый раз приносил продукты. Он оплачивал мои повседневные расходы, но не платил мне.

Я никогда не возражала. Сложно было сказать ему «нет», когда мне грозило выселение. Может, у меня и была гордость, но я знала, когда сказать ей, чтобы она заткнулась.

И, признав мое пристрастие к наркотикам, он подтвердил мое убеждение, что он не хочет давать мне наличные, подозревая, что я потрачу половину из них в течение одного-двух дней.

После того как Шесть собрал стол и стулья, он приготовил нам предрождественскую яичницу с беконом, а я поджарила тосты. Мы сели на стулья друг напротив друга, позволив звукам рожков и рождественской музыке моего соседа стать первым треком на альбоме того, что, как я позже узнала, было истинным началом для нас.

Убрав со стола тарелки, Шесть схватил два черных пакета для мусора, которые он оставил у двери, и принес их мне, протягивая один, чтобы я открыла.

— Отличная обертка, — с кривой усмешкой прокомментировала я, протягивая руку и дотрагиваясь до чего-то твердого.

— Это сделала моя мама, — сказал он, но я поняла это в ту же минуту, как вытащила солнечный холст из пакета для мусора.

Мои пальцы проследили за солнцем, вся картина была покрыта прозрачным лаком, который делал ее блестящей и гладкой в одних местах, и блестящей и приподнятой в других, где я применила импасто под руководством Элейн. Это было действительно потрясающе. Я этого не заслужила.

Я посмотрела на Шесть, сдвинув брови.

Шесть пожал плечами.

— Она сказала, что, по ее мнению, холст должен быть у тебя. Ты сделала это.

Я покачала головой, но спорить с ним не стала, прижимая картину к груди, где в глубине грудной клетки начиналось жжение. Я сильно моргнула, чувствуя, как влага покалывает мои веки, даже когда я сглотнула, пытаясь унять жжение.

— Я не должна его держать, — сказала я, глядя ему в глаза. — Но сейчас я это не отдам.

— Вижу. Один из твоих щупальцев обвился вокруг него.

— Что?

Не ответив, он протянул мне второй пакет.

Сунув в него руку, я обнаружила там кучу всякой всячины.

— Можно мне это вытряхнуть? — спросила я, двинувшись, чтобы сесть на пол.

— Можно, если нежно.

Я рассмеялась. Нежность не входила в мой лексикон. Губы Шесть изогнулись в кривой улыбке, и он сел на пол напротив меня.

Я наклонила пакет, позволив его содержимому рассыпаться по полу. Тюбики шлепнулись, банки покатились, кисточки звякнули о стекло. На дне пакета лежала небольшая застекленная палитра. Все было новым.

Я снова посмотрела на Шесть, чувствуя, как жжение в груди распространяется на руки. Какого хрена?

Он пожал плечами, но продолжил настороженно смотреть на меня.

— У тебя нет нужных принадлежностей.

Одним заявлением он ответил на два моих вопроса. Сказал, что купил это для меня. И что он обратил внимание на мой скудный арсенал для рисования.

Сидя на полу моей квартиры, мы смотрели друг на друга. Я остро ощущала, как тихо было в комнате, единственным звуком была слабая рождественская музыка, доносившаяся сквозь тонкие стены. Я открыла рот, чтобы заговорить, и он тоже, но прежде чем мы успели что-то сказать, нас прервало мерцание лампочки над головой. Я видела, как Шесть поднял глаза, прежде чем выпрямиться и уставиться на нее. Он схватил один из стульев и встал на него, вкручивая лампочку на место, позволяя свету светить, сильно и непрерывно.

Я схватилась за спинку стула, когда он поднялся.

— Кто ты? Санта-Клаус, или как?

— Нет, — он с минуту смотрел на меня, оценивая мою реакцию, прежде чем обошел вокруг стула. На этот раз я не отступила, впустила его в свое пространство, в свой воздух. Он положил одну руку мне на талию, а другую на шею. — Я просто Шесть.

Когда его руки коснулись моей кожи, его губы встретились с моими, наконец, сильно прижавшись ко мне, язык раздвинул губы. В какой-то момент он повернулся, усадил меня на стол и крепко поцеловал. Руки потянули меня за волосы, достаточно сильно, чтобы я не могла думать ни о чем, кроме его губ на моих, его языка, исследующего мой рот, и гладком теплом дереве под моей задницей.

Я целовалась сотни раз. Много раз мои губы встречались с чужими, много раз я пробовала губы, которые целовали меня с намерением чего-то более интимного, чем поцелуй. Но Шесть просто крепко держал меня и просто целовал. Он давал мне больше, чем я могу дать ему, поэтому я брала. Брала и брала. Как будто я долго голодала и наконец-то попробовала нечто настоящее и полноценное.

Это все, что мы делали. Целовались на столе, который собрал Шесть.

Но в отличие от первого стола, который он принес в мою квартиру, этот я выбросить не могла.

***

Ближе к полуночи Шесть принялся мыть посуду, на что я, похоже, была совершенно неспособна. Он не сказал об этом, но я почувствовала. Если пустая тарелка стояла передо мной слишком долго, ему не терпелось скорее убрать ее. И я позволяла ему это делать.

Я ткнула пальцем в принесенные им краски, зачарованно читая этикетки. Коллекция сделала набор, купленный моей мамой, похожим на тот, что можно найти в кабинете дошкольного учреждения.

Я сунула большой палец в отверстие палитры и повернула. Из-за того что большой палец был так далеко от центра, он не давал мне этого приятного сбалансированного вращения — более шаткого, более неуклюжего. Я положила его на стол и, взяв кисточку, провела пальцем по кончику. Она была такой мягкой.

Взглянув на свой нынешний набор красок, я увидела засохшую кисть и грязную воду, которую никогда не меняла.

— Ты настоящий Санта-Клаус, — сказала я ему. Я провела кисточкой по руке, по шрамам, покрывающим мою кожу.

Он что-то сказал в ответ, но мои слова вернули меня в детство. Посещал ли меня когда-нибудь Санта? Не могу сказать. Я не винила жирного ублюдка, потому что это была не его вина. Когда моей матери удавалось вспомнить про Рождество, подарки, которые она мне дарила, обычно были вещами из ее шкафа или что-то из того, что дарили нам. Я не возражала, потому что лучшего не знала. Пока не стала старше, пока не увидела, что есть у других людей, и это так резко контрастировало с тем, чего не было у меня.

— Мира?

— Хм? — я отложила кисточку, сложила руки на груди и выбросила из головы мысли о матери.

— Ты в порядке?

Я рассмеялась лающим смехом.

— Какое бессмысленное слово. Ты вообще понимаешь, что оно значит?

Он повернул голову набок, мокрый до локтей от мытья посуды.

— Полагаю, его значение зависит от употребления. В данном случае, я спрашиваю, хорошо ли тебе по сравнению с плохо.

Уже не в первый раз я задалась вопросом, что, черт возьми, он во мне нашел. Почему он подчинил себя мне, тому беспорядку, который был моей жизнью.

— Зачем ты вообще здесь?

Он не перестал мыть посуду, но вздохнул.

— Тебе нравится отталкивать, да?

— Да.

— Я здесь, потому что хочу быть здесь. С тобой. Если бы не хотел, меня бы здесь не было.

— Как когда ты целовал меня.

— Я целовал тебя, потому что хотел этого.