Негодная певица и некромант за клавесином (СИ) - Черная Мстислава. Страница 12

Я слушалась…

Я была сильнее, но я слушалась!

Мои представления о жизни дают очередную трещину.

Но сейчас не до рассуждений об отношениях между мужчиной и женщиной.

— Да, я магиня, — отрезаю я. — Мама, тебя не затруднит проводить господина доктора?

Я сейчас непозволительно груба. Фактически, я говорю врачу убираться, но… Я не чувствую за собой вины. Не тогда, когда меня чуть не напоили ядом. Я сверлю доктора взглядом, и он, склонив голову, отступает.

Мама приглашающе указывает ему на дверь и одновременно взглядом отсылает сеньору Таэр и попару горничных.

— Всего доброго, юная госпожа.

— И вам, господин.

Все выходят.

Я смотрю на закрытую дверь. Сейчас мама проводит врача, вернётся, и…

И ничего хорошего не будет.

Почему ради того, чтобы прожить больше трёх лет, я должна воевать с родными людьми?! Абсурд же! Я не хочу воевать. Я хочу петь и учиться магии! Собственно… А зачем воевать? Мне надо делать то, что я хочу и не делать того, чего я не хочу. Логично же!

Я сбрасываю халат и ночную сорочку, натягиваю простое дневное платье. Выбираю то, которое могу застегнуть сама.

Я обратно достаю купюры, прячу в декольте.

Отказаться от грошей? Вот везёт мужчинам, у них есть карманы!

У меня карманы тоже есть, но в фартуке, который предназначен только для ношения дома и только для занятий рукоделием…

Кто сказал?!

Я открываю комод, дёргаю все ящики подряд. Фартук нахожу в последнем. Конечно, где бы ещё. Я задираю подол, одновременно складываю фартук нагрудником вниз. Мне ведь не нужно надевать его “правильно”, мне достаточно затянуть пояс и воспользоваться карманами. Я делю гроши на две части, ссыпаю каждую в карман, а затем одёргиваю юбку и обуваюсь.

Быстрый взгляд в зеркало — ничего не торчит?

— Карин, что ты делаешь?!

Слишком долго провозилась.

Я опоздала, но всё равно завершаю уличный наряд аккуратной шляпкой.

— Мама…

— Карин, девочка моя, ты обезумела.

— Я проснулась. Мам, я понимаю, что ты меня не услышишь, но я хочу быть честной. Знаешь, чего я хочу? Я хочу жить долго и счастливо.

— Карин, мы с папой тоже хотим, чтобы ты жила долго и счастливо.

— Помнишь, ты рассказывала, как в детстве ненавидела клубнику, а тебя заставляли её есть? Из лучших побуждений, чтобы ты была здорова и счастлива, а тебе от клубники становилось дурно? Ты чесалась и иногда покрывалась красными пятнами. Разве ты не говорила своим родителям, что клубника вредит тебе? А что они? Они продолжали заставлять тебя её есть. Из лучших побуждений причиняли тебе страдание. Мам, Берт для меня такое же страдание, как для тебя — клубника. Понимаешь?

Глава 14

Понимаешь?

Мне хочется кричать. Мама смаргивает. На миг мне кажется, что она меня поняла, но она смотрит на меня с умилением, как на слепого котёнка, милого и совершенно неразумного.

— Карин, это другое.

Значит, ничего она не поняла.

— “Я знаю, как для тебя лучше”, — передразниваю я.

— Карин… — мама смотрит на меня. — Что на тебя нашло? Ты же хорошая девочка. Зачем ты себя губишь? А нас с папой за что? Папа тебе не скажет, но ты же ему душу рвёшь! А если у него сердце прихватит?

Бесполезно.

Её слова царапают. Я чувствую укол вины за то, что доставляю родителям проблемы, но…

— Мама, я благодарна тебе и папе за всё, что вы для меня сделали, но дальше я позабочусь о себе сама.

— Карин, это слишком. Ты не можешь!

— Могу, — отрезаю я. — По крайней мере я попробую сдать экзамен.

Мои слова уходят в пустоту. Мама вроде бы слышит, но совершенно не воспринимает. Говорить бесполезно, и всё, что я могу, это предупредить, куда и зачем я еду.

— Карин, на тебе ни один достойный молодой человек не женится!

За плечом у мамы вновь появляется сеньора Таэр. Она что-то шепчет. Вероятно, предлагает запереть дверь, и мама следует её совету. Заверения, что всё делается для моего же блага, я пропускаю мимо ушей. Я спокойно дожидаюсь, когда дверь запрут, затем выжидаю около минуты, прислушиваюсь.

И как только я слышу шаги, я со злым отчаянием втягиваю из окружающего пространства всю доступную силу.

Я знаю, что у меня получится.

Болотно-зелёный искрящийся шар врезается в замочную скважину, и металл замка с шипением плавится. Он будто воск горящей свечи стекает ручейками и быстро застывает, напоминая ручейки слёз. Дверь открывается, и я выхожу в будуар.

Мама сидит в кресле.

— Ты отправила за новой микстурой? — невольно спрашиваю я.

Похоже, что да, слишком уж выразительно забегали её глаза.

Мама не даёт прямого ответа, но она поднимается, протягивает руку. Я просто прохожу мимо, игнорирую оклик и сворачиваю в коридор. Я прислушиваюсь к себе и пытаюсь понять, хочу ли я попытаться достучаться до папы. С одной стороны, он меня точно не услышит, разговор бесполезен. С другой стороны, убегать и прятаться — это вести себя по-детски. А я решила стать самостоятельной.

Постучавшись, я слышу раздражённое:

— Я занят!

В прошлом… Хм, в прошлом я кралась на цыпочках, потому что папа занят серьёзными делами, и его нельзя отвлекать. В прошлом мне бы и в голову не пришло нарушить его покой стуком. А сейчас я, нарушая все границы, вторгаюсь.

Сколько раз мне доводилось видеть папин рабочий стол? Четыре-пять-шесть раз за всю жизнь, наверное. Поэтому я оглядываюсь как впервые. Очень широкий стол занимает большую часть пространства, и кажется, что он кабинету велик. Когда я буду обустраивать свой кабинет, поставлю изящный тонконогий “дамский” столик. А вот статуи гипсовых львов по обе стороны стола мне нравятся. Себе похожих поставлю…

— Папа, я не отниму много времени. Я пришла сказать, что благодарна тебе за всё, что ты для меня делал и продолжаешь делать. Я люблю тебя, люблю маму. Но моя жизнь это моя жизнь. Я не пойду за Берта. Я буду магиней.

— Да? — папа на удивление спокоен, только вот причина не та, которая меня бы обрадовала. — А вчера ты уверяла, что хочешь быть певицей.

— Чтобы снять концертный зал, мне нужны деньги, и я заработаю их магией.

— Карин, вернись в свою комнату. Ты под домашним арестом.

— Нет, пап. Я начинаю самостоятельную жизнь. Скоро ты прочитаешь о моих успехах в газетах.

— Ну-ну.

Папа отодвигает документы. Он хочет силой меня увести? Пусть попробует. Я не обращаю внимания и возвращаюсь в безлюдный коридор — горничные попрятались, только сеньора Таэр как нарочно попадается мне у лестницы с подносом в руках, а на подносе скручено белое влажное полотенце, какое обычно подают дамам, упавшим в обморок.

Мама из-за меня плохо?!

Я дёргаюсь и ловлю себя на готовности бежать в спальню. В душе поднимается гнев. Я знаю, что такое плохо на собственной шкуре, и притворяться, чтобы заставить меня слушаться… подло.

Мне очень жаль…

По лестнице я сбегаю, но именно здесь меня догоняет папа. Он молча подхватывает меня под локоть и крепко сжимает пальцы. Не больно, но ощутимо — не вырваться. Папа ничего не говорит, он просто позволяет мне в полной мере ощутить беспомощность и несостоятельность.

В воздухе над лестницей разлита сила, и я втягиваю её в себя.

Я не хочу делать папе больно, но я по-прежнему зла, и направляю магию вовне. Я чувствую, как она обжигает меня изнутри. Пальцы начинают искрить, и я обволакиваю руки светящимися миниатюрными молниями словно перчатки натягиваю.

Первая искорка попадает папе на тыльную сторону ладони, вторая.

— Карин! — он отшатывается. Его хватка слабеет, пальцы соскальзывает с моего плеча.

А я с улыбкой останавливаюсь на нижней ступеньке и целиком закутываюсь в искрящуюся манитию.

Любой маг справится со мной играючи, но папа не маг. Не потому что у него нет способностей, а потому что в нашей среде не принято их развивать.

Пожалуй, до меня только сейчас в полной мере доходит, какая косная наша благородная прослойка. Родилась девочкой — обречена выйти замуж по указанию родителей и вести домашнее хозяйство, а мужчина… в точно такой же ловушке, только глава семьи считает не запасы курпы и муки в кладовой, а считает доходы со сдачи земель в аренду, с акций, с вложений. Всё, что делает мой папа, это управляет состоянием, доставшимся нам от прапрадедушки.