Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка - Амаду Жоржи. Страница 11

– Да объясни же наконец, что ты задумал, а то от ярости я совсем поглупел.

Местре Афранио во всех подробностях рассказывает о своей кипучей деятельности. Время от времени он прерывает повествование: то раскланяется со знакомым, то обратит внимание Эвандро на проходящую мимо женщину, если, конечно, она достойна этого внимания. Он не терял времени даром (впрочем, Лизандро тоже). Вчера, переговорив с Эвандро по телефону, он позвонил нескольким академикам и обменялся с ними впечатлениями. Он всегда встаёт спозаранку и утром успел наведаться по крайней мере к четверым коллегам и позавтракать с пятым – Родриго Инасио Фильо. На встречу же с Эвандро он опоздал потому, что заходил к бедному Франселино, так жестоко пострадавшему (вкупе с президентом Академии) от энергичного пинка охранника. В результате всех этих визитов и телефонных перегово­ров у него сложилось некоторое представление о выборах:

– Упоминание имени полковника встречает протест…

– Да о нём слышать не хотят! – Эвандро тоже успел кое с кем повидаться.

– Не надо преувеличивать, мой дорогой, останемся реалистами. Разумеется, полковника не любят, некоторые просто терпеть не могут, и немудрено: у него дурная слава. Он готов заподозрить в крамоле самого господа бога Иисуса Христа. Родриго мне рассказал, что на пасху цензура запретила печатать в «Ревиста дос Сабадос» Нагорную проповедь. Редактор Жиль Костело обратился в ДПП – он думал, что запрет касается только иллюстрации: они дали модернистский рисунок Портинари, – и чуть с ума не сошел, когда выяснилось, что запрет наложен на евангельский текст. Какой-то чиновник для очистки совести сообщил ему, откуда исходил приказ о запрещении – от полковника Перейры. Родриго своими ушами слышал эту историю от самого Жиля.

– Кто же станет голосовать за такого негодяя?

– Не обольщайся. Несмотря на всё это, он будет избран. Если, конечно, мы с тобой не примем мер. Сморщатся от омерзения, как сказал мне Алкантара, но проголосуют. Лизандро далеко не глуп, и сейчас он не блефует. Едва я услышал о происшествии с Франселино, как тут же помчался к нему. Первое, что я увидел, войдя, была неимоверных размеров корзина с фруктами: яблоки, груши, виноград и – визитная карточка полков­ника Перейры с приписанным от руки извинением. Почерк, впрочем, был нашего дорогого Лизандро. – Он снова улыбнулся. – От нас потребуется дьявольская ловкость, Эвандро! Дьявольская! – повторил он уже серьёзно. – Нужно отыскать другого кандидата.

– Ну так у нас есть Фелисиано, чего ж лучше? Признанный поэт, все его любят – и стар и млад. К тому же превосходный человек.

– Этого мало, куманёк. Нам нужен кандидат, за ко­торого академики не побоялись бы проголосовать. Нам нужен кандидат, которому полковник Перейра, человек действительно могущественный и в средствах не стесняющийся, никак не сможет навредить. А навредить он может… Так что о штатском нечего и думать. Надо найти военного, Эвандро, и притом чином выше Перейры. Он кто – полковник? Значит, нам нужен генерал.

Эвандро, сам человек сугубо штатский и к тому же автор прогремевшей на всю Латинскую Америку книги о пагубном воздействии милитаризма на страны континента, возмутился:

– А-а, теперь и ты заводишь эту песню о поруганной традиции?

– Да не в традиции дело! – Афранио стал серьёзен. – Нужно воспрепятствовать тому, чтобы человек, за­пятнавший себя нацизмом, опозоривший себя пытками политических заключенных, травлей писателей и журна­листов, человек, во всём противоположный нашему Бру­но, который и умер-то потому, что не мог вынести всех этих ужасов, занял его место в Академии, сидел на заседаниях рядом с нами, стал нашим коллегой…

Минуту стояла тишина. Эвандро раздумывал. Потом кивнул.

– Да. Ты прав.

– Конечно, прав! За штатского проголосуют четыре-пять человек: ты да я, да Родриго, да, может быть, еще… – Он назвал два имени. – А вот если мы найдём и протащим генерала, если мы как следует побегаем и пошевелим мозгами, то вполне можем сорвать банк! Итак, срочно требуется генерал, издавший хотя бы одну книж­ку, противник нацизма и Нового государства. Генерал, который сможет выстоять против полковника Перейры, Ты согласен со мной?

– Согласен-то согласен… Но где же взять генерала, который отвечал бы всем этим требованиям? Нет такого генерала.

– Найдём. Ты, друг мой, склонен к преувеличениям. По-твоему, кто в мундире, тот, значит, уж и не человек. Среди военных много людей порядочных и честных, настоящих демократов. Может быть, их даже большинство. Ну а теперь слушай историю о том, как телохранители полковника… – И он заливается смехом, ещё не начав рассказывать. Академик Афранио Портела если веселится, так уж веселится: он умеет брать от жизни все, что она может дать.

ГЕНЕРАЛ ЖДЁТ ТЕЛЕФОННОГО ЗВОНКА

Генерал Валдомиро Морейра нетерпеливо отбрасывает газету, смотрит на часы, встаёт с кресла, пересекает сад, входит в комнату. Непорядок! Так он и знал: Сесилия висит на телефоне, ведёт бесконечный разговор с возлюбленным. Проклятый зубодёр! И без него голова кругом!..

– Да ну тебя, перестань! – кокетливо хохочет в телефон Сесилия.

– Сесилия! Прекрати!

От раскатов генеральского голоса кокетливый смех стихает. Зажав трубку ладонью, непослушная дочь про­сит:

– Сейчас, сейчас, папа, подожди минуточку!

– Клади трубку!

– Сию секундочку, папа!

Услужливый Сабенса обещал позвонить после того, как он поговорит с доктором Феликсом Линьяресом и добьётся столь необходимого генералу соглашения. Их встреча должна была произойти перед обедом, в клинике Липьяреса, где плодовитый автор романов на библейские темы принимает пациентов и решает вопросы, связанные с Академией словесности Рио-де-Жанейро, президентом которой его единогласно избирают уже в пятый раз. За завтраком генерал строго-настрого запретил жене и дочери занимать телефон после десяти утра: обе способны болтать часами – дона Консейсан жалуется на рост цен, Сесилия клянется в любви.

Клодинор Сабенса, составитель «Антологии португало-бразильской литературы», сборника «Писатели Рио-де-Жанейро», а также автор нескольких учебников грамматики для младших классов, был горячим поклонником литературного творчества генерала – и особенно его статей в защиту чистоты родного языка, – а потому успешно и плодотворно вел агитацию в его пользу среди академиков. Сложилась благоприятная для генерала ситуация, потому что второй кандидат в столичную Академию, Франсиско Ладейра, своей славой был обязан не столько сомнительных достоинств сонетам в духе «парнасцев», сколько ядовитым и хлестким эпиграммам. Безжалостно высмеивая собратьев по перу, нападая на них в тёмных окололитературных закоулках, он тем не менее вознамерился попасть в члены столичной Академии и усердно вербовал сторонников, прикидываясь безгрешным, как ангел. Исход борьбы зависел от мнения президента.

Доктор Феликс Линьярес считался светилом в медицинском мире, среди его многочисленных пациентов было немало людей богатых и влиятельных, и это обстоятель­ство гарантировало возглавляемой им ассоциации разного рода льготы, пожертвования и субсидии, а ему самому – офис (собственность государства), возможность издавать (бесплатно, хоть и не всегда вовремя) свой журнал, а также статьи и даже книги академиков (упомянутый выше сборник «Писатели Рио-де-Жанейро» печатался на государственный счет). Кроме того, в распоряжении президента находились двое служащих: курьер и секретарша – молодая, бойкая и миловидная. Все вышеперечисленные выгоды делали членство в Академии весьма заманчивым, и, хотя «бессмертие» академиков не простиралось дальше границ штата Рио-де-Жанейро, борьба каждый раз велась не менее ожесточенная, чем при выборах в «Большую Академию».

Генерал был встревожен и раздражён из-за того двусмысленного положения, в котором находился уже довольно давно. Франсиско Ладейра был не только ядовитый насмешник и бездарный поэт, но и редкостный ловкач. Поливая помоями весь свет, он, однако, ухитрялся ни разу ничем не задеть почтенных героев библейских романов, сочиненных доктором Линьяресом, и эта необычная сдержанность растопила лёд в сердце президента. Все эти интриги и заговоры весьма беспокоили генерала.