Тридцать девять и девять (СИ) - Вестван Джим. Страница 74

— Все как договаривались, ара! Простава за субботу, Арсен слово держит!

Данил старался выражаться как можно культурнее при Элине, пока выталкивал из квартиры очередного обнаглевшего гостя. Да они же все как дома здесь себя чувствуют! Открывают своими ключами двери, вламываются без всякого предупреждения, лезут в его шкафы и организовывают пьянки. Неужели так до сих пор и было, и это нормальным у них считалось? Им в голову не приходит, что это его личная территория, и он никого из них больше не хочет здесь видеть! Но так просто от верных друзей не отделаться: не успел он выставить возмущенного Арсена, как снова появился Стельников, решивший лично выразить извинения за поведение своей жены и не понимающий, почему Данил не приглашает его, по обыкновению, посидеть за рюмочкой и по-соседски потрепаться.

Когда Мишка наконец убрался, Данил замкнул дверь в надежде, что поток посетителей на сегодня окончен, но зазвонивший телефон расслабиться не дал.

— Да, мама! — резко крикнул он в трубку, услышав ее приветствие, и после первого же вопроса больше слушать ничего не стал. — Хватит меня доставать с Кирой своей! Все изменилось, мама, никто никуда не едет! Света остается пока у вас, я не знаю, когда смогу приехать. И не звоните мне больше, я сам позвоню потом! Все, мама! — бросил он трубку, выдернул шнур из сети и резко его от себя отшвырнул.

Элина, стоя в дверях гостиной, наблюдала за ним, застыв с удивленным выражением на лице и понимая, что никаких серьезных разговоров снова не получится.

— Ну реально достали уже! — без сил рухнул он на диван, чувствуя себя так, будто только что отбился от враждебной стаи. — Иди ко мне, моя птичка, — протянул он к Эле руку, и она, приблизившись, привычно села к нему на колени.

— Ты не сказал мне, что у тебя есть кот! — улыбнулась она Данилу, и он невольно улыбнулся в ответ, мгновенно успокоенный ее обыденным тоном.

— Я думал, он убежал.

— И как его зовут?

— Не знаю. Никак, кот просто. Если хочешь, назови как-нибудь.

— Ну, надо что-нибудь такое… морское! — посмотрела Эля в потолок, задумавшись. — Альбатрос!

— Кто, он Альбатрос? — смеясь, кивнул Давыдов в сторону развалившегося в кресле кота. — Как-то слишком для него громко.

— Ну, тогда давай Трос просто, сокращенно. Как тебе?

— Лучше не придумаешь! — зарылся Данил лицом в разрез своей футболки, надетой на ее изящное тело, и не желая думать больше ни о чем, кроме ее бархатной смуглой кожи. — Есть же счастье в этой жизни!..

Она соскользнула на пол, оказавшись между его ног, и, продолжая смотреть в лицо, быстро расстегнула его ремень. Данил ясно видел призыв и возбуждение в ее глазах, легкий румянец на скулах, и это завело его моментально, заставив лихорадочно стянуть с себя джинсы, чтобы ощутить прикосновение ее рта немедленно. Он снова задыхался и впивался ногтями в мягкую обивку дивана, едва сдерживая желание толкнуться ей навстречу, когда она мягко и одновременно настойчиво ласкала его, аккуратно, едва ощутимо касаясь зубками и создавая нежное трение. Она сама безошибочно угадала момент, когда нужно прерваться и не допустить его оргазма раньше, чем она сама получит удовольствие, вернувшись к нему на колени, чтобы через считанные минуты закричать от накрывшего ее стремительного вала. С этим ничего нельзя сравнить для Данила. Без этого влажного страстного тела, без легкого пуха волос, без ее дыхания и голоса Данила Давыдова больше не существует…

***

Тем временем Ленка, не в силах остановить истерику, неслась прочь от своего дома и почти не чувствовала, как касаются асфальта ее обутые в легкие туфли ноги. Хорошо, что уже темно и ее слез не видно редким встречным прохожим. Куда же ей бежать так поздно, почти ночью? Только в свое отделение, в свой кабинет, где можно спрятаться от того кошмара, что у нее в жизни происходит, просто закрыться и никого больше не слышать! Они же все ее ненавидят, она ничего, кроме раздражения, ни у кого не вызывает, даже у собственного мужа, у собственных родителей! «Язва», только жить всем мешающая! Она и ребенку своему больше не нужна, Мишка ведь абсолютно прав, их сын прекрасно без нее обходится и точно будет счастливее без бесконечных придирок своей вечно недовольной мамаши! И ему она не нужна… Человеку, который скоро исчезнет из ее жизни, и у нее совсем ничего не останется, а ему на это плевать!

Ленка зашла со двора здания, взбежала по знакомой лестнице, быстро прошмыгнув в свой кабинет и усевшись за стол, спрятала лицо в ладонях. Вот бы не открывать больше глаз, не видеть, как начнется очередной день, и все по тому же кругу, будто в клетке, где со всех сторон — только холодные, бездушные, одинаковые прутья, через которые ей не прорваться!

Она порывисто встала, взяла с нижней полки металлического шкафа емкость с медицинским спиртом и поставила ее на стол рядом с графином. Выдвинув ящик стола, Ленка сгребла в горсть несколько пачек рецептурных таблеток, швырнув их перед собой. Это же так просто! Избавить всех от своего присутствия, и даже интересно, многие ли это заметят? Ленка снова бессильно ткнулась в ладони. Конечно, она этого не сделает… Просто потому, что не знает, лучше это, чем то, что происходит с ней сейчас, или еще хуже. Да и представить себе только: суицид заведующей прямо в отделении новорожденных славного города-героя! Она даже улыбалась, продолжая лить слезы, когда разводила с водой спирт.

Ленка была уже совсем спокойной и не слышала, как он вошел и таблетки в разбросанных пачках пересчитывать не стал. Она вообще уже мало что слышала и соображала, когда уверенная рука внезапно схватила ее поперек живота, сразу уволакивая к раковине, и неумолимые пальцы, сдавив лицо, заставили разжать челюсти.

— Не трогай меня! — выворачиваясь, пыталась сопротивляться Ленка. — Я не собиралась… Было бы, из-за кого!.. — это последнее, что удалось ей произнести перед тем, как его пальцы проникли в рот, сразу же придавив корень языка.

Просто кошмарными были те несколько минут, когда у нее уже ничего не было внутри, а он все еще желал в этом убедиться, не разжимая железных тисков своих рук. Хорошо, что она была совершенно пьяной и не так остро чувствовала все удовольствия происходящего процесса. И даже не помнила потом, каким образом свое отделение покидала…

А с утра у нее нестерпимо болело горло: ни глотать, ни говорить. Но выйдя на улицу из незнакомого подъезда, подняв лицо к лучам осеннего солнышка и вдохнув свежий утренний воздух, Ленка хотела плакать уже от любви к этому прекрасному миру, в котором у нее так много интересных дел!

Она проснулась прошедшей ночью на чужом диване в совершенно непривычной обстановке, но сразу же поняла, где находится, еще долго лежа без движения, рассматривая огромный книжный шкаф с аккуратно рассортированными изданиями на иностранных языках, скромную обстановку идеально чистой комнаты и простой плафон настенной лампы с желтыми квадратами. Она боялась пошевелиться, чтобы подольше задержаться в этом моменте: он сидит к ней спиной за пианино в своей то ли гостиной, то ли спальне, и негромко перебирает клавиши, наигрывая знакомую лирическую мелодию. И такая печаль, такая пронзительная тоска в этих звуках ощущается…

Конечно, это не прекрасный сон, и он не повернулся к ней, не взял ее ладонь, не поднес к губам, когда она, тихо поднявшись, подошла к нему сзади и опустила ему на плечи руки.

Но он же по-настоящему испугался за Ленку ночью и бросился ее спасать, и привез к себе, скрыв от лишних глаз. Конечно, он врач, он начал бы спасать любого в такой ситуации, но она сознательно не стала развивать эту мысль, предпочитая думать, что реально ему небезразлична. Ведь одна лишь надежда на это полностью переворачивала ее мир…

— Это «Лунная соната»? — едва слышно спросила Ленка.

— Нет, Рахманинов, — устало вздохнул он в ответ, прекращая играть и закрывая инструмент. Ленка прекрасно понимала, что в музыке совершенно не разбирается, и разговаривать об этом ему с ней неинтересно…