Коллоидный Мир (СИ) - "Cyberdawn". Страница 100

Ну и кулачные бои — не без интереса понаблюдал. Бокс, как он есть, причём строение ног беловодцев очень к этому виду мордобоя подходило. И я понял, каким методом Ладыч хотел мне лещей, люлей и прочее добро и благо наносить. И вот как-то хлёсткие удары, перекосоёживающие мордасы набекрень, меня не прельстили. И правильно я от Ладыча бегал — не люблю по мордасам получать, я щедрый и добрый, предпочитаю давать, да.

Кстати, даже несколько родовичей на бережку речки-ручейка самозобвенно предавались мордобою. Правда, друг с другом — эфирное усиление и укрепление делало простых людей куклами для битья.

На следующий день смотались в Йоперную театру, поуслаждали слух, но “приватность” я не заказывал. Хотя, возможно, зря: девчонки на пение отреагировали ощутимой охоткой. Впрочем, до дома дотерпели, так что и не страшно.

А вот служка йоперный мои притязания обломал. Нетушки, фигушки, простите господин Стрижич, хотите пташку сексом оттрахать или оттраханным птицами быть, вы или спутницы ваши — в театре, в процессе представления, за живые денежки. А продаваться — не продаются, ни за какие деньги.

И тут жадины, постановил я, ну и по дороге домой стал прикидывать налёт на йоперный театр, с целью праведного раскулачивания… и сам же, со смешком, себя остановил. Не настолько мне ента Стратима сдалась, будем честны. Так, не помешает, ну а нет — так нет.

На следующий день направились в театру имперскую, где на этот раз давали представление о весёлых похождениях типа вроде Фауста. В роли сотоны на побегушках и искусителя в одном флаконе выступал некий “Дух Пущи”.

После ряда весёлых и поучительных приключений наш Фауст, выглядящий как груда плоти, весело помахивающий грудой щупал, подкатил к некой родовишне, своей зазнобе. Зазноба от прелестного зрелища и неожиданности брякнулась оземь. Страдающий Фауст нашёл какого-то витязя, нихера не делающего в ожидании своего подвига, и предложил себя в качестве последнего. Витязь радостно Фауста и подвигнул до смерти. Занавес, все рыдают.

Вот ведь фигня какая, бегло оценил я печальный финал. Девка явно от неожиданности притворилась мёртвой и несъедобной. Ну или вообще — приготовилась к коитусу, до невозможности возбуждённая фаустовыми тентаклями. Потому как обморочных реакций, насколько я изучил, у беловодцев не особо наблюдается. Могут быть, конечно, но уж очень сильное нужно нервное потрясение, при этом и здоровье не очень — иначе хрен в обморок упадёшь. А уж помереть от вида чего бы то ни было — вообще антинаучная фантастика.

Хотя архетипичная театра… ну, в принципе, если это криворукое переложение какой-то совсем древней пьесы, как бы не того самого Фауста — то возможно. Но перекладывали дебилы, левые на обе руки. Не верю, в общем, поставил я вердикт, задрал нос и прихватил под руки похлюпывающих носом девчонок. Проняло их сие творение, впрочем, их дело.

И вот, выходим мы из ложи, ведём девчонок, как вдруг какой-то… прости правила вежества, прохвост, тычет в наши персоны перстом хамским. И в компании таких же быдл, разного полу и роду, стоит. И изрыгает, значит, хавалом своим неприличным, сентенции в стиле “в теятру в биодоспехе — хуже, чем в телогрейке”, “с рабынями в теятре — оскорбление всему неуважаемому сообществу”, ну и “панаехало тут всяких, Столенград не резиновый”, само собой.

Причём ладно бы сию пургу нёс какой-нибудь карапуз там, ну или юнец. Нет, дядька в годах, лет под сорок. С мордой наглой и надутой, но у него всё хамское было, факт.

Младший родович, тьма с огнём, видимо, Чернобожичи с Хорсычами перекрёстно опылились. Не знаю таких смесков, да и знать не хочу.

И тут и так печальные девчонки глаза потупили… чем в моё праведное сердце вселили праведный гнев и вообще.

— Глаза подняли, девы, — с ангельской улыбкой пропел я, приостанавливаясь.

До хулителя было метров дюжина, как раз моя задумка на забывчивого Ладомысла пригодится, прикинул я.

— Стригор Стрижич…

— Глаза поднять, смотреть гордо! Вы — часть меня, не сметь перед плесенью худородной глаза опускать!

Быдлан ухами своими хамскими речи мои услышал, буркалы хамские выпучил, челюсть хамскую отклячил. Ну вот и молодец, быдла, мысленно похвалил быдлу я, ну харкнул в рожу. А ветром чуток помог плевку.

Может, немного слишком много, отметил я брякнувшегося хама. Но тоже ничего вышло. И с девицами, подёргивающими краями губ (ну реально — знатно шмякнулся, хех), гордо последовали из театры.

В слушателях быдлы какое-то гудение происходило, не слишком стрижечелюбивое. Но под плевок праведный подставляться добровольцев больше не нашлось.

Ну а я неторопливо с девчонками шёл, подождал, когда нам Индрика и бегуна подгонят — всё же, понятно, что вероятность конфликта высока. А я — это сам я, а не шпана плевательная, или верблюд какой.

Ну и дождался. Спешит, спотыкается, мордас бордовый от здоровой критики его трындежа оттёр. И лапу свою хамскую ко мне протянул, тут же взвизгнув и затрясся ей — нехрен мою блааародную персону немытыми руками лапать. И мытыми тоже опасно лапать, факт.

Ну а убедившись, что хамская ласта при хаме осталась (ну не зверь же я, так, слегонца по ней лезвием воздуха полоснуло), хам раззявил пасть:

— Вы, невежда и неуч…

— Нахер к лешему сходите. Есть дело — говорите по делу. А нет — могу и подальше послать. Или ещё раз в вашу несимпатичную рожу плюнуть.

— Требую в компенсацию бесчестного оскорбления этих двух рабы… у-у-уй!

Ну реально — выбесил, отметил я, разглядывая пробивший под ребро хаму кулак. Вроде дряни хамской не налипло, но непременно почищусь.

— Вы по делу говорите, плесень худородная, — обратился я к приходящему в себя. — А то я и прибью ненароком, в ходе нашей беседы.

И тут дядька основательно так проблевался сидром, я еле отскочить успел. Так он косой, блин. А я-то думаю, что за дурак, обычно такие до столь почтенного возраста не доживают.

Нет, безусловно, не извиняет это хамскую морду — как-то мне похрен, хамит он по пьяни, или там из души противных порывов.

Но хоть объясняет — с хрена ли, а то даже удивился.

Проблевался, значит, этот противный тип, буркалы в сетке сосудов красных на меня уставил и прокаркал:

— Приму в качестве извинений только рабынь! В противном случае — поединок! До смерти! Зав…

— Вот же вы тупой, — посетовал я. — Свои намерения обозначили — так помолчите. Остальное не вашей худородной, пьяной и вонючей роже решать. Завтра, на рассвете, близ капища всех богов. Стригор Стрижич, Владыка Болотного Лога, — с этими словами я вскочил на Индрика.

— Рарсил Рарожич, старший дьяк Поместного Приказа! — уже в спину послышалось от хама.

— Буду знать, кому уд оторву, — кивнул я через плечо.

Отъехали мы от театральной площади, а я раздумывал. Ну, в принципе, с учётом заведённых в всяких столицах порядочках… Ну скажем так, за доспех на меня могут наехать — и получить в грызло наглое, пусть спасибо скажут, если рукой. Доспех — право родовича. Имперцы доступ на свои земли беспрепятственно дают, кроме особых мест, специально огороженных, с надписью “судыть низзя”.

То есть, что у кого-то принято — это его половые трудности. Пока Имперский Род — именно Род, никаких претензий насчёт обвеса, кроме “а мне так не нравится” предъявить не может.

А со служанками — так я правильно Оле с Любой сказал — личные слуги родовича как часть его воспринимаются, по всем правилам. В гости к кому-нибудь брать с собой слуг или нет — вопрос разговора с хозяином. На службу — вопрос места для них и прочее. А вот что в кабак, что на улицу, что в театру — дело сугубо и трегубо родовича.

В общем, да — эксцентрично, факт. Но Рарычу я этому натурально оторву уд, под корень, раз уж обещал. И буду в своём праве, ну и прав, такой вот каламбур, хмыкнул я.

— А что будет, Стригор Стрижич? — неспокойно спросила Люба, по дороге домой.

— Что-что. Уд оторву, под корень, этому прохвосту, как и обещал, — задумчиво протянул я.

— Ты не беспокойся, Любушка, — погладила Ола подружку по плечу. — Стригор Стрижич того господина одним плевком поверг, — на чём прыснула, да и Люба улыбнулась. — А уд он отрастит, наверное, — задумалась она.