Фабрика офицеров - Кирст Ганс Гельмут. Страница 89

Крафт спокойно сказал:

— Я констатирую, Хохбауэр, что вы имеете дерзость приписывать высказывания нашего фюрера господину Эриху Мария Ремарку.

Эта фраза явилась как бы своеобразной колонной, на которую налетел лбом фенрих Хохбауэр. Он смотрел вокруг себя совершенно обескураженно, будучи не в состоянии даже полностью осознать, что ему только что сказал обер-лейтенант. Его физиономия выражала абсолютную беспомощность. Остальные фенрихи насторожились, почувствовав, что присутствуют на интереснейшем представлении.

И Хохбауэр почти беспомощно спросил:

— Нашего фюрера?

Крафт кивнул с удовлетворенной улыбкой:

— Совершенно верно! Я говорю о нашем фюрере, Хохбауэр. И я не позволю сравнивать его с Ремарком. Я нахожу» просто неслыханным, что вы осмеливаетесь подозревать его в этом, если не просто позорить. Как вы можете стать офицером, если даже не удосуживаетесь знать и уважать взгляды вашего верховного главнокомандующего?

Хохбауэр просто не знал, что с ним произошло. Может быть, действительно, он допустил ошибку? И это он, считающий себя верным и преданнейшим солдатом фюрера! Он не находил слов. Фенрихи сидели разинув рты, с широко открытыми глазами.

— Вы должны постоянно, — промолвил Крафт, — заглядывать в книгу Гитлера «Майн кампф», Хохбауэр, а у вас, очевидно, для этого не хватает времени. Я вам настоятельно рекомендую делать это систематически. А может быть, у вас вообще нет намерения стать офицером фюрера? Мне кажется, это так, и, к сожалению, я должен сделать соответствующие выводы.

Хохбауэр бессмысленно уставился на своего воспитателя. То, что с ним произошло, было просто чудовищно! Если ему не изменяет слух, здесь сомневаются в том, что он всегда считал смыслом своей жизни. Он, для которого фюрер всегда был превыше всего! Превыше всего на свете!

Крафт поучал далее, что Адольф Гитлер, как фронтовик еще времен первой мировой войны, никогда не мог сравнить поле боя с кондитерской. О «сладкой смерти» у него никогда и нигде не было сказано. Наоборот, фюрер всегда подчеркивал, что смерть не пряник. Обер-лейтенант Крафт по этому вопросу так долго распространялся, что фенрих Хохбауэр окончательно сломался, постепенно сам убедился в своей неправоте и осознал, что должен стыдиться своих высказываний.

Это было событие, которое взбудоражило весь курс. Фенрихи видели, что клин можно выбить клином. Хохбауэр впервые был побит, и причем своим собственным оружием. Меслер почти стонал от блаженства, понимая, что Крафт погасил у Хохбауэра последнюю искру сообразительности, «запудрил ему мозги».

В заключение обер-лейтенант Крафт заявил:

— Хохбауэр, я рассматриваю вашу концепцию как подрывающую мощь наших вооруженных сил. Если речь идет о нашем фюрере, я не знаю пощады. Заметьте себе это.

21. Проведение свободного времени

— Господа, — сказал, проснувшись, фенрих Меслер, — сегодня суббота — день кандидатов в офицеры! Радуйтесь и веселитесь! Уже с полудня мы можем развлекаться, а вечером вообще наслаждаться жизнью до упаду.

Фенрих Эгон Вебер перевернулся на своей койке, громко зевнул и заявил:

— Когда я просыпаюсь в субботу, я всегда только и думаю, как бы мне где-либо поудобнее прилечь и вздремнуть вновь.

— Тоже мне заботы! — воскликнул весело Редниц, натягивая спортивный костюм.

— А мне бы твои заботы, дружище, — возразил Вебер. — Меня лично всегда беспокоит мысль: что там не срабатывает в наших планирующих штабах, как выиграть войну? Может быть, близорукость некоторых деятелей мешает окончательной победе? А может быть, имеет место сознательный саботаж?

— Ты что, заболел? — спросил озабоченно Редниц. — Может быть, тебе нужно освобождение от занятий?

— Дай мне докончить! — воскликнул с возмущением Вебер. — Что это за идиотское планирование, спрашиваю я себя. Как мог любой более или менее нормальный офицер от канцелярии перевести целую военную школу в это захолустное, богом забытое место? Он должен быть или импотентом, или гомосексуалистом, поскольку женская часть населения среднего возраста в этом городке не соответствует ни в малейшей степени нашим запросам и потребностям.

— Браво! — воскликнул Меслер с признательностью. — Ты должен по этому вопросу подать рапорт по команде.

— А ведь действительно, друзья! В нашей дыре нет ни дома отдыха для женского персонала, ни института благородных девиц, ни лагеря трудовой повинности для женщин. Поэтому самую животрепещущую из проблем каждому приходится решать в диком порядке, как ему заблагорассудится.

Бюро регистрации новорожденных по этому вопросу могло бы дать здесь исчерпывающую справку. Каждый выпуск оставлял в городке от тридцати до пятидесяти внебрачных детей. Значительная часть их вообще не учитывалась статистикой. Определить, кто является отцом, было просто невозможно, так как на этот вопрос следовал стереотипный ответ: «Отцом является фенрих». А их в каждом выпуске было до тысячи, и найти милого папу было просто невозможно.

Практики вроде Меслера быстро ориентировались в обстановке и делились опытом.

— Никогда нельзя сообщать женщинам свою настоящую фамилию, — советовал он своему другу Редницу. — Я, например, всегда называю себя при знакомствах с девицами Хохбауэром. Не правда ли, милая шутка?

Редниц пропускал эти советы мимо ушей. Они его не смешили. К тому же все, что было связано с Хохбауэром, давно не доставляло ему удовольствия и не вызывало интереса. И это не только потому, что этот Хохбауэр когда-то ударил по лицу беззащитного Меслера.

— Да, — промолвил задумчиво поэт Бемке. — Вечно женственное! — Начав день, так сказать, с цитат Гете, он оглянулся вокруг с удовлетворением.

— Наш Бемке, — заметил Вебер, — опять исчерпывающим образом решил проблему. Итак, друзья, что меня особенно беспокоит, так это то обстоятельство, что здесь уже давно мышь считают слоном. В прежние времена кухарка млела от счастья, если за нею увивался извозчик. А теперь ей подавай по меньшей мере кандидата в офицеры с прямыми шансами, что он вырастет до генерала. Что это, собственно говоря, за свинство творится на белом свете?

— Что, твой жучок сегодня не придет? — весело спросил Меслер.

— Представьте себе, — доверительно сообщил Вебер, — маленькая кухонная стерва начала мне ставить условия. Она, видите ли, желает, чтобы ее приняли в обществе. Но я это у нее выбью из головы, даже если бы мне для этого пришлось половину Вильдлингена превратить в развалины.

— Ты имеешь что-либо против меня? — спросил фенрих Хохбауэр.

Он стоял перед Редницем в умывальнике. Редниц, не прекращая намыливаться, быстро взглянул на Хохбауэра.

— Ни против тебя, ни за тебя, — ответил он, продолжая свое занятие.

— Было бы досадно, если бы мы не поняли друг друга, — промолвил Хохбауэр почти навязчиво. — Ты не находишь?

— Нет, — ответил Редниц, — поскольку это мне совершенно безразлично.

— А мне нет, — сказал Хохбауэр подчеркнуто. — Вероятно, когда-нибудь нам придется искать взаимопонимания. И может быть, это будет связано с большими преимуществами для нас обоих.

— Совершенно бесполезно, — бросил Редниц и направил струю воды себе на грудь. — Я не ищу преимуществ, особенно с твоей помощью.

— Может быть, твое мнение еще изменится, — промолвил Хохбауэр перед тем, как покинуть умывальную комнату. — Дай мне знать, если это случится.

Хохбауэр направился в свою комнату. Он открыл шкаф и начал одеваться. На внутренней стороне дверцы его шкафа красовался портрет фюрера. В развевающейся шинели на фоне облаков, испытующий, направленный вдаль взгляд, отличная прическа, энергичные щетки усов, несколько убегающий назад лоб и подбородок боксера — Гитлер-полководец в четыре краски. Хохбауэр счел совершенно необходимым серьезно задуматься о своем теперешнем положении в военной школе. Обер-лейтенант Крафт дал ему в этом направлении последний толчок. И если ему было еще не ясно, что он там нагородил в сочинении со своей «сладкой смертью», то одно было ему бесспорно известно: его позиции поколебались. Это было ему точно известно. Теперь против него были не только отдельные фенрихи, как, например, Редниц и его друзья, но и офицер-воспитатель.