Фабрика офицеров - Кирст Ганс Гельмут. Страница 94

— У него, конечно, есть какая-нибудь красотка, — деловито сказала одна из девиц, сидящих в заднем ряду. — С его фигурой и внешними данными…

— А внешние данные еще ни о чем не говорят, — вызывающе промолвил Меслер. — Для того чтобы нравиться девицам, нужно кое-что другое. Потому некоторые и не хотят, что не могут.

Хохбауэр хотел с возмущением вскочить, но Крамер успокаивающе положил руку на его плечо. Он не хотел ссоры. Вечер проходил под его руководством, и он заботился не только о выпивке, но и настроении и поведении своих подчиненных коллег. Это был его вечер, и он должен проходить в полной гармонии.

Поэтому Крамер демонстративно поставил на стол бидон с вином и крикнул:

— Разговор — серебро, а выпивка — золото! В конце концов, у нас каждый развлекается по своему усмотрению.

— Ты прав, — промолвил Меслер, на которого вид полного жбана подействовал примиряюще. — Этот сосуд в самом деле обещает развлечение, которое меня вполне устраивает. Давай пускай его по кругу! Надо заметить, что, когда я пью, я молчу, а если я смотрю в стакан с вином, то не вижу Хохбауэра. Для меня этого вполне достаточно, чтобы быть в хорошем настроении.

Жбан пошел по столу, а затем вновь в подвал за новой порцией вина.

Фенрихи из параллельного отделения, сидевшие за соседним столом, позеленели от зависти. Крамер торжествовал. Он наслаждался своим триумфом, был в восторге от все возрастающего веселья его коллег. «Гармония, — думал он, — это и есть гармония».

Затем Крамер обратился к Хохбауэру. Он по-товарищески пытался его успокоить, проникновенно говоря, что всерьез принимать легкие подтрунивания и дружеские насмешки отдельных шутников не стоит. Над ними тоже следует смеяться, отвечая на шутку шуткой. Они будут рады этому, как дети, и прекратят свои выпады.

— Но иногда детские выходки Меслера и его друзей действуют мне на нервы, — сказал с озлоблением Хохбауэр.

Крамер продолжал его уговаривать. Он пытался использовать все свое красноречие, чтобы успокоить рассерженного фенриха. Крамер все свое внимание уделял Хохбауэру и совершенно упустил из виду то, что происходило на противоположном конце стола, где сидел Эгон Вебер.

Вебер в этот день был еще молчаливее, чем обычно. Он даже пренебрег своим обычным послеобеденным сном. После прочтения особого распоряжения № 131 его охватила черная тупая злоба.

За свою солдатскую службу Эгон Вебер многократно вынужден был переносить оскорбления и обиды. Началось это с его рекрутской жизни, когда унтер-офицер заставил его семь раз подряд чистить отхожее место. Затем позже фельдфебель приказал ему переобуться и сменить носки в самом людном месте. Этому строгому начальнику, видите ли, показалось, может быть и не без оснований, что его ноги недостаточно чисты. Вспоминалась ему также одна француженка в городке Дре. Она пыталась вылить ему на голову содержимое ночного горшка. Однако над всеми этими неприятностями можно было в глубине души только посмеяться.

Другое дело теперь, когда его имя выставили на посмешище всей школы. Его имя, которым он втайне гордился, хотя внешне и не показывал этого, всегда произносили с лестными эпитетами: остроумный Эгон, голосистый Эгон, здоровяк Эгон, грохочущий Эгон, и все эти прилагательные говорили о его высоких человеческих качествах. И вдруг совершенно неожиданно имя Эгон признано в высшей мере предосудительным и нежелательным, похожим на взятое из юмористического журнала.

— Я сегодня напьюсь, — глухо промолвил он.

Печальная история с его именем была не единственная неприятность, которая удручала Эгона Вебера. Имелось еще нечто, будоражившее его кровь. Это «нечто» носило длинную прическу и сидело за соседним столом в обществе фенрихов из другого учебного отделения. Эти фенрихи, по мнению Вебера, относились к банде лодырей, руководимой офицером-воспитателем, известным под кличкой Миннезингер.

— У меня возникает большое желание разогнать этих тупиц, — подстрекал он свое окружение.

А тем временем девица лениво выпрямилась и как бы случайно скользнула взором по Эгону Веберу. Это показалось ему вызовом. Он знал эту красотку вдоль и поперек еще с той ночи в складе спортинвентаря. Однако он, очевидно, не соответствовал ее душевным запросам, так как ей, по всей вероятности, хотелось не только отвечать грубым вожделениям фенриха, но и почувствовать себя дамой.

Эгон Вебер наклонился и промолвил заплетающимся языком:

— Иди сюда, Эрна! Садись с нами.

Эрна заносчиво ответила:

— Ты же видишь, что я здесь в обществе.

— Мое лучше! — убеждал Вебер.

Фенрихи, окружавшие Эрну, заволновались. Один из них, который, судя по всему, вряд ли уступал по силе Веберу, промолвил:

— Не вмешивайся в наши дела, малыш. Девушку привели сюда мы — и на этом кончим.

— Но это моя девушка, — промолвил Эгон, стараясь пока сохранить мир. — Я имел на нее право несколькими днями раньше. Не так ли, Эрна?

— Ты не кавалер, — бросила отчужденно девица. — Прошу не приставать ко мне.

— Ты слышал, — прогремел здоровяк фенрих из другого учебного отделения, — дама требует, чтобы ты перестал к ней приставать.

— Иди сюда, Эрна, — повторил Эгон Вебер. — Не будешь же ты весь вечер и, вероятно, остаток ночи проводить с этим грязным горшком.

— Фи, Эгон! — воскликнула девица.

— Как его зовут? — спросил здоровяк обрадованно. — Если я не ошибся — Эгон. Вы слышали, друзья? Его зовут Эгон. А в соответствии с сегодняшним особым распоряжением это имя взято из юмористического журнала. — И он оглушительно захохотал.

Вебер вскочил, бледный и дрожащий от ярости. Он подошел к здоровяку и, не говоря ни слова, дал ему кулаком в подбородок. Тот с остекленевшими глазами в мгновение ока свалился как мешок на пол. На его лице застыло изумление.

Меслер в боевом задоре вскочил и закричал:

— Прошу дам отойти назад! Освободить ринг! А теперь начинаем! — При этом он схватил стул, попавшийся ему под руку, покачнулся, но, удержавшись на ногах, поднял его и со всей силой бросил в середину «вражеского» учебного отделения.

И началось побоище.

Руки Вебера, как своеобразные дубины, опускались на головы фенрихов, до которых он мог дотянуться. Меслер бегал между сражающимися и предпринимал все усилия к тому, чтобы схватка распространилась до всеобъемлющих масштабов — до задних рядов.

Практичный Редниц отбивал ножки у стульев и передавал их фенрихам своего отделения.

Крамер, возмущенный до глубины души, бросился к клубку дерущихся, пытаясь их разнять. Хохбауэр неукоснительно последовал за ним в самую гущу. Во-первых, он слышал, как в отношении его было брошено однажды электризующее слово «трусить»; во-вторых, требование Крамера помочь навести порядок относилось в прямом смысле к нему; в-третьих, он являлся принципиальным сторонником порядка. Таким образом, Крамер и Хохбауэр двинулись на дерущихся впереди, за ними, сохраняя верность, как во времена нибелунгов, наступали Амфортас и Андреас.

— Прекратить! Будьте благоразумны! Стойте! — рычал Крамер. Внезапно он умолк. Одна из ножек стульев, демонтированных Редницем, попала в руки противника. И как раз эта ножка со свистом опустилась на голову командира учебного отделения. Он свалился под стол, опрокинув на себя жбан с вином. К счастью, его там осталось уже немного, но эти остатки вылились Крамеру на голову и залили ему мундир.

Фенрих Хохбауэр, пытавшийся разнять двух сцепившихся, как петухи, вояк, получил сильный удар в спину, который отбросил его прямо в центр «вражеского» отделения.

Здесь ему не оставалось ничего иного, как с ожесточением бить всех вокруг себя. Ему казалось, что он должен был бороться за свою жизнь.

Шум раздавался ужасный, разжигающий страсти, подогретые вином: звенели стаканы, трещали ножки стульев, раскалывались столы, визжали девицы, здесь и там вскрикивали, хрипя и стеная, мужчины.

Хозяин громко, стараясь перекричать весь этот гомон, взывал вначале к благоразумию, затем — к чести собравшихся и, наконец, начал звать полицию.