Фабрика офицеров - Кирст Ганс Гельмут. Страница 98

И капитан Катер рассказал о своем посещении церкви, которое представил как полуслужебную обязанность. Он подробно остановился на том, что его служба требует быть своего рода связующим звеном между органами военного училища и гражданскими учреждениями и лицами в городе. Он убедительно просил при этом Ратсхельма терпеливо выслушать его.

Катер таким образом добился того, что Ратсхельм начал проявлять признаки нетерпения. Он стал нервничать и беспокоиться. И когда Катер заметил это, он решил, что пора переходить к делу: разгром кабачка, разгон гостей, нанесенные в большом количестве членовредительства, угрозы гостеприимному хозяину, пение непристойных песен.

— И все это совершило учебное отделение «X».

— Немыслимо, — промолвил Ратсхельм с возмущением. — Вы, вероятно, ошиблись, господин Катер!

— Я никогда не ошибаюсь, — возразил Катер с убежденностью, — в том числе и на этот раз.

— Совершенно немыслимо, — повторил Ратсхельм. — Речь не может идти о всем отделении «X», не может она также идти и о его большинстве. Понятно, что и в нем имеются неустойчивые элементы. За них я не могу поручиться и положить руку в огонь. Я даже могу сказать: как раз в этом отделении имеется больше сомнительных военнослужащих, чем где-либо, что связано с достойными сожаления ошибками в комплектовании личным составом и недостатками воспитания.

— Вы имеете в виду обер-лейтенанта Крафта? — спросил с живостью Катер.

— Я не вправе делать какие-либо категорические утверждения, — промолвил твердо Ратсхельм, но тут же добавил: — Мне кажется, вы обнаружили зерно истины. Но как могло случиться, что целое учебное отделение приняло участие в этом скандале? Как раз в нем имеется несколько превосходных молодых людей — прекрасные будущие офицеры.

— Мне жаль, но это было так. Почти все отделение «X», по меньшей мере около тридцати человек, — подтвердил Катер безошибочно.

Ратсхельм смущенно покачал головой. Такое количество сразу не могло попасть под плохое влияние. Если это соответствует действительности, то под большое сомнение ставилась вся учебная и воспитательная работа самого капитана Ратсхельма, его деятельность как начальника потока.

— Итак, — промолвил с удовлетворением капитан Катер, — я оставляю вас наедине с вашими проблемами. Вы, надеюсь, будете меня держать в курсе событий. Я со своей стороны настоятельно советую разобрать это дело возможно скорее, так как в противном случае потерпевший может передать его полиции. И тогда скандала не избежать. А чем это грозит, вы знаете.

— Невероятно, — сказал капитан Ратсхельм и покачал головой, — совершенно невероятно!

Случалось, что он разговаривал сам с собою. Это было своеобразное выравнивание его, как он сам полагал, чрезмерной молчаливости в присутствии других. Когда капитан был один, он как бы освобождался от строгого воздействия самодисциплины. Тогда он пытался возместить себе вынужденное молчание, выговориться. Он делал доклады, речи, разносы. При этом он репетировал наиболее подходящие для этих выступлений жесты и телодвижения.

— Что-то здесь должно произойти! — говорил он сам себе. — Наконец-то мой инстинкт меня не подвел.

И, чтобы убедиться в этом, капитан Ратсхельм приказал вызвать к себе фенриха Хохбауэра.

Но при одном взгляде на Хохбауэра все его оптимистические надежды на благополучный исход события развеялись в прах. Греческая физиономия с классически арийским профилем была слегка искривлена, залеплена пластырем и покрыта синяками. Преданный взор фенриха говорил: «Я тоже».

— Итак, вы тоже, Хохбауэр, — с огорчением констатировал Ратсхельм.

— Господин капитан, — доложил фенрих, — я готов извлечь любые необходимые для вас выводы из своего поведения.

— Как все это произошло? — спросил озабоченно капитан.

И чем больше он рассматривал Хохбауэра, чем дольше тот стоял перед его испытующим взором, тем ему становилось яснее: имели место какие-то существенные, веские основания для этого происшествия. Если даже такой многообещающий, дисциплинированный фенрих счел необходимым включиться в побоище, стало быть, случилось что-то необычное, провоцирующее.

— Очевидно, можно предположить, что какие-то особые причины легли в основу всего этого. Не правда ли, Хохбауэр?

— Так точно, господин капитан! — ответил фенрих. Он с готовностью ухватился за спасательный канат, брошенный ему капитаном. — Я хотел разнять дерущихся и при этом попал в рукопашную, между двух огней.

— Ага, — промолвил капитан Ратсхельм, — так вот как обстояло дело. — И затем, не задумываясь больше, он продолжал убежденно и успокаивая самого себя: — Иначе, собственно, и не могло быть.

— Мои друзья вместе со мною и командиром отделения делали все, чтобы прекратить спровоцированный противной стороной спор. Но на нас набросились, и мы не имели иного выхода, как защищаться.

— Очень хорошо, Хохбауэр. Я вам верю. Вы с вашими товарищами должны были восстановить спокойствие и порядок, но, к сожалению, это вам не удалось, хотя вы прилагали к тому все усилия. Не правда ли?

— В меру наших сил мы пытались сделать все возможное, господин капитан.

— И как возник этот спор, мой дорогой Хохбауэр?

— Точно я не могу сказать, господин капитан. Я знаю только, что какой-то фенрих неизвестного мне учебного отделения оскорбил нашего коллегу Вебера, заявив, что у него имя — как будто взятое из юмористического журнала. Так это или не так, я не могу сказать. Точно знаю лишь, что это утверждение было сделано в общественном месте в присутствии гражданских лиц, среди которых находились персоны женского пола.

— Женщины сомнительного поведения, по всей вероятности? Я надеюсь, вы не имели с ними ничего общего?

— Я презираю эти создания, господин капитан.

— Ну хорошо, мой дорогой, — заметил Ратсхельм, полностью удовлетворенный сведениями, полученными от фенриха. — Мы расследуем это дело.

Хохбауэр ответил на ряд общих вопросов, как, например, о количестве и именах участвовавших в драке фенрихов. Он также сообщил время начала потасовки и попытался изложить детали ее возникновения и дальнейшего хода, с особым упором на их попытки только обороняться.

— Я благодарю вас, мой дорогой Хохбауэр, — сказал в заключение капитан.

— Я заверяю вас, господин капитан, что я глубоко сожалею о случившемся.

— Прекрасно, мой дорогой. Это, конечно, не ваша вина.

— Я очень признателен вам за доверие, господин капитан.

— Не стоит благодарности, дорогой Хохбауэр, — сказал Ратсхельм и протянул своему фенриху руку. — Надеюсь, вскоре мы вновь выберем часик для наших бесед.

— Это все успокаивает меня в какой-то мере, — промолвил капитан Ратсхельм, — но оснований быть беззаботным и довольным я не вижу.

Капитан пришел к этому выводу, измеряя шагами свою комнату. Он жестикулировал, как будто его слова жадно ловила многочисленная аудитория. Творческий мыслительный процесс первой степени, по его мнению, начинался.

«Первое, — наметил он, — не дать распространиться сведениям, что кабак разгромлен. Второе, уже смягчающее вину обстоятельство: так называемый разгром кабака произошел по побуждениям защиты чести; и третье… третье — необходимо признать проступок, заключающийся в совершении дебоша». Это была тяжкая проблема, и, чем дольше он размышлял о ней, тем ему становилось все яснее и яснее, что он не в состоянии нести всю ответственность. Он должен был найти кого-то, кто снял бы с него хотя бы часть ее, причем, по возможности, значительную часть.

С этой целью капитан направился к обер-лейтенанту Крафту.

Достигнув цели своего путешествия, капитан столкнулся с высшей степени неприятным для него обстоятельством. Ратсхельм установил, что обер-лейтенант не один. В комнате Крафта на койке сидело существо женского пола, и это существо рассматривало капитана и начальника потока с любопытством и наглостью.

Ратсхельм остановился у порога сначала молча, как бы ожидая объяснения от своего офицера-воспитателя. Но этого объяснения не последовало. Очевидно, что Крафт считал его излишним. Он произнес только: