Он почти изменил мiр (Acting president) (СИ) - Марков-Бабкин Владимир. Страница 22
«У Нью-Йорка глаз вставнойСмотрит им Гудзону в спинуОн качает бородойНа уме скопивши тину.Стал Нью-Йорк мне младшим братомМы играем часто в мячВ небоскреб аэростатомБез уловок и отдач.»
Сидевшие за столиком одобрительно зааплодировали. За другими столиками стали оборачиваться на единственное знакомое им слово. Энель постарался уловить как эту реакцию. Ему ещё не раз может случиться «не понимать» соотечественников.
— Давид! Ты Силен! — долговязый сосед блондина попытался приобнять еврея. Но вышло это неуклюже, похоже в чашках на столе был не только кофе.
— Вижу вжился ты в здешнюю жизнь. А по мне так здесь полно мрази, — вставил блондин.
— Вот напишешь этим буржуям на английской — будешь свой, — продолжил он.
— Не уходи! Ответь, как поэт! Самому то об Америке слабо написать? — не унимался Давид.
— Да, как с листа! —
Сергей неловко встал. Энель теперь смог его рассмотреть. Кажется, это был Есенин. Публиковали здесь его портрет в статьях о приезде русской думской делегации.
В считанные секунды лицо его просветлело, глаза зажглись, тело подобралось. Уверено и размеренно Сергей начал:
« Дело, друзья, не в этом. Мой рассказ вскрывает секрет.Можно сказать перед светом,Что в Америке золота нет.Там есть соль,Там есть нефть и уголь,И железной много руды.Кладоискателей вьюгаЗамела золотые следы.Калифорния — это мечта
Всех пропойц и неумных бродяг.
Тот, кто глуп или мыслить устал,
Прозябает в ее краях…»
Собравшиеся умолкли, и даже не понимающие слов слушали зачаровано.
«…Вместо наших глухих раздолий
Там, на каждой почти полосе,
Перерезано рельсами поле
С цепью каменных рек шоссе.
И по каменным рекам без пыли,
И по рельсам без стона шпал
И экспрессы, и автомобили
От разбега в бензинном мыле
Мчат, секундой считая доллар.
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера…
От еврея и до китайца,
Проходимец и джентльмен –
Все в единой графе считаются
Одинаково — бизнесмен.
Знакомые слова встряхнули публику. Впрочем, где -то за дальним столиком пытались переводить. Весьма вольно, но по смыслу, и среди аборигенов стали появляться и осознано восторженные понимающие. Энель краем глаза смотрел и за ними и старался как остальные внимающие удивлённо приоткрывать рот.
«…На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи,
Вот где вам мировое жулье.
Если хочешь здесь душу выржать,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она — Мировая Биржа!
Вот они — подлецы всех стран.
Эти люди — гнилая рыба.
Вся Америка — жадная пасть!...»
Русские за столом, слушали склонившись и сложив руки. Даже Давид, кажется готов был по окончании зааплодировать. Есенин вздохнул и выпалил на выдохе:
«…Но Россия... вот это глыба... Лишь бы только царская власть!...»
Лицо Давида сжалось и покраснело, руки сжались в кулаки.
-Ах, ты, гнида! — выплюнул из себя брюнет, попытавшийся во прыжке ударить блондина.
Есенин опешил. Но отстранился. Удар пришелся в плечо и, соскользнув, нападавший упал на пол.
— Бисово племя! — ожил Есенин. Но его удар прошел мимо: выше падающего Бурлюка.
Удержать равновесие не удалось, и блондин упал на брюнета. Началась схватка в партере.
— Царский прихвостень!
— Анархист!
— Кацап!
— Жидовская морда!
За толпой Скарятин не видел схватки поэтов. Но глухие удары, говорили, что размаха ударам не хватало,
— Гнида! Кусачая!-
— Аааа —
-Step aside! Step aside, I say!* — отреагировала наконец охрана бара.
Собравшие уступили дорогу. Михаил на секунду увидел, что один из поединщиков полностью лишен второго свободы. Есенина окровавленной рукой прижимающего лицо Бурлюка к полу, а второй крепко сжимающему ему промежность.
Разойдитесь! Разойдитесь, я говорю! (анг.)
Глава 7. Город который никогда не спит
САСШ, Нью-Йорк, Грамерси-парк, «Хили». Полночь 19 июня 1922 г.
Общими усилиями собутыльники и работники бара растащили сцепившихся на полу поэтов. Никто особо не пострадал, а о репутации похоже и не заботился. Бурлюк и Есенин продолжали обмениваться малопонятными большинству колкостями. Скарятин так же, как и соседи американцы недоумевал по поводу этой перепалки, но похоже за одним из столиков даже записывали. Интересно, что так может заинтересовать в русском мате двух явно нерусских девушек?
— Гад ты, Серёга и гнида михайловская, но Поэт — не отнять, — уже беззлобно проговорил пострадавший и потомок Давида, и сам Давид.
Есенин с удалью, но без вызова ответил:
«Вот такой, какой есть,
Никому ни в чем не уважу,
Золотою плету я песнь,
А лицо иногда в сажу.
Говорят, что я бунтовщик.
Да, я рад зауздать землю.
О, какой богомаз мой лик
Начертил, грозовице внемля?
Пусть Америка, Лондон пусть...
Разве воды текут обратно?
Это пляшет российская грусть,
На солнце смывая пятна.»
— Бунтовщик? Хм. Как же. Но про грусть — верно! Ладно, признаю, как поэт ты выиграл. Давай мировую выпьем. — Бурлюк подвел итог перешедшему в драку литературному диспуту.
— Давай! — поддержал Есенин.
— Извини если что, Давид. Я не со зла.
— И ты, Сергей, прости.
— Проехали, — потасовщики пожали друг другу руки.
Подняв стулья, поэты снова расселись за стол. Желание выпроводить шумную кампанию пропало у бармена после перекочевки в его их карман двух «Банкнот бизонов». Эти же парнокопытные позволили быстро убрать последствия потасовки и сменить закуски, смешанные в толчее у поэтического стола.
«Кто же такой щедрый сегодня», — подумал Энель. Вроде за столом поэтов богатеев не наблюдалось. Государь конечно щедро платил депутатам Государственной думы и наверняка и в командировочных Есенин обижен не был, но на двадцать долларов можно было кормить и поить весь «Хилли» до самого утра. Впрочем, Есенин сейчас очень популярен и может гулять и со своих поэтических гонораров. Не удивительно: он пришелся ко двору и прежнему и нынешнему государю. Скарятин конечно давно не был дома, но именно поэтому понимал откуда это есенинское «проехали».
* * *
Нью-Йорк, САСШ. Особняк семейства Б. Баруха. 19 июня 1920 г.
— Берни, дорогой, может всё же ты не отпустишь Белль в эту далекую, холодную Россию, — Энни Барух крепче прижалась к мужу.
— Не в Россию, а в Ромею, дорогая
— А какая разница! Всё равно далеко и морозно, — Энн сжала кулачек на груди мужа.
— Ну. Не морозно. Константинополь на одной широте с Нью-Йорком и тоже у моря, так что Изабелле не придется привыкать к климату, — накрыв кулачек жены ладонь ответил Бернард.
— Но далеко, — Энн расслабила руку.
— Далеко. Но наша птичка выросла, и её пора вылетать из гнезда. «Да к тому же она там будет не одна», — сказал Бернард погладив её ладонь.