Ночной визит - Киселев Николай Алексеевич. Страница 13

Владимир зашагал по тропинке прочь от станции и вышел на дорогу. Она уходила прямо в лес, теряясь в тени обступивших ее берез и елок.

Навстречу попалась подвода. Рыжая кобылка лениво переставляла ноги и понуро, в такт шагам, махала головой. На телеге сидел старичок, свесив ноги в пыльных сапогах, и дремал, изредка, как будто спросонок, чмокая губами. Рядом с подводой бежала пегая собачонка – хвост колечком. Увидела Владимира, остановилась, побежала дальше.

Владимир свернул с дороги и пошел густым ельником. В лесу он почувствовал себя спокойнее. И тут им снова овладело чувство осторожности. В деревню, пожалуй, лучше войти вечером.

Он сел на землю, устланную толстым слоем бурой хвои, и тотчас же ощутил голод. Вытащил из кармана сверток – бутерброды, купленные в буфете на одной из станций, с жадностью стал жевать. Потом лег и не заметил, как заснул. Спал он долго, проснулся, когда день уже угасал и в лесу сгустились сумерки. Владимир мысленно представил себе, как он появится в родном доме. Жива ли мать?

А отец? Что они думают о нем? Наверное, считают давно погибшим… Да и правда! Разве он не погиб для них? Разве не погиб для всего, что так дорого сейчас его сердцу?..

Перед его мысленным взором возник родной дом, простое и милое убранство комнаты… Мать всегда любила сидеть за столом с краю, поближе к двери. А отец – в углу, под образами… Почему-то вспомнилась большая эмалированная миска. Он любил есть из нее расписной деревянной ложкой… И его мучительно потянуло домой.

Но он выбрался из лесу и спустился в ложбину уже ночью, когда в чистом небе загорелись большие звезды. Каждый поворот дороги к деревне был ему знаком. Направо, еще раз направо и налево… Вот и околица. Взошла луна, осветив деревенскую улицу. Большие тени деревьев темными пятнами лежали поперек дороги. В окнах мерцали огоньки. Где-то тихо звучала гармошка. Доносились голоса, нестройно певшие песню.

«Какой сегодня день?» – подумал Владимир и, посчитав, сообразил – воскресенье. Он потерял счет времени. На этой земле, на родной своей земле он жил жизнью загнанного зверя, поглощенный одним стремлением – избежать постоянно подстерегающей его смерти. Смерть ждала его всюду: и здесь, у родной околицы, и вон там, в избе, откуда доносятся голоса, и даже в родном доме… Даже в родном доме он не может чувствовать себя в безопасности. Такова его участь!.. Страшная участь!..

Долго пришлось ждать, когда все стихнет. Только в полной тишине, когда погасли последние огоньки в окнах домов, Владимир, пригибаясь, прокрался к дому родителей.

Было тихо, как на кладбище. Темные окна казались глубокими, как пропасти… Чувство страха и осторожности внезапно уступило место другому – чувству надежды. Нет, не может быть, чтобы опасность подстерегала его там, где живет мать. Не может, не может быть!..

Он ступил на крыльцо и негромко стукнул в дверь. Никто не ответил. Стукнул еще. И вдруг его словно обожгло кипятком. А что, если здесь живут не его родные, а совсем чужие, незнакомые люди?.. Столько лет прошло!..

И в этот миг вспыхнул свет в окне. Женщина, прикрывая глаза от света, всматривалась за окошко. Владимир сразу узнал ее. Мать!.. Она!.. И разом исчезло все – страх, тревога, усталость…

– Мама… Мама… – позвал Владимир.

Женщина отшатнулась. Звякнула щеколда на двери, отпираемой трясущейся рукой. И родное лицо мелькнуло перед ним, и родной голос позвал, назвав тем именем, которое было дано ему от рождения:

– Алешенька!..

Он сидел в углу, под образами, на том самом месте, где когда-то любил сидеть за столом отец. Комната показалась ему меньше. До лампадки у образов он мог свободно дотянуться рукой. А когда-то не мог достать даже со скамьи. Мать постарела. Ой, как постарела!.. Все лицо в морщинах… И волосы седые, белые.

– Вот так и живу, Алешенька, одна, – рассказывала мать, смахивая со щек редкие слезинки. – Отец помер. Почитай, годков уж десять… О тебе не слышали… А все верили – придет… Верили – вернешься… Вот и вернулся… Родной ты мой, маленький…

Она гладила его руки и смотрела, смотрела на него, не в силах отвести глаза.

– А подружка твоя, Татьянка Кузовлева, замуж вышла. Колхоз им с мужем новый дом построил. Помнишь Татьянку? А Васятку помнишь? Тот в городе. На агронома учится… Небось хочешь всех повидать…

– Что вы, мама! Никому не говорите, что я был здесь. Я ведь так… Понимаете… Все с войны вернулись с орденами… Сейчас в жизни уже многого добились… А я… я ведь осужден был… На десять лет…

– За что же, родненький?

– Так, за всякое… Ну, словом, стыдно мне соседям на глаза показываться. Вот выучусь на инженера, тогда приеду… Я ведь учусь.

– На инженера!.. – В голосе матери Владимир уловил нотки уважения и нескрываемой радости. – А потом, что же? Приедешь?

– Обязательно приеду. Здесь буду работать…

– Конечно, конечно, – торопливо закивала мать. – У нас тоже инженеры пригодятся. Вот мост через реку будут строить… Видишь – электричество теперь есть. Со светом живем. А раньше, помнишь? За керосином все бегал?..

– Помню, мама, помню…

– Соседку, Степаниду Фоминичну, помнишь ты?

– Это у которой мы яблоки в саду воровали? Помню!

– Мужа-то ее недавно радиоприемником наградили.

В словах старой женщины звучали нотки гордости за родной колхоз, за свое село, которое день ото дня богатело и хорошело.

– Ехать мне надо, мама, – сказал он, вставая.

– Куда же ехать? – Губы у матери дрогнули. – Опять одной мне тут… – с тоской проговорила она. И вдруг, маленькая, сгорбленная, прижалась щекой к плечу сына. – Алешенька, ты от матери родной не таись… Если несчастье какое у тебя, расскажи, откройся… – Она заглянула ему в глаза. – Может, ты… Может, еще не совсем…

Владимир понял, что она хочет сказать, и испугался, что чем-нибудь выдал себя.

– Что вы, мама! Я свободен. Говорю вам – на глаза соседям не хочу попадаться. И вы никому не рассказывайте, что я был… Понимаете… ведь стыдно… Я потом, потом… Приеду навсегда… – бормотал он.

Она опустила голову и отошла.

– Ну ладно уж… Если надо, потерплю. Ведь не один год терпела. Ждала все… – Она вдруг засуетилась. – На дорожку-то тебе сейчас соберу… Яичек, сала…

Владимир вытащил пачку денег.

– Вот, мама, возьмите от меня. Я буду присылать.

– Батюшки! – всплеснула руками старушка. – Да как же ты заработал столько? – Она с тревогой глянула в глаза сыну. – Честные ли деньги, Алешенька?

– Честные, мама, честные, – торопливо ответил Владимир, тыча пачку в сухую морщинистую руку, проклиная все, что заставило его быть таким вот и лгать родной матери. – Берите, берите. Мне пора…

За окнами занимался сероватый рассвет. Владимир вышел на крыльцо, огляделся и, поцеловав мать, не оглядываясь, зашагал прочь.

Глава двенадцатая

ДЕЛО № 93

– Разрешите войти? – несмело спросила миловидная женщина, остановившись на пороге кабинета.

– Прошу вас, – пригласил полковник Телегин, уже предупрежденный о посетительнице по телефону дежурным. – Товарищ Синельникова? Работник гостиницы?

– Да, это я.

– Слушаю вас. Садитесь, пожалуйста.

Екатерина Павловна села. Она долго не решалась прийти сюда, в областное управление Комитета госбезопасности. Но тревога, вызванная посещением работника комитета, не давала ей покоя. Все-таки в гостинице оказались жильцы, ночевавшие без прописки. И не их ли искал тот человек с надменным лицом? Наконец она решилась и поехала в управление. Пропуск был ей выдан быстро, без проволочек, и вот она сидит перед начальником управления, который смотрит на нее приветливо и вопросительно, дожидаясь, что она скажет.

– Извините, что я беспокою вас… Но мне кажется, что это очень важно… К нам в гостиницу заходил ваш сотрудник. Проверял книгу прописки…

Полковник слушал, не перебивая. Только время от времени легонько похлопывал ладонью по столу, точно хотел этим жестом успокоить женщину, волновавшуюся все больше и больше.