Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей. Страница 4

Человек в штатском, встретивший Максима в приемной начальника питерского Н.К.В.Д. генерала Рацкевича, генералом Рацкевичем быть ни в малейшей мере не мог. Большой и круглый, но рыхлый, и лицо рыхлое, формы сбежавшего теста, розоватое, глазки маленькие и плутовские, бегают и посверкивают. Голова лысобритая и вся буграми и вмятинами.

— Здренко, — широко улыбнулся рыхлый.

— Простите? — не понял Максим.

— Здренко Филипп Филиппович, заместитель Михал Михалыча. Для своих Фил Филыч, хе-хе. А Михал Михалыча нету, извольте заметить. В Москву вызван срочно, хе-хе.

Здренко рассмеялся мелким дребезгом. Будто в факте срочного вызова в Москву было что-то смешное. Здренко, впрочем, тут же пояснил:

— Михал Михалыч туда, а вы оттуда, хе-хе! Парадокс!

Потом здренкино лицо на секунду стало серьезным:

— Люди нужны! Вы нам кстати! Но пока… хе-хе… пока Михал Михалыч в Москве, указаньиц нету, так что… того…

— Простите?

— Ну, вы ведь, наверное, того? С дорожки устали? Разместиться, непременно разместиться! Первое дело! Дом наш тут же, через переулок, общежитие официально именуется, но у вас, не замедлите заметить, номер будет, что не подточите. Особый этаж! Ну, без излишеств — война, сами знаете, так сказать. Боец вас проводит. Конспиративную квартирку для встреч с агентами, все такое, сами по адресу подберете или походите посмотрите, пока время есть. Науезжало людишек-то, хе-хе, есть квартирки для нужд, имеются. Там и проживать, если заблагорассудится, но у нас тут и белья поменять, и прибраться, чтобы не беспокоило. И бомбоубежище у нас — на уровне, как говорится. А то вот во дворе-то Гостином обрушилось, так считай сто с лишним душ тю-тю как в песок, хе-хе! Так построили, инженеры, ручки-то кривенькие! Риск! И потом — война, сами знаете, электричество, отопление, все такое, а у нас тут выделенные линии, все при всем. Михал Михалыч настоял категорически, все отлажено, функционирует, как маятник Фуко! Опять же продовольствие, паек, в столовую пропуск, все по первой категории, оформляем уже, боец проводит! Скучать не будете! Потом по городку прогуляться, окинуть, что да как. Вы пиво уважаете, извольте полюбопытствовать?

— Нет, я…

— Да и ладно! — Здренко ухитрился перебить Максима на середине слова «нет». — Так, из любопытства, заглянули б в пивную, решеньице пришло, последний день сегодня пивные, завтра замочки на дверях, а людишки-то и не знают! Интересно глянуть: тут психология! Я и сам бы попозже одним глазком, но лишен возможности, увы, увы! Пьют и не знают, что все — хе-хе! На хлеб пойдет солод-то, на хлеб, хе-хе! А если дебошир или измена, что такое заметите — Михал Михалыч просил не стесняться. Война! Если что — стреляйте, исходя из ситуации. Михал Михалыч одобряет, если, конечно, не в кого попало, а точно враг. Менжеваться не время! И воздух какой! Снежок ведь повалит, неровен час, темень с утра до утра, климат-то у нас — отмерь да отрежь. Такой климат… я бы сказал, парадоксальный! Сейчас деньки последние, осень, гуляйте, дышите, зимой взвоете, я вас положительно уверяю! Столовая для нас отдельная, на третьем тут этаже, вас боец проводит, я бы составил, но дела поджимают — хе-хе! Если что дополнительно, так вы спросите, запретов нет, работа на пределе жил, на нервишках, опять же риск, Михал Михалыч все понимает, так что спрашивайте и вперед!

Всю эту удивительную речь Здренко произнес будто не к Максиму обращаясь, вовсе на него и не глядя, а в потолок, отвлеченно-мечтательно, словно он сам и впрямь был лишен нехитрой возможности заглянуть-взглянуть на «психологию» людишек в пивной, и маленькая мягкая рука его совершала при этом многочисленные приплясывающие движения.

Максим отправился «размещаться».

Высыпали вскоре после полудня в ленинградское небо вражьи бомбардировщики, словно лопнул у нас ка-кой-то участок обороны, словно проспали наши: все небо чужое. Никогда Юрий Федорович столько их не видал: не меньше десятка. Похожие на готические когтистые буквы, на зловонных мух. И прямо над головой. Бомбы градом!

Госпиталь ринулся, ломая костыли, горшки переворачивая, в убежище. Старое, надежное, быстро заполнилось невпротык, заполнилось и новое, еще недопеределанное из бывшей котельной. Сюда и шальнула, прорвав потолки, как бумагу, жирная лоснящаяся бомба.

Пятеро, кажется, полегли под ней, треща костями.

Бомба не взорвалась. Защемилась в красных-желтых трубах, повисла невысоко от пола. Прямо у выхода. Дверь вышибла, но сама и перегородила. Казалось, чуть покачивалась даже. Весь мир, впрочем, покачивался в глазах. Сквозь рваные потолки небо очистилось: наши ястребки отработали за опоздание.

— Товарищи, внимательно меня слушаем. Никто н-не двигается. Б-бомба может… упасть. Я… сапер по армейской специальности. Кто поможет? Еще есть саперы?

Лишь по легкому заиканию Юрий Федорович удивленно определил, что это собственный его голос.

Саперов больше не было. Никто ни слова не проронил. Да и сам Юрий Федорович соврал. Никакой не было у него армейской специальности.

Бомбу, впрочем, проходили на курсах ОСОВИАХИМа. Даже с макетом. Правда, не такую. Там был макет типа сигары, а эта похожа на ананас. Пышный хвост и пузатенькая. По вороному металлу рябь желтых и зеленых мазков. Кто-то старался, раскрашивал.

«Еще бы пальму нарисовали», — подумал Юрий Федорович.

Удивился сам, почему про пальму подумал.

По аналогии с ананасом?

Потом вспомнил, как Арька с Варькой резвились, заклеивая окна в квартире, когда налеты пошли. На одном окне у Варьки изобразили узоры с обезьянами-пальмами.

Подвал напряженно ждал. Юрий Федорович стоял, как на сцене. И санитарка Настя рядом, верная его помощница. Хорошо, не один. Фонарик у нее в руке, тоже хорошо.

Юрий Федорович осторожно придвинул ухо к адскому предмету. Потом покрылся. Взрыватели бывают часовые и с механическим детонатором. Мерный стук: время небытия. Часовая! Или почудилось? Снова ухом.

— Кажется, нет, Юрий Федорович, — сказала вдруг Настя. — Можно я послушаю?

Она всегда спрашивала «можно», даже если рану бойцу забинтовать. И ОСОВИАХИМ прилежно посещала. Вместе сидели.

Послушала: нет.

— Это ваше сердце стучит, Юрий Федорович. Я отсюда слышу, — сказала тихо, чтобы до других не долетело.

— Значит, м-механический.

Так Юрию Федоровичу стало стыдно, что успокоился вмиг. Стук перестал.

— Детонатор скорее снизу.

Впрямь: не в хвосте же. Вспомнил картинку с курсов: там у таких бомб взрыватель. На жопке как бы. То есть наоборот, на носу. Просто бомба летает носом вниз. Юрий Федорович лег на спину, пролез под бомбу, затылком прямо в чье-то липкое мясо. Хоть врач, а не по себе. Настя встала на колени, включила фонарик.

Настя в ОСАВИАХИМе лучше всех запоминала, какие отравляющие вещества пахнут гвоздикой, какие сеном, хотя будет ли при случае время и смысл принюхиваться…

И еще вещами такими хорошими пахнут: гвоздикой, сеном!

Красный кружок внизу бомбы. Как жопка у обезьяны в зоопарке. Что же в голову лезет. Сцены какие-то: зоопарк, маленький Ким, лето, мороженым вымазал Ким рубаху новую, павлин с хвостом орет как недорезанный. Белый медведь — ему жарко. Юрий Федорович плотноплотно закрыл глаза. На обратной стороне век мерцал красный кружок.

— Стрелка, — подсказала Настя.

Жена мелькнула в памяти, махнула юбкой, черный завиток волос намотала на палец.

Да, стрелка, упирающаяся в букву F, боевую. Буква N, мирная, против часовой. Углубление в стрелке, чтобы включать-выключать.

И нож перочинный у Насти, вот молодец! Уперевшись лезвием в паз, долго уговаривал себя не перепутать лево и право. А что? Ким маленький путал. Учили его определять, где сердце бьется. Сердце замерло как раз.

Но не перепутал.

Разместившись, Максим вышел на Литейный, сначала побрел налево, в сторону Невского. Витрины магазинов позаколочены наискось темно-зелеными досками. Окна позаклеены однообразными бумажными иксами, словно город хочет грозно выругаться, но в силу преувеличенной интеллигентности осекается на первой букве. Нимфа на крыше, одетая по-пляжному, если не сказать — для райского сада, съежилась на ветру. Симметричной нимфы не видать: или войной снесло, или, может, сама отлетела.