Жрица Анубиса (СИ) - Хохлова Жанна. Страница 25

«Найдёшь то, что не терял, но то, что ищешь», — звуки мелодии и видение звёздного неба сложились в единое понимание, ясное, но неочевидное для Инпу, несозревшее, но зреющее.

Слух резанул отчаянный вскрик огромной птицы с головой египетской красавицы. Чувство очарования и лёгкости мгновенно исчезло, и в его удивительного небесного цвета глаза смотрели её чёрные, как сама ночь. Маат — владетельница мудрости всего мира и необъяснимого Хаоса. С лёгким хитрым прищуром взгляд был пронзителен и одновременно грустен. Как будто она знала что-то больше, чем все остальные равные в знании боги вечного пантеона. Птица издала звук возмущения, и богиня с улыбкой повернулась к ней, делая знак, чтобы та, сорвавшись с диска Луны, оставив его покачиваться, подлетела ближе.

— Ба, узнаёшь ли, кто у нас в гостях? — спросила Маат птицу.

Пернатое создание по-птичьи покрутило головой и совершенно по-человечески произнесло, усиленно выговаривая букву «р»:

— Живой снаружи, мёртвый внутри.

Анубис напрягся, понимая, что птица высказала резюме его мыслей о самом себе.

— Глупая Ба, — с гневом произнесла Маат и хлопнула ладонями, мрачнея вместе с Инпу.

Птица исчезла, не успев взмахнуть крыльями.

— Анубис, — произнесла та и поклонилась, сложив руки крест-накрест на груди.

Мужчина поклонился следом за ней и, вставая, заметил на себе её внимательный взгляд.

— Давно ты не был у старушки Маат, Инпу? — она немного помолчала и указала на пространство рядом с собой, где тут же появилась скамья.

Они присели всё так же молча. Анубис упёрся одной рукой о колено.

— Я не буду велеречивым и многословным, как Гор, я скажу прямо, зачем пришёл, от тебя лишь прошу молчания: ни словом, ни делом, ни помышлением, никому, — взглянул прямо в бесхитростные глаза.

— Ты опять об Амон-Ра? — спросила мягко, стараясь не обидеть, и тут же добавила, повторяя за ним: — Ни словом, ни делом, ни помышлением, никому.

— Сегодня нечто вызвало меня на Землю, не моя воля, не богов, чья же? — спросил Инпу и проследил за тем, как её мягкая прохладная ладонь опустилась на его голову, словно в благословлении.

— Эта женщина, отчаявшаяся и отчаянная, если эта воля ничья, тогда так велит Хаос, — вынесла она вердикт и убрала руку. — Возможно, тебе поможет Сешат увидеть судьбу, я лишь вижу мудрость, скрытую в этом хрупком существе, данную тобой…

— Погоди, — вскричал Анубис, — я не знаю её… никогда не знал, она в той части времени, которое не верует… — неожиданно он осёкся, а Маат пыталась понять, о чём он думает. — Но она как будто уже где-то видела волка… я не заметил удивления в её глазах, она словно обречена знать, что я — неизбежная часть её жизни, что я присутствую в ней, не смирившаяся, потому что я для неё как стихийное бедствие или зима, которую надо переждать…

— Не поймёшь, пока не узнаешь, — Маат призадумалась, склонив голову. — Так или иначе Хаос столкнёт вас, слушай чутьё зверя, оно тебя никогда не подводит, верно?

Анубис горько хмыкнул.

— Ты промолчала на том собрании Эннеады, ты не сказала ничего в мою защиту, не встала на мою сторону, а ведь я видел в твоих глазах согласие с моими словами и доводами, — вскинув подбородок, чтобы он перестал дрожать.

Маат положила свои мягкие ладони на его и заглянула в глаза, а ему показалось, что в самую душу:

— Судьба непредсказуема.

— Так сделай её хотя бы один раз такой, какую сама хочешь, Маат, не подчиняясь воле богов, — горячо предложил тот.

Богиня невесело усмехнулась:

— Ты слишком долго с людьми, Инпу, очень, — затем положила ему руку на грудь в области сердца и продолжила, — я вижу тебя связанным с этой женщиной, но не вижу как — я не Сешат; возможно, если приведёшь её сюда, увижу нечто большее.

— Время жриц закончилось, — возразил ей мужчина.

Маат лишь улыбнулась, Ба резко вскрикнула.

— Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, — её слова означали конец аудиенции, и Инпу, встав, вежливо поклонился, поспешив выйти тем же путём, что и вошёл, из дворца самой Мудрости.

Но ему не суждено было добраться до Сешат. Анубис почувствовал ту же неизбежность, что привела его на чёрную дорогу с зернистой структурой, к той белокурой девушке, что так отчаянно предупреждала его об опасности.

Вестибюль Дворца фараона. Только доверенные лица.

Мужчина средних лет стоял возле замкнутых дверей в покои фараона, держа в руках небольшую коробочку. Он немного волновался. Новый молодой фараон был невоздержан на эмоции и скор на расправу, но обладал живым умом, и мужчина надеялся, что он не перенял привычки своего отца и не хотел в корне изменить верования египтян.

Двери распахнулись, и оттуда вышел высокий мужчина, нынешний визирь фараона, и сановники поклонились друг другу. Тот сделал жест, чтобы он следовал за ним.

— За Вами прислали, потому что правитель не спал всю ночь, боли мучали его, — произнёс, поясняя высокий мужчина.

— Почему раньше не позвали? — спросил приглашённый и осёкся под суровым взглядом сановника, приближенного к фараону.

— Царь молился Амон-Ра, — был кратким ответ.

Гость слегка поклонился, скрывая ехидную улыбку, крепче сжимая в руках коробочку, при ходьбе побрякивающую хрустальным перезвоном. Войдя в будуар Правителя, оба остановились у входа.

— Заходите, — проговорил слабым голосом молодой мужчина, полусидевший-полулежавший на высокой кушетке.

Два огромных охранника покинули помещение, как только долговязый мужчина сделал им знак, а держащий коробочку в руках был подозван к себе самим Царём.

— Оставь нас с Имхотепом наедине, — повелел тот своему сановнику, и за спиной мужчина услышал звук закрываемой двери.

Тот, кого назвали Имхотепом, быстрым шагом прошёл к столику рядом с кушеткой фараона и, шустро достав две склянки, смешал их содержимое — на глазах из бурого цвет превратился в глубокий синий — и с поклоном дал выпить царю. Тот, не ожидая и не медля ни минуты, одним глотком выпил содержимое, чуть сморщившись и откинувшись назад на подушки.

— Теперь мазь, — пояснил Имхотеп и достал сосуд с вязкой жидкостью.

Царь вздрогнул, когда та из сосуда перекатилась на его сначала одну ногу, затем на другую. Имхотеп аккуратными движениями стал втирать мазь в щиколотки, а затем и во всю поверхность стопы и выше, поднимаясь к коленям, чувствуя под ладонями, как расслабляется молодой мужчина.

— Амон-Ра, бог отца, молчал всю неделю, хотя я молился ему неистово, не вставая с колен, превозмогая чудовищную боль, — фараон уже говорил бодрее, хотя в голосе всё ещё чувствовалась хрипотца, — я не смог сомкнуть глаз из-за неё; ответь мне, жрец, почему он не пришёл и не облегчил мою боль, как это сделал ты, и в течение двух взмахов ресниц она погасла, как звёзды на рассвете?

Имхотеп поклонился и произнёс:

— Я всего лишь Твой слуга, о Царь, великий помощник Ра, я — никто, песчинка под ногами богов, но Инпу даровал нам мудрость, он даровал ключи от многих болезней, даровал секрет погребения и сохранения тела после смерти.

Вновь поклонился.

— Значит, Амон-Ра — мёртвый бог? — сделал вывод Царь, поведя кончиками пальцев и блаженно вздохнув от облегчения.

Имхотеп согнулся ещё ниже.

— Ты сказал, мой Государь, не я, — быстрым движением достав камень из-за пазухи.

Тот блеснул кровавым огнём, и в изумлении фараон схватил его, вопросительно всматриваясь то в него, то в знахаря.

— Пришла пора послужить Инпу, о, великий Царь, пора отправить воинов в путь и как можно скорее, чтобы мы смогли сложить у твоих ног папирус с секретом вечной жизни.

Фараон улыбнулся Имхотепу и сжал в руках амулет.

Храм Анубиса. Кровавое солнце Амон-Ра. Ритуал. Спустя долгое время.

— Ты обманываешь меня, пёс, — вскричал в гневе Косей, разбрасывая вещи вокруг сосредоточия спокойствия, центром которого являлся Камазу.