Шпион - Брэдли Селеста. Страница 14

– Агата! – В мгновение ока черты. Лавинии исказились гримасой ненависти. Она закрыла лицо руками и жалобно всхлипнула. – Твоя сестра ненавидит меня, боится, что я отниму тебя у нее!

Горничная, с жадным любопытством прислушивающаяся к разговору, решила, что настала пора удалиться. Всхлипывания Лавинии моментально прекратились. Женщина, смеясь, присела на оттоманку.

– Эта дурочка побежала докладывать тому жирному идиоту, которого вы называете принцем. У нас есть несколько минут, так что если хочешь избавиться от своей неудовлетворенности… – Лавиния лениво рассматривала свои ногти. – Я свободна.

Джеймс даже и подумать не мог о том, чтобы прикоснуться к ней. С чего она взяла, что он этого захочет? В этом случае Лавиния легко могла бы представить Джеймса негодяем, готовым опять посягнуть на матримониальную собственность лорда Уинчелла.

– Чтобы вы подняли крик и обвинили меня в изнасиловании? Бедная, сбившаяся с пути супруга, ставшая целью отмщения отвратительного соблазнителя?

Красивое лицо женщины подернулось гримаской раздражения, но, справившись с ним, она спокойно пожала плечами.

– Я просто подумала, что вам еще раз хотелось бы заняться любовью, ведь раньше вы с удовольствием предавались любовным утехам.

– У нас была связь, Лавиния. Греховное и пылкое влечение. Но потом вы организовали мое похищение. И близости больше не было. Да мне уже и не хотелось, ведь меня опаивали каким-то зельем и ежедневно пытали.

– Я к этому не имею никакого отношения.

Джеймс горько рассмеялся.

– Ну конечно, нет. Вы просто изредка, примерно раз в неделю, спотыкалась об меня на том вонючем корабле, чтобы заверить в своей любви.

– Вы никогда не видели меня там. – Холодная издевка звучала в ее голосе. – В своих показаниях вы говорили, что не помните, видели ли меня.

В душе Джеймса чувство разочарования уступило место ярости. Тогда его, по-видимому, опоили опиумом, и большую часть своего плена он провел в галлюцинациях и бреду. Он помнил какие-то странные огни и непонятные звуки и, конечно, регулярные визиты этой змеи.

– Да, я не помню вашего лица. Только ваш голос, площадную брань и ваши требования назвать имена. Ваш голос и, возможно, холод, который исходил от вашей порочной души.

Лавиния фыркнула.

– Боже! Как возвышенно, Джеймс. Раньше, когда ты умолял меня о поцелуях, ты не был столь романтичным.

Она повернулась и, призывно покачивая бедрами, двинулась к нему. Холодная расчетливость исчезла, ее сменила маска вожделения. Джеймс почувствовал, как хищная сексуальность этой женщины окутывает его. Воспоминания проносились у него в голове, заставляя сердце сжиматься.

Подняв руку, она коснулась его груди, но Каннингтон жестко перехватил ее запястье.

– Не надо, – холодно произнес он. – Я только что надел чистую рубашку.

Оскорбление достигло своей цели, и сквозь многочисленные маски на секунду открылось истинное лицо Лавинии.

Но и этой секунды хватило, чтобы наваждение исчезло, и Джеймс с легкостью оттолкнул Лавинию. Отшатнувшись, женщина ухватилась за спинку кресла. Выражение неподдельной ненависти исказило ее лицо, и вся красота исчезла.

Пальцы Лавинии с такой силой впились в плотную ткань обивки, что Джеймс услышал, как нити лопаются под ее ногтями.

– Ты еще вернешься! – прошипела она. – Ты не сможешь без меня. Во мне есть все, что тебе нужно в женщине.

Еле сдержав отвращение, Джеймс вышел из комнаты, миновав стоявшую у двери охрану.

Ужаснее всего было то, что Лавиния оказалась права. Он не мог обойтись без нее, но не в том смысле, в каком она думала.

Она одна скрывала правду, связанную с его собственным предательством «лжецов». Она одна могла помочь ему освободиться от чувства вины и боли. И пока он не докажет ее вину и не отправит на виселицу как убийцу – а в том, что она убийца, Джеймс не сомневался, – он вновь и вновь будет приходить к ней.

Остановившись на мгновение в пустом вестибюле, Джеймс глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. Он почувствовал, что колдовские чары Лавинии Уинчелл окончательно покинули его, хотя он до сих пор ощущал запах ее кожи на своей ладони. Когда-то этот нежный мускусный запах сводил его с ума, и она хорошо это знала, окропляя духами самые интимные места, что ни одной женщине не пришло бы в голову.

Он был сыт по горло ее неистово-порочным телом. Часто, проведя несколько часов в ее постели, он возвращался домой совершенно обессиленным, но стоило лишь почувствовать на своей одежде ее запах, как желание вновь просыпалось.

Теперь от отголосков того вожделения он испытал лишь приступ тошноты. Джеймс нервно повел плечами, понимая, что испытывает отвращение не столько к самой Лавинии, сколько к собственной мужской восприимчивости.

Пора было отправляться домой.

В тот вечер Филиппа укладывала Робби спать, хотя была совершенно уверена, что это не входит в обязанности гувернера. Но если не она, то кто?

Уж конечно, не мистер Каннингтон.

– Он опять уходит. – Лицо Робби было совершенно бесстрастным. – Он всегда уходит.

Филиппа не знала, что ему на это ответить. Казалось, опекун очень любит мальчика, хотя она слишком недолго жила в этом доме, чтобы сделать окончательный вывод.

Пора сменить тему.

– А вот мы теперь не скоро отправимся куда-либо, господин Роберт, – сказала она, погрозив ему пальцем. – Ведь ты сбежал от меня сегодня.

Его лицо слегка побледнело.

– Значит, ты собираешься меня высечь?

Высечь его? За то, что он, проголодавшись, решил забежать к своему опекуну в клуб? Господи, что за мысли у этого ребенка?

Но пусть не думает, что подобные «подвиги» будут и впредь сходить ему с рук. Подбоченившись, Филиппа нахмурила брови и сказала с напускной строгостью:

– А сейчас, негодный мальчишка, ты будешь подвергнут запатентованному наказанию Уолтерсов – пытке щекоткой.

С этими словами Филиппа, словно хищная птица, растопырила пальцы.

Робби подпрыгнул, чтобы убежать, но смешок уже пробивался сквозь его притворный ужас, Филиппа схватила мальчишку, прежде чем он рванул к двери. Впрочем, по всему было видно, что он не очень старается убежать, поскольку ребенок, выросший на улице, наверняка умеет спасаться бегством.

Она подхватила Робби и, не обращая внимания на его повизгивания, отнесла на коврик перед камином, щекоча костлявые бока.

Робби хохотал, но Филиппа чувствовала, что мальчик еще зажат, и это напомнило девушке о том, какой тяжелой была раньше его короткая жизнь. У Робби практически не было детства, и может, Филиппе хоть как-то удастся расшевелить его.

Улыбаясь, она едва позволяла ему перевести дух и начинала снова.

– А, так ты Робби Мятежник? А может, ты Робби Великий Всезнайка? Но я думаю, что ты больше похож на Робби, Трясущегося-на-Коврике!

Ну, пора заканчивать. Теперь Робби вопил во всю глотку. Филиппа услышала какой-то шум, и дверь спальни распахнулась.

– Что, черт возьми, ты с ним делаешь?

Не успела Филиппа ответить, как неведомая сила схватила ее за шиворот и оттащила от Робби.

Мгновение спустя она подобно марионетке висела в сильных руках Джеймса Каннингтона. Съехавший набок галстук душил ее, врезавшись узлом в то место, где у мужчины должно быть адамово яблоко.

Ловя ртом воздух, Филиппа покорилась на Джеймса и едва не задохнулась, поскольку державший ее железной хваткой мужчина был, мягко говоря, не совсем одет. Джеймс Каннингтон ворвался в комнату почти голый, в одних подштанниках, с полотенцем на шее. Подштанники прилипли к влажному после ванны телу. Так что, возможно, и к лучшему, что проклятый галстук не позволил ей даже пискнуть.

Джеймс предстал перед Филиппой во всей своей красе. С мускулистой груди взгляд Филиппы скользнул на живот и буквально прилип к полоске темных волос, которая, расширяясь, пряталась под небольшим лоскутком тонкой ткани и не могла скрыть мускулистые бедра.

Великие греческие боги! Слабое волнующее любопытство, которое она испытывала последние пару дней, по всей видимости, было лишь прелюдией. Неожиданно Филиппу охватило такое сильное возбуждение, что во рту у нее пересохло.