Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен. Страница 20

— Извини. За то, что из-за меня спать не можешь.

— Извини? Когда твою бабку убивали, ты слезинки не обронил, а сейчас передо мной, значит, про извинения вспомнил? Ссыкло ты бездушное!

— Возможно, у тебя есть резон так считать. Но меня специально учили, в каких ситуациях извиняться уместно.

Гон поцокал языком:

— Я с тебя просто хуею, дебил ты конченый.

— Про меня все так думают, только вслух не говорят. Это мама мне об этом сказала.

В ответ Гон ограничился лишь коротким: «Придурок…», после чего воцарилась тишина. Воспользовавшись паузой и заново прокрутив в голове наш разговор с Гоном, я решил заговорить сам:

— Кстати, у тебя словарный запас не очень богатый.

— Чё?

— Ты в основном употребляешь ненормативную лексику, но даже она у тебя очень ограниченна. Я думаю, тебе стоило бы больше читать. Тогда смог бы на разные темы с людьми общаться.

— С понтом роботы у нас уже советы раздают? — ухмыльнулся Гон. — Ладно, пока это гляну. Скучно станет — снова к тебе зайду.

Он пошел на выход, помахивая журналом, — грудь девицы на мотоцикле тоже заколыхалась в такт шагам. Уже в дверях Гон обернулся:

— И это… Тому козлу, что себя моим отцом называет, не звони, не надо. И так уже скоро дома буду.

— Хорошо. Надеюсь, что не врешь. Потому что, даже если соврешь, я же все равно все буквально понимаю.

— Блядь, тоже мне, учитель выискался. Как я сказал, так и понимай буквально.

«Бам!» — Гон сильно хлопнул дверью, и от этого в лавке повеяло свежим ветром. А с ним — и легким ароматом лета.

Из пиццерии в школу об инциденте сообщать не стали: профессор Юн, судя по всему, выплатил им солидную компенсацию. Так что все ограничилось лишь слухами, бродившим по школе. Правда, некоторое время все ожидали, что что-то должно произойти, и в классе поначалу словно веяло каким-то холодом. Но потом прошло несколько дней, и всем стало понятно, что уже ничего интересного не будет.

По школе Гон теперь все время ходил опустив голову и не поднимая взгляд. Те два хмыря уже больше не маячили за его спиной — они теперь тусовались с другой компанией. В столовой Гон теперь усаживался в самый дальний угол, там ел в полном одиночестве и вместо того, чтобы пялиться в упор на одноклассников, просто спал, положив голову на руки. Очень быстро из категории «хулиганы» он перешел в категорию «ни о чем». А как только Гон перестал быть главной темой разговоров, интерес ко мне тоже поугас. Потому что внимание окружающих быстро переключилось на более странных или увлекательных персонажей: теперь каждый день только и было разговоров что о девчонке, которая прошла отборочный этап и попала в финальную часть конкурса талантов на одном из центральных телеканалов.

По школьной классификации мы с Гоном официально считались врагами, что, в общем, было неудивительно в свете недавних событий. Поэтому по негласному соглашению мы с ним в школе делали вид, что не знакомы: не разговаривали и даже не смотрели друг на друга. Так мы стали для остальных просто неотъемлемой частью школьного интерьера, таким же, как мел с тряпкой, лежащие у доски. Хотя в подобном интерьере никто собой особенно и не оставался.

— Бля, чё-то слишком они тут под искусство косят — под шмотками ни хера не разглядеть, — недовольно пробурчал Гон, положив недавно купленный журнал на прилавок.

Он по-прежнему сквернословил, но уже не так грязно и яростно, как в прошлый раз. Да и в целом вел себя более сдержанно: книги на пол не швырял, клал аккуратно, громкость голоса снизил на пару децибел и даже сутулиться стал чуть меньше.

Как-то так вышло, что визиты или, скорее, набеги Гона ко мне в лавку участились. Почему — не знаю, но точно не по моей инициативе. Он начал заходить ко мне почти каждый вечер. Заранее сказать, сколько он у меня пробудет, было нельзя — каких-то четких стандартов не было. Бывало, он забегал на минуту, мы обменивались парой ничего не значащих слов, и он тут же уходил. Бывало, оставался подальше и рассматривал книги: иногда молча, иногда потягивая лимонад из банки. Возможно, он стал приходить, потому что я никогда ни о чем его не расспрашивал.

— Жаль, что тебе не понравилось. Но по правилам деньги за печатную продукцию не возвращаются. Возможно, если бы имелся какой-то дефект, тогда — да, но даже в этом случае слишком много времени прошло с момента покупки.

— Тьфу ты! — Гон громко фыркнул. — С тебя кто-то деньги просит? Я просто обратно принес, потому что дома хранить не могу. Считай, типа, за просмотр тебе заплатил.

— Этот журнал — своего рода классика. Даже фанаты как раз такого есть.

— Это я, выходит, классику читал? Нужно будет отметить ее в своем списке прочитанной литературы. — Гон засмеялся собственной шутке, но, заметив, что я его не поддержал, тут же сделал серьезное лицо.

Смех над чужими шутками относился к разряду вещей, которые давались мне очень тяжело. Я мог попытаться через силу выдавить смех или заставить себя улыбаться. Но максимум, что у меня получалось, — это чуть раздвинуть уголки рта. В результате получалась такая неестественная гримаса, что собеседник мог вполне подумать, что это я над ним смеюсь.

Именно из-за неумения смеяться за мной еще с начальных классов закрепилась репутация неприветливого сухаря. Мама постоянно твердила, что умение в подходящей ситуации естественно поддержать смех очень важно для жизни в коллективе, но даже у нее в конце концов начали опускаться руки. Поэтому она придумала другой выход: в подобных случаях я должен был делать вид, что не расслышал, отвлекся или не обратил внимания на смех собеседника. Но и тут я частенько не соблюдал тайминг, упускал нужный момент, и в разговоре повисала неловкая тишина, после которой все равно приходилось с трудом подыскивать какие-то слова. Но сейчас с Гоном никаких слов подбирать было не нужно. Потому что мы просто продолжили говорить о «классике».

— Этот журнал был издан в тысяча девятьсот девяносто пятом году. Можно сказать, он уже дедушка, настоящий раритет. Найти такой сейчас уже непросто. Возможно, не все в этом разбираются, но это действительно настоящая классика.

— Ну тогда посоветуй еще что-нибудь из классики.

— Классики такого рода?

— Ну да. Сам же сказал, что она настоящая.

Классику такого рода обычно стараются не держать на виду, поэтому я повел Гона к стеллажам в глубине лавки. Там, из закутка самой дальней и самой пыльной полки я вытащил нужную книгу. Это был сборник порнографических снимков, сделанных в конце эпохи Чосон: янбан обнимается с кисэн в различных позах [31]. Картинки были весьма откровенного содержания: на некоторых действительно демонстрировались половые органы, да и вообще снято все было довольно смело. От современных их отличало лишь то, что фото были черно-белыми, ну и что все были в ханбоках [32].

Я протянул ему альбом, Гон тут же уселся прямо на пол и принялся листать страницы. И на первой же у него отпала челюсть от удивления.

— Круть! Оказывается, наши предки и в таких вещах толк знали! Доволен ими.

— Слово «доволен» сюда не очень подходит. Кроме того, так обычно про младших говорят. Нет, правда, тебе действительно нужно больше читать.

— Ебануться! — Гон продолжал листать книгу.

Он увлеченно изучал страницу за страницей, периодически сглатывая слюну. Его будто охватил какой-то зуд: плечи подергивались, поджатые ноги дрыгали.

— Сколько?

— Дорого. Очень. Это специальное издание. Точнее, это репринт старого издания, но все равно очень ценный. Коллекционная вещь.

— И кто ж такое коллекционирует?

— Те, кто ценит настоящую классику. Не коллекционеру я бы не стал ее продавать, сколько бы ни предлагали. Так что ты давай поаккуратней.

Гон захлопнул альбом и начал смотреть другие журналы: «Пентхауз», «Хастлер», «Плейбой», «Воскресный Сеул». Это тоже были дорогие и редкие номера.