Распутин - Амальрик Андрей Алексеевич. Страница 20

В ноябре 1895 года она должна была родить, ждали наследника, но царица родила девочку, и затем это стало повторяться регулярно каждые два года: Ольга в 1895 году, Татьяна в 1897-м, Мария в 1899-м, Анастасия в 1901-м. Появились уже стишки о «причитании над молодой царицею, рождающей со стенанием девицу за девицею». Все это еще более побуждало царя и особенно царицу отгораживаться от общества. Конечно, приглашение на чай, шутка, улыбка, несколько доброжелательных слов со стороны Александры Федоровны могли бы изменить отношение к ней — но она если и хотела, то не умела этого, она мучительно терялась в обществе, ее холодное красивое волевое лицо покрывалось красными пятнами, она не знала, что сказать, при этом была полна сознанием дистанции между нею и ее подданными.

Отчуждению царицы от русской жизни, даже в том ее ограниченном виде, какой представлял петербургский свет, способствовали и ее болезни, прежде всего истощавшая ее истерия. Много времени царица проводила, лежа под портретом Марии-Антуанетты в своем бледно-фиолетовом будуаре, среди любимых ею живых цветов. Впрочем, по словам св.Серафима Саровского, «буде же Господу Богу угодно будет, чтобы человек испытал на себе болезни, то Он же подаст ему и силу терпения». У царицы был интерес ко всему, что связано с болезнью, и она находила своеобразное удовольствие в уходе за больными.

Довольно часто причина женской истерии — половая неудовлетворенность. Иногда, даже с любимым мужем, женщина начинает чувствовать себя женщиной только после рождения ребенка, но не всегда. Письма царицы к мужу, уже в последние годы их брака, полны любви, но без чувственной страсти, заметной в письмах царя, у нее они скорее пронизаны материнской нежностью. Царь описывает, как «увидел напротив между деревьями двух маленьких собак, гонявшихся друг за другом. Через минуту одна из них вскочила на другую, а спустя еще минуту они слепились и завертелись, сцепившись… — они визжали и долго не могли разъединиться, бедняжки», или пишет: «Через шесть дней я опять буду в твоих объятьях и буду чувствовать твои нежные уста — что-то где-то у меня трепещет при одной мысли об этом!» Царица только раз — скорее иронически — касается этой темы, рассказывая, как батюшка запрещает матросам смотреть на совокупляющихся вокруг церкви аистов, «и они дразнят его, говоря, что он сам, наверное, смотрит сквозь щелку церкви».

С годами у царицы развивалась скупость, проявлявшаяся в мелочах и потому очень комичная для одной из самых богатых семей России, вроде того, что она давала наследнику донашивать платья сестер, а дочерям жемчужины покупала по три в год, чтобы не тратиться сразу на целое ожерелье. Быт семьи напоминал быт средних буржуа. Даже религиозность царицы, несомненно искренняя и глубокая, внешне носила мещанский оттенок, судя по тем религиозным картинкам, которые она собирала, и тем стихам, которые она выписывала к себе в тетрадку.

Не занятая, однако, государственными делами, царица не только искала утешения в Боге, но нуждалась и в чьей-то земной интимной дружбе. Такими подругами стали сначала Анастасия и Милица, а летом 1905 года императрица близко сошлась со своей молоденькой фрейлиной Анной Танеевой. Обе они, по-институтски невинно, были влюблены в генерал-майора А.А.Орлова, командира Уланского полка, шефом которого была императрица. Она хотела выдать Танееву за Орлова, но тот умер в 1906 году — по словам насмешника Витте, лишь бы не выходить за Танееву, похожую «на пузырь от сдобного теста». Она вышла за лейтенанта Александра Вырубова, с которым в 1908 году разошлась, целиком посвятив себя царской семье. По словам Вырубовой, с царицей ее сблизили религия и любовь к музыке. У царицы был сильный низкий голос, у Вырубовой высокое сопрано, и они часто пели дуэтом, хотя Николай и «не любил, когда государыня пела».

Царь и царица считали, что «сердце царево — в руках Божьих», между самодержцем и Богом существует мистическая связь и Бог дает царю знаки, как он должен поступать и чего ждать. Иногда эти указания поступают прямо в «сердце царево» — «совесть моя меня никогда не обманывала», иногда через «Божьих людей», простецов, далеких от страстей мира и потому близких к Богу. Александра ожидала этих знаков и чудес с верой и страстью, у Николая — при его житейском скептицизме — проскальзывало иногда недоверие, если не к самому Богу, то к его посланцам.

Первыми такими посланцами оказались два француза — «доктор» Филипп и «маг» Папюс. Папюс, протеже Филиппа, мелькнул дважды — в 1900 и 1905 годах, большого следа не оставив. Влияние Филиппа было более глубоким. Филипп Ницье-Вашо, как и Распутин, родился в крестьянской семье, но пятнадцатью годами раньше — в 1849 году. Двадцати трех лет он бросил торговлю в мясной лавке и занялся оккультизмом. Постепенно он приобрел известность целителя, и большим его поклонником стал русский военный атташе в Париже граф В.В.Муравьев-Амурский. Через него Филипп познакомился с черногорками Анастасией и Милицей, которые ввели его в царскую семью, и начиная с 1902 года он несколько раз секретно приезжал в Россию.

Вскоре после начала русско-японской войны царица записала в дневник мужа: «Бог и наш друг помогут нам!» Однако еще до окончания войны, 20 июля (2 августа) 1905 года, Филипп Вашо умер, или, по уверению его поклонников, «поднялся живым на небо, окончив на планете свою миссию». На столе у императрицы осталась «синяя кожаная рамка с несколькими высушенными цветами в ней — подарок мсье Филиппа; он утверждал, что сам Христос прикасался к ним». Он оставил царице также «икону с колокольчиком, который, — как она пишет царю, — предостерегает меня о злых людях и препятствует им приближаться ко мне. Я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них». Перед отъездом из России Филипп предсказал Николаю и Александре, что скоро они будут иметь «другого друга, который будет говорить с ними о Боге».

Филиппу Вашо пришлось уехать, так как влияние иностранцев обеспокоило православных иерархов. Черногорками была даже устроена встреча между ним и Иоанном Кронштадтским, чтобы показать последнему если не святость, то хотя бы безобидность Филиппа. К императрице был введен архимандрит Феофан, ставший на короткое время ее негласным духовником, но, видимо, не сумевший увлечь ее. В этой атмосфере — при жажде живого чуда, но при условии, чтобы оно было русским, — возникла мысль о канонизации Серафима Саровского.

Монах Саровской пустыни Серафим (1760-1833) еще при жизни пользовался славой великого подвижника. Кроме того, существовало предание о пророчестве им судьбы будущих царей: на теперешнее царствование приходились сначала беды и нестроения, затем война, смута, вторая же его половина обещала быть благополучной. В 1902 году, предвидя беды и нестроения, Николай II предложил обер-прокурору Синода представить ему указ о провозглашении Серафима Саровского святым. Победоносцев доложил, что Святейший Синод провозглашает святым после долгих предварительных исследований. Царица возразила, что «государь все может». Все же согласились отложить канонизацию Серафима на год. 17 июля 1903 года Николай II, обе императрицы, члены императорской фамилии, многие сановники и епископы прибыли в Саров. На следующий день, при скоплении трехсот тысяч богомольцев, произошло торжественное прославление Преподобного Серафима Саровского. Ночью императрица купалась в пруду, где имел обыкновение — даже зимой — купаться святой.

Тогда же начались знакомства царя и царицы с «русскими мистиками»: «босоножкой Пашей» — по выражению императрицы Марии Федоровны, «злой, грязной и сумасшедшей бабой», блаженной «Дарьей Осиповной», «странником Антонием», «босоножкой Васей», косноязычным «Митей Козельским», он же «Коляба», он же «Гугнивый». Боюсь, все народ менее приятный в общении, чем «мсье Филипп» с его лучистыми глазами, изящными манерами и тихим голосом. При первом визите в Царское Село Митя, напугав царицу, будто бы дважды промычал нечленораздельно, первый раз толкователь пояснил: «Детей видеть пожелал», а второй: «Чаю с вареньем запросил».