Посмотри, наш сад погибает - Черкасова Ульяна. Страница 23
– Князь, прошу…
– Зови меня Матеуш, дитя, – попросил он.
– Меня ищет лендрман Инглайв, с ним люди. Если они найдут меня…
– Зачем им приходить ночью на кладбище? – рука примяла пышные рыжие кудри, гладя по голове, и на этот раз Велга стерпела.
Притворилась, что ей не противны до тошноты его прикосновения.
– И тот оборотень…
– В Старгороде нет чародеев.
– Он…
– В Старгороде нет чародеев. – Серый глаз потемнел, стал почти чёрным, тонкие изогнутые губы поджались.
– Ты не веришь мне, князь…
– Дитя, зови меня Матеуш. Но прошу, будь благоразумна. Есть обычаи, которые мы обязаны соблюдать. Буривоев нужно проводить.
Чтобы они не поднялись из могилы.
– Их нужно отвезти на Калиновые холмы.
Длинные тени наступающей ночи тянулись от ольхи к свежим, ещё плачущим смолой деревянным солам, прибитым к сосновым столбикам. Ни памятных камней, ни дощечек с именами, ничего. На четырёх могилах поставили только безымянные четыре сола, знаки Создателя. Чтобы даже после смерти он охранял Буривоев. И не дал им выбраться из могилы.
Для этого же привезли на кладбище и Велгу. Так было положено. Того требовали обряды.
Завтра, верно, появятся ещё могилы тех, кого не спешили спрятать в землю. Сколько их будет? Дюжина? Две? Или одну братскую могилу выроют для всех, кто погиб на дворе Буривоев?
Было тихо. Только фырчали лошади, запряжённые в повозку, да трещали ветви под ногами гридня, собиравшего валежник. И пели беззаботно и радостно пташки на ветвях деревьев. Ольховая роща медленно погружалась в дрёму.
А тени подкрадывались к свежим могилам, и Велга пятилась, чтобы не позволить лапам ночи коснуться её.
Холопка – всё та же пожилая баба с грубыми руками – только хмыкнула:
– И кто их повезёт? В землю закопали, и Создатель с ними.
Сжав кулак, Велга стиснула зубы. Издалека за ней по-прежнему наблюдал князь Матеуш, и вряд ли бы он одобрил её гнев, пусть холопка и дерзила столь бессовестно, что даже добрая матушка велела бы её выпороть. Как можно было холопке, безвольной, безродной бабе, так говорить с княжной?..
Не княжной.
Велга оглянулась в сторону, туда, где у дороги на опушке леса ждал в повозке князь. Он называл её дитя. Милое дитя. Напуганное дитя. Несчастное дитя. Ни разу – господицей. Потому что Велга Буривой умерла вчера, когда вступила в брак со скренорским лендрманом. Потому что не было больше ни старших братьев, ни дурака Кастуся, ни матери, ни отца. Не было больше Буривоев. Никого. И не было больше причин почтенно склонять перед ней голову, не было больше силы, что стояла за её именем. Осталась только смерть и четыре холмика, в одном из которых по ошибке лежала та, кого приняли за Велгу.
А могилу вырыли для неё. И лежать там должна она.
Из-за деревьев вышел гридень, подкинул сухого валежника рядом со сложенным костром. Он быстро, умело разжёг огонь, и к небу потянулся дымок.
– Скоро разгорится, – удовлетворённо произнёс он. – Да озарит Создатель твой путь, господица, – добавил он с лёгким поклоном.
Верно, он, в отличие от холопки, не понял ещё, как переменилось у остальных отношение к дочке Кажимежа Буривоя.
– Держи, – холопка всучила ей с десяток восковых свечей.
Три свечи горели уже на могилах: за упокой каждого из Буривоев. Провожать неизвестную девку, которую по ошибке похоронили вместо Велги, князь посчитал неправильным. Молитвы будет достаточно.
– Не оставляйте меня! – не выдержала Велга и попыталась схватить Тихону за руку. – Умоляю! Мне страшно.
– Ты что?! Что такое говоришь? – надулась холопка. – Как можно, господица? Мёртвых побойся. Они разозлятся, если ты не одна тут будешь. Восстанут из могил.
– Но… пожалуйста, умоляю…
– Нет! Князь сказал, что ты одна должна провести три ночи на могилах родителей. Так положено. Не хочешь, чтобы насильно умертвлённые поднялись, так стереги их покой. Одна!
– Но я девушка…
– Так не моя вина, что мужчин в твоём роду не осталось.
Не сказав больше ни слова, холопка пошла к повозке. Велга наблюдала, как Тихона неловко взобралась на козлы, рядом с князем сесть не посмела. Гридень примостился подле.
Издалека было не разобрать лица Матеуша, но он смотрел прямо на Велгу. Поднял тонкую руку с птичьими пальцами, прощаясь. Она прижала свечи к груди. Поджав губы, едва сдерживаясь, чтобы не кинуться следом за князем, упасть к нему в ноги и умолять забрать с собой, отправить вместо неё гридня или хотя бы оставить с ней кого-нибудь из людей, да пусть даже наглую холопку.
Дрожа, точно осиновый лист на ветру, Велга стояла прямо, не шевелилась. И когда повозка тронулась, она следила, не отрывая глаз, как скрывался за поворотом, за тёмными ольхами князь Матеуш. А он смотрел, обернувшись через плечо, на неё, не опуская руки.
И можно было представить, как он прошептал на прощание:
– Одинокое дитя…
Но затих топот копыт, и только ольховая роща вокруг шуршала, тихо потрескивая, ей отвечал костёр, птицы пели так сладко, так влюблённо, что стало тошно от их радости.
Долго Велга смотрела на дорогу и всё надеялась, что князь за ней вернётся или что приедет её жених, да пусть даже сват, который объяснит, что она, глупышка, всё неверно поняла. Не убивал он её слуг, не резал своих товарищей. Он прознал про других убийц предателей, про оборотня и мужчину в тенях, про всех, кто хотел причинить ей вред. Он не хотел обидеть ни её отца, ни брата. Всё вышло случайно… это ошибка. Ошибка. Ошибка.
– Кра!
Сладкую песню беззаботных пташек оборвал раскатистый крик ворона, и Велга выронила из рук свечи, они рассыпались по свежевскопанной земле. Она застыла, прижав руки к груди, открыв рот в беззвучном вопле.
Покачивались ветви ольхи над головой, шелестела тёмная, почти чёрная в сумерках листва. И тени окружали четыре могилы. Пока они не схватили свечи, Велга поспешила их собрать. Наклонившись, она подобрала пару свечей с притоптанной травы, сделала шаг, осторожно подняла уже с могилы третью, четвёртую. Одна свеча упала прямо под деревянный сол. Пока Велга доставала её, то перепачкала пальцы в земле, отряхнулась… серый песок посыпался, точно пепел… точно прах…
Прах…
– Крах! – неразборчиво воскликнул ворон и, разорвав воздух сильными крыльями, взлетел.
Пташки тревожно заверещали, прячась от хищника.
Велга проводила ворона взглядом, наблюдая, как он скрылся за деревьями. Нежный солнечный свет потухал за листвой. Она перевела взгляд на свои пальцы. На них оставалась могильная земля. Земля с могилы её отца. Или матери? Или Кастуся? Или её собственной могилы?
И толстый лёд, что сковал сердце, вдруг затрещал, раскололся, а из груди вырвался плач. Ноги подкосились, и Велга, точно погребённая под волной, упала на могилу, обняла её, прижалась, всем телом в неё вжалась, и пальцы загребали землю, рыли её.
– Ма… ма…
Слова срывались с губ вместе с рыданиями. Волосы липли к мокрому от слёз лицу, и она не вытирала ни сопли, ни слюну, скрючилась на могиле, врылась в землю, желая раскопать её, пусть даже руками, добраться до матушки, поцеловать, вытащить наружу и обхватить руками, обнять крепко-крепко и греть в объятиях, пока та не ответит, пока не откроет глаза, пока из памяти не сотрётся воспоминание о её окровавленном лице, о широко распахнутых глазах, о крови и крике и пока в ушах не затихнет этот булькающий влажный звук, с которым нож входил в её грудь.
– Ма… мама…
Велга ведь ничего не успела ей сказать. Она слишком редко её обнимала, слишком мало целовала, слишком редко говорила о своей любви. Нет-нет, она должна ещё раз её увидеть, ещё раз поцеловать в щёку, в лоб, в висок, она должна расцеловать её руки, каждый тонкий ухоженный пальчик.
И батюшка… он не может там лежать. Он не может просто оставить её. Над головой Велги скрипели ветви, шелестел ветер, и в шуме слышался скрипучий смех отца и его тяжёлые торопливые шаги.
Встань, встань, встань…