Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 140
– Вот, это и есть Филип.
Они пожали руки, обменялись какими-то фразами и разошлись. Филип пошёл на вечеринку один. И только потом понял, что птицеобразная женщина так и не сказала, как её зовут. Что за люди, думал он, впервые чувствуя, как интерес заглушается усталостью. С учётом всей этой таинственности, можно было заподозрить, что Сесилия скрывается от правосудия.
– Сколько ей было лет? – спросила Ракель.
– Около пятидесяти.
– Какого роста? – Он примерно показал рукой.
– С тёмными волосами, да? Короткая стрижка с чёлкой?
– Вы знаете, кто это?
– Возможно. – Голос Ракели звучал глухо. – Но расскажите о мужчине в армейской куртке.
Филип сгустил историю, наделив себя ролью ментально нестабильного детектива и сделав Сесилию таинственной femme fatale. Сказал, что несколько дней постоянно думал об этом мужчине. Восстанавливал в памяти его внешность, осанку и походку, как бы прокручивая дёргающуюся плёнку немого кино. Искал его везде, вздрагивал при виде каждого худого человека в круглых очках, случалось, даже шёл за кем-нибудь следом, хотя понимал, что это вряд ли он. При случае обыскивал квартиру Сесилии, пока она, скажем, принимала душ. Это было несложно, потому что там не было ни одной вещи, которая имела бы отношение к её прошлому. Ни крошечного сувенира. Никаких фотографий в ящике письменного стола, ни оторванных газетных статей, ни старых календарей, ничего.
Человек в армейской куртке был важен не сам по себе, это понимал даже Филип. Он мог быть кем угодно, и он действительно выглядел как приятель из прошлого, такой престарелый панк-лузер. Но он стал символом её немногословности и молчания, неведения, лежавшего в основе их отношений. А что может породить неведение, кроме желания возразить, потребовать и получить возмещение? К чему такая замкнутость могла…
– Ракель? С вами всё в порядке?
Она опустилась на скамейку, одной рукой держась за её спинку, другую положив себе на живот. Филип сел рядом. Ракель несколько раз глубоко вздохнула, а потом вытащила мобильный и по-деловому быстро нашла фотографию. Без слов протянула ему телефон.
– Кто он? – Филип увеличил портрет на заднем плане фото, явно удивлённый сходством с Сесилией.
– Лучший друг моего отца. – Она смотрела прямо перед собой, не мигая.
Они долго сидели молча. Филип ничего толком не понимал, но это и не было нужно. Подобное ощущение возникает в момент, когда роман начинает обретать форму: разрозненные фрагменты проступают из темноты, где-то в тёмных глубинах мозга само по себе начинает работать воображение, чтобы потом поднять на поверхность историю.
У Ракели были руки той же формы, что у матери. Она теребила заусеницу на большом пальце.
– Перестаньте, – сказал он. – А то пойдёт кровь.
– Мне нужно вернуться к брату, – сказал она.
– Я провожу вас до метро. – Филип предложил взять её под руку, и она не стала возражать. Прямые плечи поникли, затылок опустился, как цветок мака. Она напоминала ребёнка, который обманул всех, притворившись взрослым, а потом возненавидел взрослых за то, что те поддались на обман.
Оставив спокойное кладбище, они вышли на бульвар Распай. На проезжей части было полно машин, в горячем воздухе неподвижно висели выхлопные газы.
Он должен уехать из Парижа. Ему здесь нечего делать.
– Мне, кстати, очень понравился ваш роман, – сказала Ракель, когда они подошли к станции. – Я начала его переводить.
– Сообщайте мне, если что…
– Конечно. Там есть абзац в третьей главе, где…
– Я имею в виду Сесилию.
Она рассмеялась, полоска солнечного света упала на её лицо.
– Разумеется.
И она быстро направилась по лестнице вниз.
29
– То есть дом уже недоступен?
– Да, насколько я могу видеть, его уже сдали. – Было слышно, как юноша из турбюро стучит по клавиатуре.
– Но вчера мне сказали…
– Я понимаю. Видимо, произошло недоразумение.
Мартин увидел себя, разбивающего телефон о стену.
– В чем смысл турбюро, если сегодня вам подтверждают бронь, а завтра говорят, что дом был сдан раньше. Что сложного в том, чтобы…
– Я вижу, что есть квартира в Ницце, если вас…
– Мне не нужна квартира в Ницце, мне нужен дом в районе Антиба. – Он с трудом дышал, ему пришлось нашарить стул и сесть, он слышал, как парень говорил в трубку, но не слышал что. Телефон был мокрым от его пота.
В трубке что-то спросили и замолчали.
– Я не понял, – сказал Мартин.
– Давайте я поищу ещё и перезвоню вам позже. Вас интересует Средиземноморское побережье?
Отключив разговор, Мартин продолжал сидеть на стуле, держа руки на коленях и чуть наклонившись вперёд, как будто приготовившись встать.
Пришла суббота. Он рано проснулся. Явился в «Хагабадет» ещё до открытия и занимался на беговой дорожке, пока по спине не потёк пот. Вернулся домой. На часах меньше одиннадцати. Он думал встретиться с Густавом, но у того интервью. С каких пор он начал давать интервью? ГУСТАВ БЕККЕР СНИМАЕТ С СЕБЯ ОБЕТ МОЛЧАНИЯ И ПРЕКРАЩАЕТ ИЗОБРАЖАТЬ СЛОЖНОГО ХУДОЖНИКА. Они увидятся завтра.
Когда дети объявили ему, что собираются в какую-то европейскую одиссею с единым проездным Interrail, он почувствовал… «нечто вроде обиды», как предположил по телефону Густав.
– Но Ракель и Элис…
– Хорошо же, что они что-то делают вместе.
– Но они никогда ничего не делали вместе.
– Насколько я помню, обычно Ракель организовывала какое-нибудь безобразие и втягивала в него Элиса. Игры всякие и домики. – У Густава там что-то шипело.
– Что ты делаешь? – спросил Мартин. – Ты готовишь еду?
– Всего лишь омлет.
– Не знал, что у тебя есть сковородка.
– Это та, на которой ты жарил котлеты, если я ничего не путаю. А вот… – снова шипение – …лопатки я что-то не нахожу.
– За лопатку сойдёт сырорезка.
После этого разговора Мартину пришла идея снять дом на Французской Ривьере. Мысль была такой очевидной, что он не понимал, почему не додумался до этого раньше. Лето в доме бабушки Густава предстало в лирическом, как выразился корреспондент «Дагенс нюхетер», свете, том самом свете, которым залиты легендарные работы Беккера серии «Люкс в Антибе», желающие могут посмотреть их в Художественном музее Гётеборга.
В самом начале двухтысячных бабушка умерла, после чего Марлен фон Беккер с братьями и сёстрами продали французскую недвижимость британскому телепродюсеру, разбогатевшему на шоу, в котором обычных людей запирали в доме с неограниченным запасом алкоголя. «Концепция, отнюдь не чуждая духу маминой семьи», – прокомментировал Густав в длинном письме, написанном в уличном кафе, где он укрылся после похорон, чтобы «насладиться белым вином, устрицами и общением с окружающим миром».
Но вдоль этого длинного побережья стоят и другие дома, подумал Мартин и снова принялся искать подходящее место. Представления о грядущем лете накатывали на него волнами. Пейзажи, тонированные охрой и сиеной. Море – пособие по оттенкам синего. Густав сидит в тени лимонного дерева и пьёт пастис, обмахиваясь позавчерашней «Монд». Если закрыть глаза, слышен прибой, отдалённые крики морских птиц и уютное жужжание шмеля. Они возьмут с собой детей. Поедут в Канны, съедят всевозможных ракообразных и в опалово-синих сумерках пойдут гулять по набережной Круазет. И раз уж Мартин всё равно будет там, можно будет заодно найти дом, в котором жил и писал Уоллес. Если повезёт, на месте окажется concierge [225], который знает историю дома и всё им покажет. Мартин будет – сейчас он в этом абсолютно уверен – в дневные часы работать над книгой об Уоллесе, пока Густав, насвистывая, будет возиться с фотоштативом и делать снимки для будущих картин. Гениальным творением биография, наверное, не станет, но вы можете назвать хоть одну гениальную биографию? Это будет документально обоснованная и целостная работа, с безупречными сносками и списком источников, написанная с той лёгкостью и уверенностью, которые даёт полное знание материала. Уильям Уоллес, столько лет незаслуженно находившийся в тени Хемингуэя, Фицджеральда и прочих, предстанет во всей полноте своей двойственной, витальной и непостижимой натуры. Его блестящая проза покрылась пылью десятилетий. Мартин легко представлял себя гостем Джессики Гедин и программы Babel [226], он откидывается на спинку кресла и говорит, отвечая на какой-то вопрос: