Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 3

Пер с женой постоянно приглашали Мартина домой на ужин, причём в последние годы всё чаще и чаще. Всякий раз предполагался неформальный вечер, экспромт – не заглянешь на огонёк в субботу? На деле же «огонёк» превращался в трепещущее пламя свечей, три блюда, компанию из нескольких человек и более или менее интеллектуальные разговоры под портвейн двадцатипятилетней выдержки, купленный на маленькой винодельне в Порто, куда прошлым летом супруги Андрен свозили своих на редкость сговорчивых детей. Мартин давно заметил, что они исправно приглашают какую-нибудь одинокую даму социально приемлемого возраста. Хотя он предпочитал говорить свободную. Слово одинокая звучало слишком жалко и отдавало неловкой попыткой скрыть отчаяние. Но семейное положение легко читалось между строк: «Обычно мы с бывшим мужем…», «…а когда мы с моим бывшим жили в Брэннё…».

Сам он всегда называл Сесилию Сесилией. А как иначе? А Пер всегда бросал на него печальный взгляд с другого конца стола.

Пришли остальные сотрудники. Сначала практикантка Патрисия, которая ежедневно протирала пыль с монитора, да и вообще содержала свой письменный стол в таком порядке, что закрадывались подозрения, будто ей нечего делать. Но она отлично справлялась с набором текста и корректурой, замечала все огрехи вёрстки и пунктуационные ошибки, а решение любой житейской проблемы начинала с составления документа в экселе. Мартин разгадал её только тогда, когда девушка призналась, что первым сильным читательским впечатлением для неё стал «Грозовой перевал». Она, конечно, не Кэти и никогда не выберет никого похожего на Хитклиффа, подумал Мартин. Но в этом стремящемся всё упорядочить существе есть нечто, жаждущее надлома, безумия – всего того, чем пропитан роман Бронте.

Потом примчалась Санна. Она работала редактором ещё с тех времён, когда они сидели в здании фабрики, где стояли стационарные телефоны и разрешалось курить в помещении. Санна крикнула «привет» всем и каждому, швырнула на стул коврик для йоги, переобулась в тапочки и, насыпав в тарелку хлопья, принялась поглощать их над кухонной столешницей.

Когда Мартин подошёл, чтобы налить себе кофе, Санна, закрыв ногой дверцу посудомоечной машины, сообщила:

– Я прочла рукопись Карин, она очень большая.

– Я говорил ей, что нужно немного сократить.

– Да какое «немного»? Думаю, там надо урезать процентов на двадцать пять! Она обидится?

Мартин задумался:

– Да, риск есть. Потом посмотрим.

Санна вздохнула, выбрала самую большую чашку и налила себе кофе.

Вернувшись к себе в кабинет, Мартин занялся поисками первого издания дневников Витгенштейна. Издательство «Берг & Андрен» выпускало около двадцати наименований в год, и на полках уже не хватало места. Балансируя на мягком кресле, он нашёл книгу на самом верху – пыльную, немного выгоревшую, но в остальном на удивление хорошо сохранившуюся, хотя они и издали её ещё в 1988-м с минимальным бюджетом. Клеёный корешок, дешёвая бумага и тем не менее благородная элегантность. Обложка глубокого каштанового цвета, название и автор чёрными буквами. На обложке значилось, что перевод выполнен аспиранткой кафедры истории идей и методологии науки Гётеборгского университета Сесилией Берг (род. 1963). В новом издании будет просто: Перевод Сесилии Берг.

– Амир! – громко окликнул Мартин, увидев, что молодой человек направляется на кухню. Амир резко остановился. Рубашка застёгнута на все пуговицы, а волосы торчат в разные стороны. Если Мартин правильно расшифровал личность их менеджера по производству, то тот явился на работу, не успев толком проснуться.

– Отлично сработано с Витгенштейном!

Плечи Амира распрямились, лицо озарилось улыбкой.

– Вы так считаете?

Немного старше его дочери, ближе к тридцати, чем к двадцати пяти. Начал карьеру как стажёр, в первый же день откровенно ужаснулся, зайдя на их сайт: «Когда вы в последний раз обновлялись? Вы шутите?» И решил вопрос в своей привычной манере: надел наушники, не пропускавшие ни звука, уставился в монитор и начал безостановочно стучать по клавиатуре. Когда практика закончилась, Пер был уверен, что без Амира ничего больше работать не сможет, поэтому его приняли в штат и купили дико дорогой компьютер.

Мартин кивнул. Амир поблагодарил его и продолжил путь.

День прошёл как обычно: горы писем, телефонные звонки, кофе, совещания и решение рабочих вопросов. После обеда он назначил встречу с одной писательницей, чтобы обсудить её недописанный роман. Дебютная книга получила хорошие рецензии и удостоилась премии, но теперь автора бросало из одной крайности в другую, парализовывала необходимость продолжения. Мартин собирался сказать ей, что всё это не так важно – первая книга продаётся хорошо, на складе есть ещё несколько коробок покетов, – хотя эти слова вполне могли вызвать и противоположную реакцию. Мартин по собственному опыту знал, что воспитательная стратегия, чередующая доброту и строгость, эффективна и для детей, и для творческих личностей, но нужные слова важно говорить в нужное время. Лиза Экман, не сняв куртки, сидела на самом краю дивана и, рассказывая о своём новом проекте, беспрерывно копалась в коробочке со снюсом.

– В общем, речь о девушке, которая поступает в народную школу, – начала она, глядя на огромную картину с видом Парижа, написанную Густавом. – Она как бы попадает туда неожиданно для себя самой и там знакомится с парнем и девушкой. Получается очень трагический любовный треугольник, но я не знаю, как это всё закончить. То есть у меня несколько идей. Думаю, к лету я всё допишу.

– Это очень интересно, – доброжелательно произнёс Мартин. – Присылайте, когда текст будет более или менее готов, и мы всё обсудим.

Потом он ходил взад-вперёд по кабинету Пера, обсуждая книгу об арт-рынке восьмидесятых. Они собирались дать на обложке «Умирающего денди» Дарделя, но в «Натюр & Культур» должна выйти биография художника, где эта картина тоже будет на обложке. Пер предпочёл бы какую-то из работ Густава, ведь его прорыв тоже так или иначе связан с этим пузырём на рынке искусства. Сама по себе идея звучала неплохо. Но Густаву могло не понравиться то, что его ставят рядом с «рынком», о чём он, разумеется, поначалу не скажет. Он согласится, потому что его попросит Мартин. А потом расстроится и больше не сможет молчать. Его придётся хватать за плечи, трясти и говорить, что это всего лишь чёртова книга, и если он не хотел помещать на обложке свою картину, он, чёрт возьми, должен был сказать!

– Но с тем же успехом он может разозлиться, если мы ему не предложим, – вздохнул Мартин. – Ладно, ещё вернёмся к этому. Мне нужно в Салухаллен ^[2]. У Элиса день рождения, и он захотел котлеты из ягнёнка.

– А разве он не стал вегетарианцем? – спросил Пер.

– Видимо, ягнятина идёт у него отдельной статьёй.

На улице ещё не стемнело. Мартин не мог припомнить, когда в последний раз уходил с работы при свете дня.

Собирая вещи, он посмотрел на стопку книг, которые привёз с Лондонской ярмарки. Английские и французские он посмотрит сам, но тот немецкий роман нужно кому-нибудь показать. Он подумал о дочери. Возможно, Ракель найдёт время прочесть.

Книга лежала на самом верху стопки. Ein Jahr der Liebe – несмотря на скудные познания в немецком, дешифровать слова ему удалось: «Год любви». Так себе название. Но с немецким издателем Ульрикой Аккерманн он знаком много лет, а она с несвойственной ей настойчивостью повторяла, что это «очень хороший роман, который наверняка вам подойдёт». Осталось в этом убедиться. Меньше двухсот страниц. За две-три недели Ракель должна справиться.

Не понимая ни слова, Мартин пробежал глазами несколько строк, и в ушах у него зазвучал голос Сесилии.

2

Гул в Салухаллене поднимался до сводчатого потолка. Расстёгнутые пальто и куртки, снятые шарфы, перчатки, зажатые в руке во время разговора с продавцом через прилавок. Мартин ждал, пока ему нарубят мясо, когда краем глаза заметил женщину. Тот же рост, стрижка паж, волнистые волосы. Мгновение – и он чуть не рванул за ней следом. Это же…