Любовники-полиглоты - Вульфф Лина. Страница 20

– Согласен, – сказал я. – Если даже у человека в руке весло, это не означает, что направление выбирает тоже он.

– Что ты имеешь в виду? – поинтересовалась моя жена.

– Что Кинг это красиво сказал.

Я вспоминал эту историю, глядя на женщину, стоявшую за широкой и очень блестящей стойкой ресепшен. За ней стояло растение в горшке, которое как будто переросло положенный размер. Горшок, в который его посадили, был очень маленьким, во всяком случае в сравнении со стеблями и листьями, которые тянулись вдоль стены. Чем дольше я смотрел на это растение, тем более сконфуженным я себя чувствовал. Словно между ним и женщиной существовала абсолютная внутренняя связь.

Вместе с тем было очевидно, что и женщина, и растение чувствуют себя не в своей тарелке в этом помещении. Осознав эту связь, а вместе с ней и противоположность, я уже не мог не думать о ней. Складывалось впечатление, что в этом что-то есть, что-то, до чего надо докопаться, что-то скрытое в глубине, но досягаемое. На стену, по которой карабкалось вверх растение, попадало очень мало света, из-за этого, вероятно, оно и приобрело такой бледный и линялый цвет. Однако оно продолжало расти. Не сдавалось. Лишенное питания, обескровленное и безумно сильное, оно вилось по стене. У грустных людей грустные растения. У неистовых – неистовые. Неистовая растительность, нечто неостановимое. Una vegetation furiosa! Я записал эту мысль в блокнот.

Наконец я совершенно забросил свою историю про блуждание по городу и начал вместо этого набрасывать новеллу, действие которой разворачивалось за одной из окружавших меня дверей. Я представил себе женатого мужчину, который делает на конференции презентацию Power Point, забыв отключить чат. И вдруг любовница начинает забрасывать его сексуальными сообщениями. Скабрезными, примитивными сообщениями, из которых ясно, что у любовника и у любовницы все идет не так, как надо. Я написал их на французском, испанском и итальянском и не мог решить, какой язык подходит больше всего. Собственно говоря, все романские языки прекрасно подходят для извращений, это только шведский совершенно невозможно так использовать. На испанском и итальянском некоторые грубые слова, имеющие отношение к физиологии, звучат невероятно возбуждающе, в то время как те же фразы на шведском выглядят в лучшем случае фарсом. Другие выражения звучат на романских языках мило, а на шведском – плоско и вульгарно. Например, итальянское brutta testina di cazzo. Я слышал, как один мужчина сказал это своей девушке перед тем, как поцеловал ее. Brutta testina di cazzo. Ах ты маленькая страшная головка члена. После этого они слились в поцелуе. Все стороны Италии столь же пьянящие, сколь и непостижимые, это касается и внутреннего нерва языка.

Я писал несколько часов и даже решил, что уже придумал неплохой финал, как вдруг на меня навалилась усталость. Я откинулся на спинку дивана, закрыл глаза. Через какое-то время меня разбудил голос секретарши:

– Вы выглядите счастливым.

Я поднял взгляд, она стояла передо мной. И улыбалась мне. Ее улыбка выглядела такой искренней, словно я порадовал ее тем, что, должно быть, выглядело как умиротворенный дневной сон. Я представил себе, как она стояла за стойкой, видела мое лицо и не устояла против искушения подойти ко мне и разбудить. Эта растерянная и смущенная спонтанность вызвала у меня внезапную симпатию.

– Вам снился сон? – спросила женщина.

– Да.

– И что вам снилось?

– Не помню. Кажется… Кажется, море.

– Море… – произнесла она, отвернувшись. – Мне давно не снилось море. Я хотела бы увидеть такой сон. Думаю, все было бы совсем по-другому, если бы я могла видеть сны о море.

– Всегда ведь можно помечтать.

– Помечтать о сновидениях.

Я очень отчетливо видел ее глаза. Радужку и зрачки. Теплоту, которую излучал ее взгляд. Я ощутил легкую тошноту внизу живота. Я узнал это ощущение: оно было связано с близостью. Меня начинает подташнивать, когда я слишком быстро сближаюсь с новыми людьми. Мне нужно время. Нужно выпить пару бокалов на расстоянии на тусовках. Нужна возможность понаблюдать втайне и спокойно сформировать собственное представление, как паук в тишине подвала медленно плетет свою уверенность вокруг себя. Люди, которые слишком быстро открываются, похожи на горку для катания, ведущую в темноту, – вся уверенность является воображаемой, и человек в конце концов оказывается в свободном падении. Я могу почувствовать по отношению к таким людям что-то вроде необъяснимой ярости, как будто кто-то внезапно и без позволения сильно прижался ко мне всем телом.

– Я намерен написать роман о женщинах, – сказал я.

Зачем я это сказал? Это же неправда. Я все еще планировал написать рассказы о прогулках по городу, и мы провели вместе слишком короткое время, чтобы почувствовать такого рода доверие.

– Вот как? – откликнулась секретарша. – Роман о женщинах? В каком духе?

– О мечтах о понимании. Между любовниками и любовницами.

– О, мечты о понимании. Между любовниками.

Она посмотрела на свои руки и задумчиво улыбнулась. Потом, подняв плечи, потерла ладони друг о друга, как будто неожиданно почувствовала удрученность.

– Кофе? – спросила она.

– С удовольствием.

Она развернулась и ушла. Я остался сидеть на диване, чувствуя, как тошнота усиливается. Я уже собирался встать и уйти, но секретарша вернулась с чашкой и блюдечком, на котором лежало ванильное печенье в форме сердца. Она поставила все передо мной на столик и осталась стоять с подносом, как будто ждала, что я что-нибудь скажу.

– Не возражаете, если я составлю вам компанию? – спросила она.

– Пожалуйста.

Она села и закинула ногу на ногу. Я отметил, что они у нее длинные и стройные.

– Значит, вы не только работаете на Novartis, но и что-то пишете?

– Да, именно так.

Я отпил кофе и откусил кусок печенья.

– А вы работаете здесь, на ресепшен?

– Да. И слишком давно.

– Подумывали поискать что-то новое? – поинтересовался я, продолжая жевать печенье.

– Нет, – отрезала он. – Зато подумывала покончить с собой.

– Простите? – переспросил я, чуть не подавившись.

– Да. Я подумывала покончить с собой.

Тошнота поднялась у меня аж до горла и так настойчиво, что мне пришлось с усилием проглотить печенье, чтобы она отступила. Мне было стыдно, что в начале разговора я мимоходом подумал, что эта женщина могла бы в будущем стать моей любовницей. Моей любовницей-полиглоткой. Мне часто случается мысленно очень быстро сканировать при первой встрече женщину и наскоро оценить шансы. Привлекает ли она меня физически? Говорит ли на моих языках? Или способна их выучить? И в этот раз я поступил так же. Но теперь я понял, что она не может быть той самой полиглоткой, потому что как можно по собственной воле испытать вожделение к женщине, которая хочет покончить с собой? (Мне не пришло в голову, что такое вожделение могло бы стать спасением.)

– Вот оно что, – сказал я. – Вы хотите покончить с собой по какой-то определенной причине?

Я проговорил это спокойно и рассудительно, но и сам не понимал, откуда у меня взялось это спокойствие.

– Из-за несчастной любви.

– А-а-а. Несчастная любовь.

Я знал, что теперь от меня ожидают вопроса об этой несчастной любви. О том, как она проникла в жизнь этой женщины. Как сломила ее и как в конце концов разбила ей сердце. О циничном мужчине, который растоптал самое святое в ее жизни. Но я ничего такого не спросил. Я сказал:

– Несчастная любовь – единственное, что может оправдать самоубийство.

– Что вы имеете в виду? – спросила она, глядя на меня с удивлением.

– Я имею в виду, что все остальное можно уладить. Проблемы с деньгами, измена, болезни – по большей части, со всем этим можно бороться. Но против несчастной любви нет ни противоядия, ни лекарства. Человек покрыт ранами, которые никогда не заживают, и он вынужден научиться с ними жить. А научиться жить с ранами – это ничто иное, как научиться жить калекой.