Пианистка - Елинек Эльфрида. Страница 47

Дочь однажды уже споткнулась на своем музыкальном поприще, – постоянно сыплет упреками мать во время их сражений. Один раз споткнуться – еще не беда, Эрика это скоро поймет.

Домой из консерватории Эрика торопится пешком.

Между ног у нее какая-то гниль, бесчувственная мягкая масса. Плесень, разлагающиеся комки органической материи. Весенний воздух не пробуждает в ней ничего. В ней царит тупая толпа мелких желаний и обыденных стремлений, страшащихся своего воплощения. Оба избранных спутника ее жизни, подобно кусачкам, плотно обхватывают ее. Эти раковые клешни – ее мать и ее ученик Клеммер. Ей никогда не быть с ними вместе, но и никогда не быть с каждым поодиночке, потому что она мгновенно самым ужасным образом лишится другой части. Она может сказать матери, чтобы та не открывала Клеммеру дверь, когда тот позвонит. Мать с радостью исполнит этот приказ. Неужели Эрика все это время жила в тишине и покое для того, чтобы в ней возникло чувство ужасного беспокойства? Надеюсь, он сегодня вечером не придет, завтра пусть приходит, а сегодня не надо, сегодня Эрика хочет посмотреть старый фильм Лубича. Мать и дочь с нетерпением ждут его с прошлой пятницы, когда они получили телевизионную программу на следующую неделю. Программу в семействе Кохутов ожидают с бо́льшим нетерпением, чем великую любовь, которой нечего сюда соваться.

Написав письмо, Эрика сделала определенный шаг. На мать вину за этот шаг не свалишь, матери об этом шаге вперед, к запретной кормушке, даже знать нельзя. Эрика всегда исповедовалась перед неусыпным материнским взором во всех своих прегрешениях, а мать, это недреманное око закона, заявляла, что ей и так уже все известно.

Эрика идет по улице, и в ней пылает ненависть к рыхлому прогорклому плоду, которым заканчивается ее низ. Лишь искусство обещает бесконечную сладость. Эрика убыстряет шаг. Скоро эта гниль будет разрастаться и затронет еще бо\́льшую часть тела. И потом придет мучительная смерть. Эрика в своих мыслях с отвращением расписывает, как она, словно бесчувственная зияющая дыра в метр семьдесят пять длиной, будет лежать в гробу и как смешается с землей; дыра, которую она презирала и держала в небрежении, полностью забрала над нею власть. Она превратилась в Ничто. И ничего другого для нее более не существует.

Вальтер Клеммер незаметно для Эрики преследует ее. Он преодолел первый сильный порыв. Пока он отказался от мысли вскрыть конверт прямо сейчас, потому что ему хочется откровенно поговорить с живой и теплой Эрикой, прежде чем он прочитает безжизненное письмо. Эрика, живая женщина, Клеммеру милее, чем мертвый клочок бумаги, для изготовления которой умерщвляют деревья. «Я прочитаю это письмо потом, дома, в тишине и покое», – думает Клеммер, желая остаться в игре. Мяч, в который он играет, катится, скачет, подпрыгивает перед ним, останавливается у светофора, отражается в витринах. Он не позволит этой женщине диктовать, когда ему читать письма или переходить в атаку. Женщина не привыкла к роли преследуемой и не оглядывается назад. И все же ей придется усвоить, что она – дичь, а мужчина – охотник. И лучше усвоить это сегодня, чем завтра. Эрике и в голову не приходит мысль о том, что когда-нибудь ее воля не будет решать ничего, хотя давно уже все решает воля ее матери. Это обстоятельство настолько вошло в ее плоть и кровь, что она его не замечает. Доверяй, но проверяй.

Ее приветливо манят двери родного дома. Ее уже коснулись теплые ведущие лучи. Эрика, словно движущаяся световая точка, появляется на экране материнского радара и машет крылышками, как мотылек, как насекомое, пришпиленное булавкой более сильного существа. Эрике не захочется узнать, как Клеммер отреагировал на ее письмо, потому что она не станет подходить к телефону. Она сейчас же попросит мать, чтобы та, если позвонит мужчина, сказала, что Эрики нет дома. Эрика считает, что может приказать матери что-то, что мать не успела приказать ей самой. Мать желает Эрике удачи в ее решении отгородиться от внешнего мира и довериться матери. Мать как одержимая, с внутренним жаром, что совершенно не соответствует ее почтенному возрасту, врет по телефону: «К сожалению, моей дочери сейчас нет дома, я не знаю, когда она вернется. Сделайте милость. Большое спасибо». В такие минуты дочь принадлежит ей еще больше, чем обычно. Только ей и никому другому. Для всех других ее ребенка нет дома.

Клеммер, полностью заваленный обломками мыслей Эрики, следует за женщиной, с которой связаны его чувства, по Йозефштедтерштрассе. Раньше в этом доме находился самый большой и самый современный кинотеатр Вены, а теперь здесь банк. Эрика с мамой совершали сюда праздничные выходы по праздничным дням. Из экономии они чаще ходили в маленькую дешевую киношку «Альберт». Отца оставляли дома, чтобы не тратить на него деньги и чтобы он не растратил остатки своего соображения, присутствуя с ними на сеансе. Эрика ни разу не обернулась. Чувства не говорят ей ни о чем; не говорят они ей ничего и о любимом человеке, который так близко. При этом мысли ее целиком и полностью направлены в одну точку, направлены на Вальтера Клеммера, на любимого человека, вырастающего до гигантских размеров.

Они с похвальным рвением бегут друг за другом.

Учительницу музыки Эрику Кохут что-то подталкивает сзади, и гонит ее вперед мужчина, который пробуждает в ней то ли дьявола, то ли ангела. Эта женщина способна ответить мужчине нежным участием. Эрика начинает приоткрывать для себя завесу над властью чувств и над тем, какую роль они могут играть, однако она по-прежнему не замечает у себя за спиной своего ученика Клеммера, хорошо умеющего владеть своими чувствами. Она идет домой, на этот раз не купив ни нового заграничного журнала мод, ни платья, фотография которого помещена в журнале. Она не бросила ни одного взгляда на новехонькие модели, выставленные в витрине. Единственный взгляд, который она, взбудораженная разбуженным ею пылким мужским чувством, позволила равнодушно и бегло бросить на что-то, упал на первую полосу завтрашней газеты – на фотографию грабителя банка, совершившего ограбление сегодня, – на свадебную фотографию новоиспеченного преступника. Вероятно, он в последний раз сфотографировался по случаю обручения. Теперь о нем знают все, потому что он арестован. Эрика представляет Клеммера в роли жениха, себя в роли невесты, а мать в роли матери невесты, которая будет жить вместе с молодыми, и Эрика вновь не замечает ученика, о котором она непрерывно думает и который крадется за ней.

Матери известно, что ребенок вернется домой не раньше чем через полчаса, если все пойдет своим чередом, однако она уже вся извелась в ожидании. Мать не знает, что урок отменен, и все же она ждет-поджидает свою пунктуальную дочь, которая всегда к ней возвращается. Воля Эрики, словно ягненок, льнет к материнской воле в облике льва. Этот жест покорности препятствует тому, чтобы материнская воля разорвала на клочки мягкую, неоформившуюся волю дочери и проглотила ее окровавленные косточки. Дверь парадного распахивается, выплескивая наружу темноту. Перед Эрикой тянутся вверх марши лестничной клетки, этой лестницы в небо, к «Вечерним новостям» и к следующим за ними телепередачам. Эрика нажимает на кнопку освещения, и со второго этажа вниз протягивается мягкая полоска света. Дверь в квартиру перед ней сама не распахнется, потому что к ее шагам никто не прислушивается, ее ждут не раньше чем через полчаса. Мать полностью посвящает себя последним приготовлениям, венцом которых сегодня будет ростбиф с луковой подливкой.

Вальтер Клеммер вот уже полчаса видит только спину своей учительницы. Он узнал бы ее со спины, которую Эрика считает не самой сильной своей стороной, среди тысячи других! Он разбирается в женщинах, знает их и с той, и с другой стороны. Он видит не слишком туго набитую подушку ее ягодиц, возлежащую на плотно сбитых столбиках ног. Он мысленно представляет себе, как будет обращаться с этим телом, он – специалист, которого не собьют с толку никакие отказы и сбои в системе. Клеммера охватывает чувство радостного ожидания, к которому примешивается некоторый страх. Эрика пока еще мирно идет по лестнице, но скоро она изойдет в страстном крике! Страсть сотворит он, Клеммер, сотворит единоличными усилиями. Это тело пока еще совершенно беззаботно движется в разных режимах, однако скоро Клеммер переключит его на режим «кипячение». Клеммер не столь сильно вожделеет эту женщину, она не слишком его распаляет, ему непонятно, что препятствует его желанию – ее возраст или утраченная ею юность. Однако Клеммер целенаправленно стремится к тому, чтобы выставить напоказ ее чистую плоть. До сих пор она была известна ему только в одном качестве – как учительница. Он извлечет из нее другое качество – любовницу, он посмотрит, сгодится ли она на что-нибудь. Если нет, то нет. Он решительно намерен содрать с нее тщательно наложенные слои модных, а порой и устаревших убеждений, а также многочисленные оболочки и скорлупу, удерживаемые ее слабой волей к форме, и пестрые, прячущие ее тело тряпки и шкуры, которые к ней прилипли! Она и не подозревает, но скоро поймет, как на самом деле должна украшать себя женщина: красиво, но в первую очередь практично, чтобы не сковывать себя в движениях. Клеммеру не столько хочется обладать Эрикой, сколько наконец вскрыть этот заботливо украшенный красками и тканями пакет из костей и кожи! Оберточную бумагу он скомкает и выбросит. Клеммер хочет открыть себе доступ к столь долго считавшейся недоступной женщине, которая носит разноцветные юбки и шарфики, открыть, прежде чем ее коснется распад и тлен. Почему она носит все эти вещи? Ведь существуют одежды красивые, практичные и недорогие! – сдержанно упрекнет он ее, пока она объясняет, как исполнять задержание, играя Баха. Клеммер хочет увидеть обнаженную плоть, пусть это и будет стоить ему труда. Он просто хочет обладать тем, что спрятано ПОД. Если он вылущит эту женщину из ее оболочек, то перед его взором должна предстать Эрика, человек со всеми его недостатками, которые меня давно интересуют, думает Клеммер. Каждая из этих тканевых оболочек предстает более ороговевшей и стертой, чем предыдущие. И Клеммер хочет воспользоваться лишь самой лучшей частью этой Эрики, маленьким ядрышком внутри, телом, которое, вероятно, приятно на вкус. Воспользоваться для себя. Если нужно будет, то с применением силы. Ее душу он теперь знает. Да, когда Клеммер сомневается, он всегда прислушивается к своему телу, которое его никогда не обманывает и которое говорит с ним и с другими людьми языком тела. У маньяков или у больных людей тело говорит языком обмана из-за слабости или всяческих чрезмерностей, однако тело Клеммера, слава Богу, вполне здоровое. «Чур, не сглазить! Плюнь через левое плечо!» Во время занятий спортом тело всегда говорит Клеммеру, когда он должен остановиться, а когда у него еще есть в запасе силы. Пока он полностью не выложится. После этого Клеммер чувствует себя просто превосходно! Не поддается описанию, – радостно и воодушевленно описывает свое состояние Вальтер Клеммер. Он намерен дать выход собственной плоти на глазах у униженной им учительницы. Он слишком долго этого дожидался. Прошло несколько месяцев, и он получил на это право, проявив выдержку. По всем признакам очевидно, что Эрика в последнее время заметно прихорашивается ради Клеммера: носит цепочки, манжеты, пояса, шнуровки, туфли-лодочки на высоком каблуке, платочки, отстегиваемые меховые воротники, новый пластмассовый браслет, мешающий ей при игре на фортепьяно, использует новые духи. Женщина прихорашивается для одного-единственного мужчины. Мужчину так и подмывает превратить в крошево все эти дурацкие нездоровые побрякушки, потому что он жаждет вытряхнуть из упаковки последние остатки свежести, которые еще сохранились в женщине. Он хочет получить все! При этом вовсе ее не вожделея. Эти побрякушки приводят прямолинейного Клеммера в слепую ярость. Ведь животные в природе не расфуфыриваются, когда наступает время спаривания. Лишь некоторые мужские особи среди птиц украшены завлекательным оперением, но это их обычное обличье.