Дети Великой Реки - Киз Грегори. Страница 6

Перкар смотрел, как она течет в глубокую ночь.

– Я люблю тебя, – повторил он, поднявшись, что бы идти. Он взял в руки меч, выкованный богом Ко, но меч больше не казался ему желанной ношей. Почему-то он был очень тяжелый. Однако в сердце Перкара не было грусти, как не было и горечи. Напротив, он чувствовал себя сильным и счастливым. Но в то же время и спокойным. И он был полон решимости.

Я непременно узнаю, что такое эта Река, пожирающая ее, пообещал он себе. Первым делом я этим займусь и докопаюсь до правды.

Перкар добрался домой только к утру. Встающее солнце прогнало из его души последние грустные мысли, осветив его путь, а заодно и крепкие кедровые стены дамакуты, отцовского форта. Он остановился перед небольшим храмом у подножия холма, на котором стоял форт, чтобы оставить немного вина маленькому богу, спящему там в камне. Петух прокричал где-то за стеной.

Дамакута всегда казался ему невероятно огромным, но когда он глядел на него сейчас снизу вверх, он вдруг увидел, что форт уменьшился в размерах. Перкар теперь был мужчина, мужчина по всем статям, первым из сыновей отца, достигшим зрелости. Скоро он начнет охоту за многоликим Пираку, от которого – смотря каким ликом тот обернется – зависят удачная судьба, богатство, скот и конечно же дом. И все же, когда Перкар построит собственный дом, лучшим останется для него дом его отца. Крепкие стены не раз защищали семью и скот от бесчисленных нападений завистников вождей, а однажды даже спасли от свирепых всадников с западных равнин. Многолюдный просторный дом за стенами был крепко сложен, там было тепло в самые суровые зимы, а летом, когда раскрывали окна, много воздуха и прохлады.

Перкар легко вскочил на ноги и вприпрыжку помчался в гору. Внешние ворота были не заперты, и Апиру, один из рабов отца, помахал ему сверху со сторожевой башни.

– Доброе утро, Перкар! – крикнул он слишком уж громко и при этом как-то слишком широко улыбнулся.

– Доброе утро, – ответил Перкар.

Неужели Апиру знает? Неужели все уже знают? Может, даже и мать? О лесные боги!

Резвости у Перкара поубавилось, как только он завидел отца, сидящего на скамье во дворе. Двор был большой и голый, всю растительность начисто выщипали разгуливающие по нему золотисто-рыжие цыплята. Однако во время налетов грабителей этот просторный двор вмещал весь их самый ценный скот. Сейчас двор был необычно людный. В это утреннее время там никогда не бывало столько народу. Возле отца почему-то собрались его рабы, их дети и жены, но при этом они стояли совершенно праздно. Два его младших брата и сестра с мужем столпились в дверях их семейного дома. Тут же он увидел двух младших братьев отца и неожиданно деда. Дед, должно быть, пришел накануне вечером из своего форта, а это почти день пути. Перкар не понимал, что происходит.

– Доброе утро, Перкар! – приветствовал его отец.

Отцовское лицо в глубоких морщинах, загорелое, с резкими чертами и орлиным носом, было стертой годами и теперь уже плохо угадываемой копией лица Перкара. У Перкара всегда появлялось беспокойное чувство, когда он не знал, о чем думает отец.

– Доброе утро, отец. Да будет Пираку под тобой и везде с тобой! – ответил он, как положено по ритуалу в торжественных случаях, ибо он догадался, что повод был торжественный, хотя ни на ком не было парадной одежды. Напротив, отец даже начал стаскивать с себя рубашку – обнажились железные мускулы и твердые белые рубцы от шрамов, которые всегда вызывали зависть Перкара.

– Ну как, сынок, хорошо ли ты провел ночь? Ты нынче почувствовал, что теперь ты мужчина?

Щеки Перкара вспыхнули от смущения. Отец знает. Он вспомнил вдруг оброненные богиней слова о каком-то соглашении между ней и его семьей.

Перкар раскрыл, было, рот, но так и не вымолвил ни слова. Раздался негромкий смешок, затем смех пробежал по толпе, охватил весь двор. Кьюм, самая старая из отцовских собак, подняла голову и зевнула, словно и она имела, что сказать по этому поводу.

– Осталось совсем немного, Перкар, и ты станешь настоящим мужчиной, – сказал отец.

Перкара обескуражили его взгляд и непонятная блуждающая улыбка.

– Но я думал… – Перкар оборвал фразу на середине. Если не знаешь точно, лучше всего помалкивать. Сейчас он многое отдал бы за то, чтобы не быть старшим сыном и заранее знать, как происходит этот обряд, когда мальчик становится мужчиной.

– Что еще мне предстоит? – спросил он.

– А то, что я изобью тебя до полусмерти, – ответил отец, махнув кому-то рукой. Падат, двоюродный брат Перкара, стоявший в дверях дома, выступил вперед, пряча в пушистой льняной бороде широкую улыбку на круглом, как луна, лице. В руках у него было два деревянных тренировочных меча. У Перкара все внутри сжалось: нет, только не перед всеми.

Падат протянул один меч Перкару, другой дяде. Перкар неохотно подошел и стал напротив отца.

– Я, Шири, старейшина клана Барку, вызываю на битву этого щенка. Все меня слышат?

Ему ответил согласный хор голосов. Шири с улыбкой взглянул на сына. Перкар прочистил горло.

– Я… я, Перкар, сын Шири, сын старейшины клана Барку, положу этот вызов в рот, прожую его и выплюну обратно.

– Да будет так, – раздался рокочущий бас деда.

Так оно и началось. Шири застыл неподвижно, ожидая, пока Перкар сделает первый выпад. Он всегда так поступал – ждал, затаившись, будто лев или змея, и едва только Перкар сделал первый шаг ему навстречу, он мгновенно оказался возле него, и деревянный клинок врезался Перкару в плечо. Перкар рывком выбросил вверх меч, действуя скорее инстинктивно, чем обдуманно. Позиция у него была явно неудачная, и поэтому, даже когда мечи скрестились, мощь отцовского удара едва не сбила его с ног – он потерял опору и споткнулся, хотя и не настолько сильно, как попытался изобразить, чтобы отвлечь внимание отца. Опустившись на одно колено, он нацелил клинок на выставленную вперед отцовскую ногу. Отец, как и следовало ожидать, высоко подпрыгнув, успел увернуться в воздухе, только мелькнуло бурое размытое пятно – деревянный меч, который тут же с глухим стуком ударился в плечо Перкара. Боль парализовала его, и он чуть не выронил свой меч, но, собрав всю волю, отступил назад под улюлюканье и насмешливые выкрики родственников.

Судя по всему, отец не собирался складывать оружие, и ничто в его лице не выражало добрых отцовских чувств. На Перкара снова опустился карающий клинок, и снова ему пришлось утешаться лишь тем, что это было деревянное оружие, а не острый выкованный богом стальной меч. Удар в пух и прах размел его скороспелую бдительность – на сей раз он пришелся, к счастью, на бедро, а не на бок, который можно было легко поранить даже деревянным оружием.

Теперь Перкару хватило и двух ударов – он внутренне смирился с тем, что поединок все равно проиграет, и готов был сдаться. Отражать отцовские атаки было невозможно. Поэтому, когда он снова увидел направленный на него клинок, он, как бы не замечая его, подставил себя прямо под удар, одновременно нацелив собственный меч на обнаженные ребра Шири. Отцовский меч опустился на его пока еще целое плечо, тогда как его собственный клинок полоснул пустой воздух.

Перкар искусал губы, чтобы не закричать. Шири, однако, не спешил воспользоваться своим преимуществом – он отступил назад и спокойно разглядывал своего старшего сына.

Люди во дворе снова стали насмехаться над Перкаром. Перкар выбрал позицию и атаковал отца. Противники сошлись и обменялись градом ударов. Удивительно, что ни один из них не задел Перкара, хотя он с трудом увернулся от меча, занесенного над его головой. Но что самое удивительное, ему удалось оставить глубокую царапину на руке Шири. Это придало ему смелости, и он с воплем ринулся в атаку, лишив себя этим всякой защиты.

Отец нанес удар первым, хлестнув его мечом плашмя по ребрам, но мгновение спустя судьба все же улыбнулась Перкару, и он услыхал глухой деревянный стук, когда с силой ударил отца по руке повыше локтя. У Перкара вырвался боевой крик, который перешел в радостный вопль. Торжество, однако, было недолгим, так как Шири сразу же развернулся и что есть силы хлопнул сына мечом по лопаткам, отчего Перкара пронзила жгучая боль. Перкар потерял счет обрушившимся на него ударам и, в конце концов, стал думать, что только чудо спасло его от сотрясений и глубоких ран внутри. Чудом казалось и то, что не было крови нигде на его теле – разве что несколько капель на искусанных губах.