Рей и Рита. Прости меня, моя любовь (СИ) - Никандрова Татьяна Юрьевна. Страница 34

Внезапно Мишин взгляд перемещается куда-то за мою спину, и в нем вспыхивает такая сокрушительная неприкрытая ненависть, что мне сразу становится понятно, что, а точнее кого он увидел.

В дверях дома замер Денис. Он сидит в кресле-коляске, одет в легкие домашние брюки и футболку, а взгляд… Взгляд стрелой устремлен к Мише.

Они смотрят друг на друга неотрывно, напряженно, с болезненным вниманием. В глазах Реймана – лед, в Мишиных – пламя. И они схлестнулись в безмолвном поединке…

В грудь закрадывается тревога. Как бы Миша сейчас не искалечил Реймана. Он ведь может. Действительно может… Сейчас подойдет, ударит, а Денис в коляске…

Но мои опасения не оправдываются. Не обронив ни слова, Миша разворачивается, в несколько шагов приближается к машине и садится в нее.

Когда раздается рев мотора, я наконец выхожу из немого оцепенения и бросаюсь к автомобилю.

– Миша, подожди! Пожалуйста, постой! – стучу ладонями по стеклам, но парень не реагирует, глядя прямо перед собой.

Он сдает назад, разворачивается, а затем, резко дав по газам, покидает участок.

Глава 32

Денис

Никогда не видел Риту в истерике. Даже когда она обнаружила у меня в шкафу ту девку из бара, когда услышала разговор с Дашкой о беременности, то сохраняла спокойствие. Нет, плакала, конечно, слова обидные говорила, но чтобы в истерике биться – такого не было.

А сейчас я, к своему ужасу и шоку, наблюдаю именно это. Когда Ритин парень уматывает прочь на своем черном внедорожнике, она какое-то время бежит за ним. Бежит за машиной, представляете? А потом садится прямо на мерзлую землю и начинает реветь. Громко, истошно, навзрыд.

Я видел много дерьма в этой жизни, много несправедливости и боли, но такой кошмарной душераздирающей сцены – никогда. Оказывается, нет ничего ужаснее, чем смотреть, как страдает твой любимый человек, и осознавать, что ты – причина этих страданий.

– Рит, пожалуйста, зайди в дом! Простудишься! – с порога кричу я, пытаясь справиться с чертовым креслом, которое вдруг сделалось очень неповоротливым.

Все ее тоненькое стройное тело сотрясается от громкий рыданий, а я больше всего на свете хочу ей помочь… Успокоить, обнять, отогреть. Но на деле у меня даже приблизиться к ней не выходит. Гребаный перелом позвоночника, гребаная каталка – будь они трижды прокляты!

Очевидно, окончательно околев на промозглом ветру, Рита медленно поднимается с земли и нетвердой походкой движется в сторону дома. Наши взгляды встречаются, но ее заплаканное лицо ничего не выражает. Она смотрит на меня невидящим взором, а в глазах – холодная черная пустота.

Рита проходит мимо меня, а я, развернув каталку, следую за ней. Я хочу сказать что-нибудь ободряющее, но слова стеклянной крошкой застревают у меня на языке, царапая нёбо.

Она заходит в холл, ведущий к бассейну, снимает с полотенцесушителя свою одежду и принимается медленно натягивать ее на себя. По Ритиным щекам по-прежнему текут слезы, но теперь уже беззвучно. Ее взгляд кажется каким-то застывшим и неживым, и она совсем никак не реагирует на мое присутствие, будто вовсе не замечает.

– Рит, все наладится, слышишь? – знаю, это бред, но потребность хоть что-то сказать, хоть как-то оборвать эту гнетущую тишину пересиливает.

Девушка вскидывает на меня глаза и бесцветно произносит:

– А я вот в этом не уверена.

Меня так и подмывает вновь завести тему о больном и о личном. Хочется признаваться в любви, обещать ей безоблачное будущее и умолять выбрать меня. Во мне целая гамма противоречивых, но безумно ярких эмоций, которые так и норовят вырваться наружу…

Но почему-то я чувствую, что сейчас Рита меня не услышит. Она слишком потрясена произошедшим, слишком подавлена.

– Денис, – застегнув последнюю пуговицу на блузке, она приближается ко мне. – Ты ведь знаешь, какая у тебя сейчас главная задача?

– В смысле в данный момент или вообще? – хмурюсь я.

– Вообще.

– Встать на ноги? – предполагаю я, не совсем понимая, к чему Рита клонит.

– Вот именно. Сосредоточься на этом, ладно?

– Ладно, – в замешательстве отвечаю я.

Веснушка выдавливает некое подобие улыбки и, вернувшись в прихожую, начинает облачаться в пальто.

– Я не знаю, когда мы снова с тобой увидимся, – стоя у порога, говорит она.

– Ты есть как? Ты что… Больше не приедешь?

– Нет, не приеду. Думаю, ты понимаешь, почему.

– Но как же мы? Как же наши отношения?

– Не надо, Денис, – неожиданно жестко обрубает она. – Хватит. Мне уже давно пора жить в настоящем и думать о будущем. Наши с тобой отношения – это что-то искалеченное, нездоровое, неправильное, и мы оба это знаем.

– Но ведь мы можем…

– Нет, – вновь не дает закончить мысль. – Позволь мне построить свое счастье. Пожалуйста.

Она говорит спокойным ровным тоном, будто не связь нашу обрывает, а пиццу заказывает. А меня, наоборот, словно озноб пробивает. Руки дрожат, сердце колотится, внутренности сжимаются от необъяснимых спазмов.

– Нет-нет, не говори так, прошу, – в панике качусь к ней.

Но Рита уже не слышит. Она распахивает дверь, молниеносно вылетает на улицу и быстрым шагом покидает участок, так ни разу и не обернувшись.

Рита

Такси останавливается у дома, который я в последние месяцы стала считать своим, но сейчас совсем не уверена, что имею на это право. Миша распахнул передо мной сердце, впустил меня в свою жизнь, в свое жилище, в свой быт. А я так и не оценила этого по достоинству, так и не поняла, какой потрясающий мужчина мне достался.

Ведь Миша – это настоящая благодать, ниспосланная с небес для исцеления моих ран. Ран, которые нанес мне Рейман и которые я с таким маниакальным рвением до сих пор ковыряю.

Все же стоит положить руку на сердце и признать, что у меня есть определенные психические отклонения. Ну не может абсолютно здоровый человек так упорно и методично вновь и вновь разрушать свою жизнь. Ведь стоит только хрупкому балансу восстановиться в моей душе, как я опять крушу его к чертям собачьим. Подобно закоренелой мазохистке, стремлюсь туда, где мне наверняка будет больно – к Рейману.

Должно быть, где-то на глубинном, подсознательном уровне мне нравится страдать. Нравится ощущать себя раздавленной и жалкой. Иначе объяснить свое глупое поведение я не могу.

Расплатившись с водителем, выхожу из машины и на трясущихся ногах приближаюсь к подъезду. Ощущения схожи с теми, которые я испытала, получив двойку, во втором классе. Помнится, тогда, подходя к дому, я тоже трепыхалась как лист на осеннем ветру и очень страшилась бабушкиной реакции на плохую оценку.

С тех пор прошло уже шестнадцать лет, но боязнь разочаровать любимого человека ничуть не меньше. А, может, даже и больше, потому что сейчас мой проступок несравнимо ужаснее, чем невыученный стих.

Несколько раз прокручиваю ключ в замочной скважине, медленно открываю дверь и замираю на пороге, вслушиваясь. В квартире царит тишина, и только Мишины ботинки, в которых он был сегодня утром, говорят о том, что хозяин дома.

Скидываю сапоги и беззвучно прохожу в спальню. Миша сидит на кровати, уронив лицо в ладони, и совсем не шевелится. Его поза выдает отчаяние, и я начинаю люто себя ненавидеть. За то, что мучаю этого замечательного человека неопределенностью, извожу непостоянством и заставляю ощущать такую несвойственную ему от природы ревность.

Не говоря ни слова, приближаюсь и сажусь на пол подле его ног. Миша, конечно же, слышит мои шаги, но лица не поднимает. Так и сидит, не меняя позы.

Смахиваю с подбородка скатившуюся слезинку, обхватываю его голень руками, а щекой опираюсь на его колено. Чувствую, как тело парня едва уловимо напрягается, но он не гонит меня прочь, и это уже хорошо.

– Миш, прости меня, – с горечью шепчу я. – Прости, пожалуйста.

Наконец он убирает ладони от лица и тихо спрашивает:

– Скажи, Рит, вчера между вами что-то было? – взгляд зеленых глаз подернут морозом и от этого кажется как никогда проницательным. – Только бога ради не ври, не обесценивай все, что было между нами, глупой ложью.