Последний штрих - Кизис Диана. Страница 3

– Ну так брось его, – посоветовала Брин.

Я взглянула на Сесил интересно, она тоже так считает? – но та смотрела из окна на мужчину с малышкой на плечах, который шел по улице. Когда он проходил мимо кафе, девчушка обернулась и посмотрела на свое отражение в окне. Ее светлые кудряшки мягко колыхались в такт походке отца.

– Сес, спустись на землю, – сказала я.

– Извини, задумалась о свадьбе. Последнее время все мысли только о ней. Столько всего еще надо продумать. – Она улыбнулась.

– Джесси, – вмешалась Брин, – обещай, что ты его бросишь!

Я подняла на Сесил умоляющий взгляд.

– Отстань, советчица. – Сесил мягко прикоснулась к руке Брин. – Ты же знаешь, Джесси не любит спешить. Бросит, когда придет время.

Мы расплатились, и я побежала к машине Сесил, чтобы забрать шарфик, который я забыла там пару дней назад, а потом поцеловала подругу в щеку на прощание.

Сес направилась на запад, а мы с Брин – на восток, ко мне домой, готовиться к роли подружек невесты. Поболтай мы чуть подольше, и такси врезалось бы еще в кого-нибудь, а не в Сесил. Считаете, с моей стороны эгоистично так думать? Что делать – для меня было бы лучше, если бы навеки изменились чьи-нибудь еще судьбы, а не наши.

– Хочешь кофе? – крикнула я Брин по дороге в туалет.

– Ты что, шутишь? Я только что три чашки выпила, – отозвалась та. – Хотя... Ладно, сейчас найду чем полакомиться.

Спустив воду, я прислушалась. Да, Брин роется на кухне. Я направилась в офис – вернее, в переоборудованную под рабочий кабинет столовую (письменный стол стоял перед окном, чтобы можно было любоваться садом) – и схватила папку, посвященную свадьбе Сесил. Я снимала домик с одной спальней в Эхо-парке, который журналы объявили самым многообещающим районом десятилетия. На самом же деле здесь почти ничего не менялось, разве что неподалеку открылись модная кофейня и универмаг «Американ аппарел». Во дворах по-прежнему стояли на угольном мусоре машины, и, как водится в восточных районах, по ночам в небе кружили полицейские вертолеты – «птицы гетто», как прозвали их местные, – освещая прожекторами дворы и пугая нас до полусмерти.

Помолвку отпраздновали в Нью-Йорке, а девичник – в Лас-Вегасе, причем Сесил разошлась вовсю и, зажав в зубах розу, пустилась в пляс под песню «Дождь из мужчин» [1], умудрившись при этом отшлепать гея-стриптизера. (Когда она в очередной раз шлепнула его по левой ягодице, Брин нагнулась ко мне и прошептала: «Аллилуйя».) Теперь нам нужно было составить программу главного праздника. Пока что я могла предложить лишь игру «Музей технологий юрского периода» и восьмилетнюю девчонку, которая изображала Элвиса в ресторане таиландского городка, однако я предполагала, что Сес ждет от нас чего-то иного, Брин свернулась калачиком на диванчике фирмы «Нолл», купленном мной за двадцать долларов в дешевой лавке «Гудуилл» и обтянутом новой обивкой, и высказывала свои идеи.

– Может, музей Гетти? – предложила она, поедая зеленые оливки. У меня не хватило духа сказать ей, что ее манера отдирать мякоть от косточки сильно смахивает на то, как хищник терзает жертву. Такие сюжеты часто крутят на научно-познавательном канале «Дискавери».

– Не очень оригинально, зато классика, – кивнула я. – Сес понравится. Что еще?

– Послушай, пейзанка. – Брин сплюнула косточку на ладонь, а потом положила ее на журнальный столик. – Ты что, сама эти занавески шила?

– Да. Пожалуйста, возьми салфетку.

Мою просьбу она пропустила мимо ушей. Я гордилась своим домом, который достался мне почти даром, потому что, когда я сюда въехала, он напоминал заброшенную нарколабораторию. Предыдущие обитатели оставили посреди гостиной гору мусора, а ванна даже поросла плесенью. Когда я свернула прогнивший ковер, он распался на части прямо у меня в руках. Через два дома от меня жил один парень, который вечно разбирал вещи в гараже и выбрасывал на улицу подозрительно много мусора – три холодильника без дверец, шестнадцать безногих сидений от стульев, наковальню, полдюжины желтых пластиковых клеток для хомячков, вешалку с дешевыми нейлоновыми женскими платьями, два безголовых манекена, гору ржавых напильников и четыре зеленых пакета для мусора, набитых старыми ежегодниками. Я подозревала его в каком-то чудовищном преступлении, но из-за хаотичности выбрасываемого им мусора никак не могла вычислить, что именно он натворил.

Если мой дом и проигрывал в плане окружения, он наверстывал этот недостаток за счет кухонной плитки в стиле двадцатых годов; полов из твердой древесины, выдержанных в темно-шоколадных тонах; планировки, соединявшей столовую с кухней; и маленького садика, в котором я посадила жасмин, лаванду, новозеландский лен, бугенвиллею и розмарин. Всю арматуру в ванной я заменила на старинные скобяные изделия, которые частично разыскала в Интернете, а кое-что приобрела на толкучках и в секонд-хэндах. Иногда приходилось забредать в такую даль, как южный фешенебельный городок Палм-Дезерт, чтобы раздобыть интересную мебель: смесь шестидесятых годов и античности. В результате получился микс: дерзкие акварельные тона, богатая матовая текстура, а кое-где кусочек сияющего желтоватого металла для придания отделке гламура. Больше всего мне нравилась моя гостиная. Там стояла подержанная тахта в стиле Миса ван дер Роэ [2], которую кто-то оставил на улице с картонной табличкой «Возьми меня»; две керамические бирюзовые лампы с абажурами, расписанными восточным узором; старый викторианский сервант, выкрашенный мной в лимонный цвет; над ним – огромное зеркало в хромированной раме. Особенно хорош был новенький подвесной светильник Вернера Пантона [3] – мамин подарок на новоселье. Как выяснилось, она с 1970 года держала его в чулане: ей казалось, что он «слишком уж в космическом стиле». Итак, теперь дело было лишь за обоями.

Интересно, что сказала бы моя начальница, Тарин, если бы увидела, как я обставила дом? Она постоянно твердила мне, что у меня «низкий вкус». Вот уже шесть лет я ждала подходящего момента, чтобы высказать Тарин, что, по-моему, это у нее вкус сомнительный. Я мечтала, как заявлю ей, что она начисто лишена ироничного взгляда, чувства индивидуального стиля и страстности. Все комнаты, которые она обставляла, казались какими-то фальшивыми. Тарин всегда выбирала предметы с родословной, очень дорогие, что само по себе неплохо, но вот только вместе они выглядели чересчур продуманно, словно так и продавались в наборе. Она не понимала, что стильной обстановке мало будить какие-нибудь воспоминания: интерьер должен быть эмоциональным, выражать определенные чувства. И когда я выскажу все это Тарин, я уволюсь и начну свою настоящую карьеру. Возможно, займусь промышленным дизайном. Или возглавлю развитие изделий продвинутой марки. Дальнейшие подробности рисовались мне довольно расплывчато, да оно и не важно. А может, я просто терялась, когда Тарин с покровительственным видом бросала в мой адрес очередное огульное заявление.

– Покупай только самое лучшее, и тогда тебе не придется плакать, – сказала она как-то, когда я упрашивала ее взглянуть на новые, экспериментальные, образцы.

Или:

– Нет-нет, эта ткань не годится. Я чувствую, что скоро в моду войдет леопардовый орнамент.

Возможно, это покажется ненормальным, но, несмотря на все недостатки Тарин, мне нравилось раз в неделю получать стабильную зарплату. К тому же вопреки всему в глубине души я все еще надеялась, что смогу чему-нибудь научиться в «Золотой клетке».

Я подтверждала заказ номеров, забронированных в гостинице для родственников Сесил, когда зазвонил второй телефон.

– Итак, – говорила я, – забронировано шесть комнат... – Пи-ип. – Каждая на четыре человека... – Пи-ип. – Скажите, они со спальными диванами или с двойными... – Пи-ип.

– Простите, мисс, – перебил мужчина на другом конце провода. В голосе его чувствовалась профессиональная вежливость. Я точно так же разговариваю с клиентами в нашей лавочке. – Вас не очень хорошо слышно.